Рауль Мир–Хайдаров - Интервью для столичной газеты
В обвинении есть пункт… — Адвокат поднес густо исписанные страницы близко к глазам, прочитал: — «Отсутствие должного контроля за трудовой дисциплиной на объекте». Серьезное обвинение. Но посмотрим — как же строил работу, как укреплял трудовую дисциплину на своем большом участке молодой руководитель.
По объему выполняемых работ его хозрасчетный участок равен целому строительному управлению. В управлении, в построечном комитете профсоюза на него есть несколько, а точнее сказать, четыре жалобы. Жалобы любопытные. Можно было бы зачитать для суда все четыре документа, но они, по сути, идентичны.
Четверо рабочих жалуются на нового начальника участка, что закрыл он им месячные наряды в среднем: одному по рублю шестьдесят две копейки в день, другому по два сорок семь, третьему по два восемьдесят четыре, четвертому по четыре девяносто. У всех не выходило даже по тарифу, а они — рабочие высших разрядов, и у них, мол, семьи, дети, которых кормить надо, они требовали принять меры к зарвавшемуся начальнику. Случай, как мне сказали в управлении и в тресте, был беспрецедентный и потому рассматривался на расширенном заседании с участием трестовского юриста. Пять часов длилось заседание, даже на объект выезжали. Подавшие жалобу были известные в бригаде выпивохи, и Гимаев, устав увещевать, воспитывать их, дал каждому отдельную работу и рассчитал, как предупреждал, по выполненному объему.
Мнения на заседании разделились. Одна, наиболее влиятельная, группа требовала, чтобы Гимаев прекратил эксперименты, а то, мол, всех рабочих растеряют; они-то и настаивали, чтобы Гимаев выписал отдельно дополнительный наряд, чтобы вышло, как обычно, по десятке в день. Но начальник участка отказался наотрез. Его поддержали. Тогда-то и на объект выезжали, хотя и без того всем было ясно, что по десятке в день горе-работники никак заработать не могли. Обиженные рабочие, конечно, ушли с участка в более «спокойные» места. Так мой подзащитный начал борьбу с пьянством, разгильдяйством, если хотите — борьбу за производительность труда, которую, к сожалению, не успел закончить,— на скамью подсудимых привел его опять же пьяница. Так можем ли мы поддержать обвинение прокурора, что молодой инженер не придавал должного значения трудовой дисциплине?
Я знаю — я говорил с рабочими,— кто торжествует сегодня, кто желает зла подсудимому? Опять же — пьяницы, разгильдяи, на чей покой он замахнулся.
И еще о трудовой дисциплине. Разве это дело только Гимаева? А где огромный административный аппарат, партийная, профсоюзная и другие общественные организации?..
Максуд даже во сне внимательно слушал старика, перед которым испытывал чувство неловкости после их единственной встречи в камере предварительного заключения. «Надо же, постарался человек»,— думал Гимаев. Он был признателен старику не за то, что тот пытался спасти его от незаслуженного наказания, а за то, что верил в него и хотел сохранить его доброе имя.
— Теперь перейдем к случаю, или, как мы говорим, к факту, где все ясно как день,— адвокат словно обрел второе дыхание, начал энергично. — Я зачитаю вам краткую выдержку из «Специального акта расследования несчастного случая с рабочим Ивановым В. П., 46 лет»,— такой заголовок имеет документ, составленный технической инспекцией профсоюза. Зачитаю вам лишь раздел, имеющий подзаголовок: «Причины и обстоятельства несчастного случая».
«4 июня рабочие Сахатов Р. и Иванов В. П. получили задание разобрать кладку стенной перегородки на отметке +6, то есть на третьем этаже главного корпуса. Перегородка ранее была выложена группой рабочих во главе с погибшим Ивановым В. П., имевшим высший, шестой, разряд каменщика, была выложена с отклонением от проектной отметки на 64 сантиметра и крайне некачественно (акт о качестве прилагается). Задание выдал начальник участка Гимаев.
Третий этаж главного корпуса готовили к сдаче, и других дел у бригады здесь не было. Часть бригады работала на этой же территории, на складе хранения готовой продукции. Получив задание, Сахатов Р. и Иванов В. П. к работе не приступили, а пошли на второй этаж к отделочникам, где при невыясненных обстоятельствах (с кем, на какие деньги) выпивали до самого обеда и в обеденный перерыв. После обеда Сахатов Р. пошел в магазин обменять банку краски на бутылку вина, а Иванов В. П. принялся за работу. Начал ломать стену снизу, с пола. Стена обвалилась и придавила Иванова В. П. насмерть. Судебно-медицинская экспертиза установила высшую степень опьянения».
Вот как просто все было,— адвокат обвел грустным взглядом судей, пустой зал. — Вот здесь и столкнулись две разные точки зрения: одна следствия и обвинения, другая — моего подзащитного. Обвинение держится на трех пунктах, об одном я уже упоминал, о двух других скажу кратко, не прибегая к тексту обвинительного заключения: техническое руководство не обеспечило безаварийных условий для рабочего, и на три дня просрочен квартальный инструктаж по технике безопасности.
Оба обвинения, как и первое, касающееся трудовой дисциплины, на мой взгляд, беспочвенны. Просроченный инструктаж, как видно из дела, не мог явиться причиной гибели Иванова В. П., хотя за это, безусловно, Гимаеву положено взыскание — но только административное, не более. Насчет технического руководства: Гимаев, по данным производственно-технического отдела, ведет шестнадцать объектов. Кстати, это означает, что он не может лично присматривать за каждым пьющим. Насчет безаварийной работы: разве рабочий высокой квалификации не должен знать, что перегородку разбирают, все-таки, сверху — это даже я знаю.
В нашей единственной беседе подсудимый задал мне вопросы, на которые я тогда не мог ответить, и потому я адресую их вам,— он снова сделал легкий поклон в сторону судьи и заседателей. — В любом уголовном преступлении опьянение является отягчающим вину обстоятельством, почему же так не считается и при расследовании несчастных случаев на производстве?
Мой подзащитный — человек технически грамотный, он знает свое дело и говорит: пункт шестой «Правил расследования несчастных случаев на производстве», утвержденный высшим профсоюзным органом — Президиумом ВЦСПС, гласит, что случай, происшедший в состоянии опьянения, считается не связанным с производством. Это автоматически должно снимать вину с руководящего персонала, ни о какой уголовной ответственности, согласно этому документу, и речи не может быть. Почему же наша судебная практика, опирающаяся на закон, не учитывает многие должностные инструкции, правила, по которым работают, в которые верят люди и которые в особых обстоятельствах, как наши, превращаются в фикцию?
Я не мог, товарищи судьи, ответить молодому человеку, которому еще работать и работать. Он спрашивал меня, юриста, который олицетворял для него закон, почему он должен отвечать за Иванова, разве несчастный случай произошел из-за его инженерной несостоятельности, безграмотности, беспечности, халатности? Почему, в конце концов, он должен отвечать за человека вдвое старше себя, за человека, чей трудовой стаж и, следовательно, опыт в десять раз больше, чем у него? За человека, имеющего высший разряд по профессии, подразумевающий знание законов производства? Ни на один из этих вопросов я тоже не мог ответить, товарищи судьи и товарищ прокурор, и теперь уже я спрашиваю: почему он должен отвечать за взрослого человека потому только, что подсудимый — руководитель?
К концу речи адвокат словно сбросил десяток лет: говорил страстно и убедительно, наверное, как в свои лучшие годы; жаль, что зал был пуст.
— В пору моей молодости и представить нельзя было пьяного за станком, за рулем, на службе. К сожалению, сейчас это не единичные случаи. Думаю, настоящий рабочий — я обхожусь без так любимого и подчеркиваемого прокурором «Его Величества» — знает, что безнаказанность провоцирует и порождает цинизм, разгильдяйство, пьянство, целые шлейфы других пороков, которые и перечислять не хочется. В заключение скажу следующее: как бы ни закончился процесс, я верю, что последний мой подзащитный будет еще приносить пользу и народу своему, и отечеству,— адвокат склонил седую голову, подчеркивая свое уважение к Гимаеву.
Не приснился Максуду только конец суда, когда он отказался от последнего слова. Да и о чем он должен был говорить — просить о снисхождении? Он не понимал, за что нужно просить снисхождения, да и по молодости лет был непомерно горд. Несмотря на старания адвоката, а может, благодаря его стараниям, он получил вдвое меньший срок, чем требовал прокурор.
Утром в номере раздался телефонный звонок; вначале Максуд не обратил внимания на зуммер,— телефонный звонок в незнакомом городе? — но его осенило, и он кинулся к аппарату.
— Доброе утро, Максуд, я разбудила вас? — спросила Каринэ.
— Нет, я просто не сообразил, что мне могут звонить, как видите, я еще не освоился в новой жизни.
