Олег Лукошин - Первое грехопадение
— Ты пришла и будешь… Ты моя! — лезвие вспарывало тело Вики.
Их губы сблизились. Кровь струилась изо рта, они размазывали её языками по подбородкам и всаживали друг в друга ножи.
Наступила ночь.
ВЕЧЕР НАСТУПАЕТ НЕЗАМЕТНО
«Ну и что. Это ведь не угадаешь. Знал бы, как нужно, иначе бы сейчас жил».
«Подержи вот так, будь добр».
«У тебя волосы секутся».
«Я знаю».
«Стригись короче».
«Не хочу коротко. И не жил бы ты никак иначе. Как есть, так и будет — судьба».
«Круги, одни лишь круги. Бегаешь, задыхаешься — а всё тщетно».
«Да и как бы ты мог жить иначе? Как вообще можно жить иначе?»
«Гонит будто кто. Остановиться бы — невозможно. Хочешь, а невозможно. Почему невозможно?!»
«Вправо поверни теперь. Ещё правее. У нас в кладовке за стенкой мышь живёт. К нам прогрызается. Я каждую ночь её слышу — спать не могу».
«Я в детстве как-то мышь убил…»
«Вот, ещё раз подвиг повторишь».
«Лопатой…Мне потом так жалко её стало — чуть не плакал».
«А я в детстве даже комаров убивать боялась. Лежишь ночью в постели — а лето, жарко — они толпами вокруг вьются, вьются. А я отмахиваюсь только, бить боюсь».
«Всё так неконкретно, проносится мимо. Меня удивляет это».
«На днях одноклассницу встретила. Второй раз замуж вышла. 0 т первого ребёнок у ней, работает в магазине, продавщицей… Невесёлая какая-то».
«Дни — ночи, ночи — дни. Ты знаешь, что именно в такой последовательности?»
«Ты звонил, кстати? Нет? Позвони, не — сегодня — завтра поздно уже будет. Они ведь не ждут».
«Я окно открою».
«Не надо».
«Почему?»
«Я простужусь. Мне одного сквозняка достаточно, чтобы слечь в постель».
«А ведь я так и не искупался ни разу в этом году».
«Я тоже».
«Да и не хотелось вообще-то».
«Нет, мне хотелось».
«Интересно, если руку близко-близко поднести. Линии, морщинки, а не по-настоящему как-то. Крупно, уродливо».
«Такой ветрище с утра был! Я выходила из дома — чуть не снесло».
«С закрытыми глазами тоже так. Раньше такого не было. Стены эти, кровать, стол — они не отпускают. Нет свежести».
«А какие тучи сегодня! У нас балкон закрыт? Наверно гроза будет».
«Если долго смотреть на небо, то облака начинают перемещаться совсем быстро. Несутся, сливаются, и всё темнее, темнее».
«Двадцать два пятнадцать, двадцать два пятнадцать. Чёрт, не забыть бы».
«Прохлада, я так люблю эту прохладу».
«Стены холодные».
«Это ты горишь».
«С чего мне гореть. От стыда что ли?»
«У тебя щёки красные и уши».
«Зато ты весь белый. Вены аж виднеются».
«Это так смешно — красные уши».
«Я не выспалась, я опять не выспалась сегодня».
«Какой приятный холод. Внутрь его хочется».
«Я не высыпаюсь, не успеваю никуда. Настроение ужасное».
«Таблетку выпей».
«Не помогают».
«Всё, это серьёзно. Если уж и таблетки не помогают…»
«Что-то в груди у меня. Нехорошо как-то. Неделю целую».
«Всего неделю?»
«Как я боюсь рака. Вот умрёшь от рака — господа…»
«У нас обои какого цвета — жёлтого или коричневого?»
«Ты вчерашнюю газету куда положил?»
«То жёлтыми кажутся, то коричневыми…»
«Там объявление одно было, я мельком глядела, думала потом прочитаю.»
«Ты знаешь…»
«Что?»
«Я не люблю тебя».
«Я — на кухню. Приготовлю что-нито».
«А что там у нас?»
«Супа осталось немного. Но хочешь — я новый сварю».
«Нет, я доем».
«Доешь. Но новый всё равно варить надо».
«Поставь чай ещё».
«Ладно».
«Что-то чая захотелось».
«И я бы чай выпила. Сейчас, минут десять подожди».
«У-у, а времени-то уже — вечер! Никогда не могу заметить, как он наступает».
КРАСИВАЯ ИСТОРИЯ ЛЮБВИ С ПЕЧАЛЬНЫМ КОНЦОМ
— Красивую историю любви? — переспросил я её. Она лежала на спине, под пуховым одеялом. Бледная-бледная. — Пожалуйста.
И начал:
Женщина, спустившаяся в тот день с гор, была необычайно красива. Старейшины радовались:
— Люди гор выполняют условия мира. Без сомнения, она — то, что нам нужно.
Её поместили в ветхую хижину на краю деревни. Она была полуразрушенной — стены покосились, в потолке зияли дыры. Было лето однако, дожди ожидались не скоро. Да к тому же избранных женщин всегда помещали сюда.
До её смерти оставалось пять дней.
На следующее утро воин, приносивший ей пищу и воду, рискнул заговорить с ней.
— Я видел тебя прошлой осенью, — сказал он. — В долине. Ты несла огромный кувшин — наверное там было вино.
— Да, — улыбнулась она. — Прошлая осень была урожайной, мы наготовили много вина. Ты когда-нибудь пробовал вино, сделанное людьми гор?
— Нет.
— Жаль. Оно сладкое как нектар.
Он почему-то смутился на её слова. Отвёл глаза и поспешил выйти наружу.
До смерти её оставалось четыре дня.
— Тогда, прошлой осенью, — сказал он ей на следующий день, — ещё не было перемирия. По закону я должен был убить тебя. Я даже целился в тебя из лука…
Она смотрела на него долго и пристально.
— Спасибо… — ответила потом. — Что не сделал этого…
Голос её был нетвёрд, губы дрожали. Он дотронулся до её лица, она не отстранилась. Они сблизили губы.
Три дня оставалось до её смерти.
— Почему избранной стала именно ты? — спрашивал он её днём позже.
— После чумы, что случилась этой зимой, у нас осталось совсем мало женщин. Меня выбрали, потому что у меня никого нет: ни родителей, ни мужа, ни детей. Я лучше всех подходила для жертвы.
— Это несправедливо, — сказал он.
— Ничего уже не изменишь… Лучше обними меня покрепче, мне холодно.
Он обнял её — она дрожала в его объятиях. Не то от холода, не то от страха.
Ведь до её смерти оставалось всего два дня.
— Как сделать, чтобы эта женщина не умерла? — спросил он на следующее утро главу старейшин.
— Она избранная, — ответил тот. — Она должна быть принесена в жертву.
— Но она так красива, так…
Старейшина усмехнулся.
— Смирись, — сказал потом. — Любовь многих сводила с ума, но есть нечто, что выше любви. Это закон. Она должна умереть.
Один день, лишь один день оставался до её смерти.
И он прошёл.
За час до церемонии он сказал ей:
— Когда я поведу тебя к жертвенному камню, у нас будет время бежать. Мой конь ждёт меня в роще. Мы отправимся к морю — там нас не найдут.
— Не надо, — ответила она. — Если я не умру сегодня, начнётся новая война. Придут новые болезни — боги не простят этого.
Он уговаривал её пылко и страстно — она была неумолима.
И он повёл её на смерть.
За мгновение до того, как шаман вонзил ей в грудь клинок, она послала прощальный взгляд своему любимому. Взгляд её был добр и кроток, но он обжёг его. Клинок пронзил её сердце, кровь заструилась по рукоятке и — густая, горячая — потекла на песок. Женщина качнулась и упала. Жертва была принесена.
Мёртвое тело сбросили в ущелье. Воин приходил к пропасти каждый день, долго стоял у края, задумчиво смотрел вниз. Смотрел в небо, смотрел на лес. Вокруг было тихо и умиротворённо. Дул тёплый ветер, пели птицы. Отдаваясь странному наитию, он шептал в пустоту:
— Спи спокойно, любимая…
Птицы замирали в вышине, останавливали биение крыльев и словно прислушивались к загадочным звукам человеческого голоса.
— Спи спокойно, любимая… — шептал он снова.
Ветер обрывался, деревья глушили шум своих крон, травы — дрожь своих стеблей, и лишь три скорбных слова продолжали звучать в мертвенной тишине.
— Спи спокойно, любимая…
— Дурак, — поморщилась она. — Опять с печальным концом.
Я лишь развёл руками.
— Так получается.
— Принеси-ка мне лучше кофе.
Я направился на кухню. Включил кофеварку. Когда кофе был готов, наполнил чашку. Она была совсем маленькой. Я положил туда ложку сахара, а потом подмешал стрихнин. Я совсем не волновался и был даже весел отчего-то.
Она пила кофе, а я смотрел на неё и не мог сдержать улыбки.
— Чего улыбаешься? — вернула она чашку.
Я убрал улыбку с лица. Посмотрел ей в глаза.
— Спи спокойно, любимая, — шепнул ласково.
РОДСТВЕННИКИ
Ждали до одиннадцати, потом отправились на поиски. Тамара накинула кофту, повязала платок. Брату дала ветровку.
— Только в лесу могли заблудиться, только там, — говорила она. — Видимо на шахту бегали — тут шахта километрах в шести — а назад дорогу не нашли.
— А у друзей где-нибудь? — спросил Павел.
— Нет, так поздно не могут у друзей. Их бы домой прогнали.
Вышли из дома. Ночь была тёмной до ужаса. На небе — ни луны, ни звёзд. Тамара зажгла фонарик.
— Им по сколько сейчас?
— Старшему семь, младшему пять.
— Ого, большие! Вроде бы вот-вот родились… Я почему-то считал, что у тебя грудные ещё дети.
