Олег Лукошин - Первое грехопадение
— Иду! Иду! — кричала она, подбегая к двери. Мельком взглянула на себя в зеркало — вроде нормально. Не считая, конечно, живота.
Открыла дверь. Он вошёл — стремительный, элегантный, с огромным букетом роз, за которым пытался прятаться. Костюм с иголочки, белоснежная рубашка, галстук под цвет глаз, начищенные до блеска ботинки, и улыбка — эта кроткая, волшебная улыбка.
— Это мне?.. — Не было слов, чтобы выразить восторг. — Кирилл, ты просто…
Он притянул её к груди и засосал. Это длилось не меньше пяти минут — никто, кроме него, не умел делать это так долго.
— Как там наш малыш? — положил он руку на живот. — Не капризничает?
— Да нет, — отвечала она, — он хорошо себя ведёт. Только иногда чем-то недоволен бывает.
— Когда он родится, — шепнул он ей на ухо, — он будет доволен абсолютно всем.
В машине они разговаривали о её прерванной учёбе.
— Ну ты хоть хочешь продолжать это дело? — спрашивал он её.
— Ой, даже не знаю. Когда академку брала — до смерти не хотелось учёбу эту на год затягивать. Помнишь, какая злая из-за этого была?
— Помню, — улыбаясь, кивал он.
— А сейчас…совсем всё желание пропало. Не знай, найду ли силы после родов? Почему-то кажется, что нет.
— Я вот тебе что хочу сказать, — после секундной паузы продолжал он. — Если тебе учёба в тягость — плюнь ты на неё! Я серьёзно. Не стоит из-за этого здоровье гробить. Материально ты будешь обеспечена. Я даже не хочу, чтобы ты работала. Дома сидеть будешь.
Она ничего не отвечала, будто раздумывая, но уголки губ так и складывались сами собой в улыбку.
— Я тебе, — потянулся он к бардачку, — подарок небольшой купил. Примерь, — протянул он чёрную коробочку.
Она открыла.
— Серёжки! Бриллиантовые! — смотрела на него в немом восхищении. Потом прильнула и чмокнула в щёку. — Паш, ты просто бесподобный!
Ресторан действительно впечатлял. Он располагался на третьем этаже и на каждом повороте лестницы, а ещё у входа и по углам стояли лакеи в ливреях.
Их проводили в зал, посадили за столик — они выбрали самый дальний. Заказали совсем немного — в её положении налегать на кулинарные изыски было бы рискованно. Он тоже не излишествовал — просто чтобы не дразнить любимую. Они потягивали вино, перебрасывались негромкими фразами и слушали печального саксофониста.
— Обожаю такую музыку, — говорил он ей.
— Я тоже, — отвечала она.
— Сейчас какую — то туфту народ слушает. Настоящая музыка уходит. Вот, единицы лишь хранят ещё её для нас.
Она вскинула понимающе глаза — говорить сейчас не хотелось, музыка пронимала до самых основ. Когда музыкант закончил композицию, они долго, правда почти беззвучно аплодировали ему.
— Сейчас я тебе покажу кое — что, — сказал он некоторое время спустя, заговорщически подмигивая. Засунул руку во внутренний карман пиджака.
— Опля! — и достал бумажник.
А из бумажника — сложенный вчетверо листок.
— Взгляни, — протянул ей.
— Что это? — удивилась она.
— Прочти.
Она начала читать, но не сразу вникла в суть дела, нетерпение же в нём бурлило.
— Это контракт, — не выдержал он, — на покупку дома.
— Ты купил дом?!
— Ага… В очень живописном месте — тебе понравится. Правда он ещё не готов к заселению. Но…Это наш дом!
Она лишь качала головой.
— Федя, — вымолвила наконец. — Ты — чудо!
На набережной было пустынно. Ночь робко и бесшумно зажигала звёзды. Она была на удивление тёплой и ласковой, эта бескрайняя ночь. Река искрилась огнями, умиротворяла, ветер обдувал лица — был совсем не сильным, задумчивым каким-то. Задумчивы были и они.
— Ночь, звёзды, мир… — шептала она.
Он стоял сзади, обняв её за талию, положив голову на плечо — как и она, смотрел на воду.
— Я, ты, вселенная… — вторил ей.
— Так чудно, — шептала она снова. — Мы вдвоём наедине с бескрайностью. Вокруг пустота, вокруг тьма — лишь ты и я — остались в этом мире. Почему? Почему лишь мы?
— Мы — самые счастливые, — отвечал он. — Все, кто был исполнен злобой и ненавистью, погибли. Их собственная злоба, их собственная ненависть поглотили их. Мы оказались единственными, кто верил в любовь.
— В любовь… — словно эхо вторил её голос.
— А ты знаешь, кто я? — спрашивал он её.
— Кто ты?
— Я — повелитель мира. Я правлю им миллионы лет. Я велик и могуч, лишь одного не хватало мне всё это время.
— Чего же?
— Тебя…
Она повернулась к нему лицом. Они смотрели теперь друг на друга, глаза в глаза — смотрели и тонули в этих взглядах.
— Чувствуешь ли ты этот мир? — шептал он ей. — Чувствуешь ли ты эту бескрайность?
— Да, — отвечала она.
— Она — твоя. Весь мир, вся вселенная — твои.
Они сблизили губы. Поцеловались.
— Значит, теперь я — повелительница мира? — улыбнулась она.
— Да. А наш ребёнок, — он нежно провёл ладонью по животу, — и будет для нас этим миром…
— Ваня, — спросила она, — а ты знаешь сколько осталось недель?
— Сколько?
— Всего две. Представляешь, через две недели у нас будет малыш!..
Прощались долго, но никак не могли сказать последних слов. Подъезд тонул во мраке, где-то наверху мяукала кошка, они стояли на лестничной площадке.
— Вот ты кого хочешь? — спрашивал он её.
— Мальчика. А ты?
— Наверно тоже мальчика. Но не расстроюсь, если будет девочка.
— А я расстроюсь.
— Почему?
— Я хочу только мальчика! Сына! Всегда мечтала о сыне.
— Ну, раз мечтала — сын и родится.
— Сплюнь.
Помолчали.
— Смотри, какая игрушка, — достал он из кармана что-то.
— Что это?
— Чёртик. Но не простой. Бессовестный. Его только вот так держать надо, за пояс.
— А почему?
— Ну попробуй по-другому.
Она схватила чёртика за голову. Штаны вдруг съехали с него и вся обнажённая натура выставилась наружу. Они грохнули со смеха.
— Валер, приходи завтра, — сказала она ему, целуя на прощанье. — У мамы день рождения, посидим немного. Всё будет очень скромно.
— Хорошо, — кивнул он. — Во сколько?
— В пять.
Перед тем, как переступить порог, она обернулась.
— Я люблю тебя, — шепнула ему.
И скрылась за дверью.
ПРОСТО ЛЮБОВЬ
Километрах в ста от города жена устала, и я перебрался за руль. Дорога была мокрой и тяжёлой, я вёл автомобиль неторопливо и сосредоточенно. Шёл шестой час, начинало смеркаться. Радио было настроено на станцию, передающую джаз. Звучало что-то из Аберкромби.
— Я встретила его на лестничной площадке, у окна, — начала жена, задумчиво улыбаясь. — Мы курили, он стоял сзади, и я чувствовала, как он разглядывает мою задницу. На мне были белые джинсы в обтяжку, и он раздумывал недолго. Уже через минуту всей пятернёй схватил меня за ягодицу.
Я почувствовал, как задрожали мои руки. Проглотив сгусток слюны, я пристальней всмотрелся в дорогу. «Только не терять контроль!» — мелькнуло в голове.
— Я сделала движение, чтобы отстраниться, — говорила она, — но и он шагнул вслед за мной, не опуская руку. Я остановилась у стены и уткнулась в неё лицом. Он щупал мои ягодицы, и я чувствовала его ухмылку. Я не видела её, но была уверена, что он ухмыляется. Он просовывал палец между половинок, плотная ткань не поддавалась, и он продавливал её всей своей силой.
Очки сползали с носа. Видимо лицо вспотело и пластиковые дужки скользили по коже. Я оторвал руку от руля и поправил их. Машина тут же почувствовала ослабление хватки. Мне стало ясно, что я могу не сдержаться.
— Может не сейчас… — бормотнул я.
Жена на мои слова внимания не обратила.
— Он провёл руками по моей талии, — продолжала она, — и схватился за ремень. Секунду постоял, а потом быстро, лихорадочно стал расстёгивать его. «Не надо!» — взмолилась я, но он не остановился. Я вскрикнула в отчаянии, но не сопротивлялась. Он расстегнул ремень, все пуговицы на брюках, молнию, а затем рывком опустил брюки до колен.
— Я прошу тебя… — снова подал я голос.
Она заговорила громче и отчаянней.
— Я осталась в трусиках и несколько мгновений он разглядывал их — полуспущенные, сбившиеся набок. Потом так же стремительно опустил и их.
— Прекрати!
Мой голос сорвался, превратившись в какой-то визг. Я сморщился и закашлялся.
— И он стал трогать меня. Тщательно, алчно, трепетно. Он сжимал мясо ягодиц в своих пальцах, словно стремясь растереть их в порошок. Мне было больно, я застонала. «Не надо!» — снова сорвалось с моих губ. «Нагнись!» — грубо выдавил он и сжал меня так сильно, что я вскрикнула. Я нагнулась.
— Прекрати! — закричал я. — Ради бога, прекрати! Я не могу так, я не вынесу этого, неужели ты не понимаешь?!
— Я нагнулась, и он стал целовать мою задницу, — перекрикивая меня, закричала жена. — Он впивался в неё губами, всем ртом, он сжимал её зубами, он кусал её, словно пытаясь вырвать из меня куски мяса. Чтобы сожрать их, чавкая и смеясь.
