Анджей Заневский - Крыса
И вот мать пьет кровь умирающей мыши, а мы втягиваем в ноздри неизвестный ранее запах. Бросаемся вперед, отталкиваем мать и пожираем все, что осталось.
Я прекрасно помню тот первый вкус всего минуту назад живого тела, помню тепло и вкус не свернувшейся еще крови.
Отец приносит еще одно живое существо – птицу со сломанным крылом – и осторожно кладет его на пол.
Напуганная темнотой и шорохами птица пытается взлететь, подскакивает, кричит.
Мы, изголодавшиеся, подходим ближе, обнюхиваем щебечущую птицу, тянем ее за перья, за клюв и когти, вгрызаемся в тонкий слой пуха.
С отгрызенной птичьей головой я пристроился у стены. Пожираю все, вместе с костями и хрящами. Самое вкусное – нежное вещество, скрытое внутри черепа, и глаза, полные теплой солоноватой жидкости.
Я учился убивать, учился всю свою жизнь.
Мать уже ждала следующий помет крысят и потому стремилась как можно быстрее подготовить нас к самостоятельной жизни. Видимо, она решила, что раз уж мы смогли убить раненую птицу, то не пропадем и в таинственном, неизвестном нам внешнем мире.
Была еще одна причина неожиданного изменения отношения матери к нам. Она боялась, что мы сожрем маленьких, слепых, неуклюжих крысят, которых она вскоре должна была произвести на свет. Впоследствии я убедился, что страх этот присущ многим крысиным самкам. И она стала прогонять нас из гнезда так же настойчиво, как раньше пыталась оградить от всех контактов с внешним миром.
Эта непредвиденная смена настроений матери отразилась на дальнейшей судьбе всей нашей группы, на нашей жизни и смерти.
Мы вдвоем с маленькой самочкой отправились на поиски еды. Голод сильно мучил нас, и мы знали, что раздобыть еду – значит выжить. На мать мы не рассчитывали. Она отталкивала нас и даже кусала.
А тем временем ноздри жадно втягивали проникающие извне вкусные, многообещающие запахи. От этих восхитительных ароматов единственная доступная в подвале еда – тараканы и сороконожки – казалась однообразной и безвкусной. Мы уже добрались до рокочущей трубы, у которой я не так давно пережил свою первую встречу с людьми. Дальше начиналось неизвестное, полное тайн пространство.
Нас завораживает свет – яркий, резкий, острый. В наш подвал сквозь замазанное краской, грязное, покрытое паутиной оконце просачивались лишь жалкие лучики. Мы уже добрались до конца уходящей прямо в стену замотанной паклей трубы. Место здесь очень неудобное, потому что нас ничто больше не защищает.
Маленькая самочка смело двинулась вперед, а я следую за ней, опустив нос к ее хвосту. Время от времени мы поднимаем головы вверх и осматриваемся по сторонам.
Падающие сквозь окно лучи резко отражаются от стены. Здесь приятно, тепло, радостно.
Именно оттуда, из полуразбитого окошка, до нас доносятся эти восхитительные запахи. Нам нужно туда пробраться, вскарабкаться на кучу сложенных там старых кирпичей. Наверху лежат коробки и пустые мешки. Всепроникающий чудесный запах свежего хлеба ошеломляет нас. Он врывается сюда вместе с лучами света. Кажется, что он неразрывно с ним связан.
Запавшее голодное брюхо маленькой самочки резко втягивается. По ее деснам течет густая слюна. Я чувствую, как ощущение голода становится все более болезненным. Челюсти непроизвольно сжимаются, зубы скрежещут. Маленькая самочка уже добралась до отверстия и исчезла на парапете. Окошко расположено высоко над землей. Я следую за ней и уже готов спрыгнуть вниз, как вдруг меня останавливают булькающие, свистящие звуки. Люди. Люди! Я прижимаюсь к фрамуге.
Яркий свет заливает выложенный серыми плитами двор. Этот свет неприятный, слепящий, предательский. Над крышами я замечаю светлое пространство и ослепительный шар солнца.
Ошеломленная неожиданным светом маленькая самочка кружит по выложенному бетоном двору в поисках хоть какого-то прикрытия, отверстия, ниши.
В открытых дверях пекарни стоят люди – они машут, показывают на нее, шипят, свистят, булькают.
Испуганная, растерянная, ослепленная – она без труда могла бы проскользнуть под железными воротами, закрывающими вход во двор со стороны улицы. Но оттуда доносится ужасающий грохот машин, шагов, голосов. И потому она отступает, даже не добравшись до щели между стальной плоскостью ворот и бетоном. Во дворе стоят жестяные бачки для мусора. Она старается укрыться за одним из них. Человек в белом халате подходит и пинает бачок ногой. Перепуганная крыса выбегает на середину двора, бежит в сторону насоса, из которого льется вода. Там, в небольшом углублении, есть сток – но его отверстие закрыто густой металлической сеткой.
Похоже, что крыса издалека заметила темную поверхность сетки, но надеялась, что сможет протиснуться сквозь отверстия.
Она прижимается к металлу, грызет, царапает его, тычется ноздрями в жесткие отверстия. Все напрасно. Проход закрыт, пути дальше нет. Сквозь решетку видны темные, влажные стенки сточной трубы – знакомый, безопасный, свойский мир.
Приближается человек в расстегнутом, шуршащем, развевающемся халате. Из-под колпака торчат длинные светлые волосы. Он булькает, пищит, свистит, дышит.
Он все ближе к маленькой самочке. Она уже изранила все десны о металл сетки – мечется, сжимается в комок, трясется от страха.
Человек приближается. В руках у него дымится чайник. Он поднимает чайник повыше, так что солнце отражается от его сверкающей поверхности.
Звуки становятся все громче. Струя дымящейся жидкости льется на спину маленькой самочки. Она пытается убежать. Но все напрасно. Она падает, переворачивается через голову, извивается всем телом. Кипяток льется на брюхо. Пронзительный писк рвет барабанные перепонки. Следующая струя попадает прямо в ноздри. Писк затихает, замолкает. Человек толкает крысенка ногой, проверяет, наклоняется и, взяв двумя пальцами за конец хвоста, относит в мусорный бак.
Поднимает крышку и бросает внутрь. Я отворачиваюсь, соскальзываю на холодный бетонный пол и удираю – в гнездо, в нору, в темноту.
Я понимаю страх матери. Я знаю, что людей надо бояться всегда и везде. Всегда и везде нужно спасаться от них бегством.
Мать спит. Я осторожно заползаю и принимаюсь за недоеденную корку хлеба. На этот раз она относится ко мне спокойно – не прогоняет. Ее огромное, раздувшееся брюхо вздымается при каждом вздохе. Следующий выводок крысят, не торопясь, готовится появиться на свет.
Мать уже давно начала таскать в нору куски ваты, обрывки тряпок, газет, веревок. Она устроила новое гнездо для очередного потомства.
Отец приносит высохшую, как деревяшка, рыбину. Когда я пытаюсь приблизиться к ароматной еде, он бросается на меня и больно кусает в шею. Я отскакиваю в сторону и спасаюсь бегством. Мне не остается ничего другого, как поскорее покинуть гнездо. И вот я опять на бетонном полу подвала. Блеск, проникающий сквозь грязные окна, начинает слабеть. Приближается ночь. Среди груды поломанных ящиков я жду, пока совсем стемнеет.
Пора. Безошибочно прокладывая дорогу с помощью торчащих по обе стороны мордочки вибрисс, я следую тем же путем, которым в последний раз шел сегодня вместе с маленькой самочкой.
Двор освещает тусклая лампа. Из подвального окошка я осторожно спускаюсь на бетонные плиты. Теперь я понимаю, почему маленькая самочка так растерялась. Двор напоминает огромную тарелку, а стена с подвальным окном стоит на кирпичном фундаменте. С самого дна двора – с крысиной перспективы – не видно ни дыры под воротами, ни раскрошившихся кирпичей в боковой стене, ни широкого устья сточной канавы – ни одного места, где крыса могла бы спрятаться. Я обхожу двор кругом, обследуя каждый угол. С середины, с того места, где погибла маленькая самочка, видны только крышки жестяных мусорных бачков и насос на фоне стены. Из бачка, в который бросили маленькую самочку, слышится приглушенный скрежет дробящих кости зубов.
Я быстро взбираюсь по опущенной вниз крышке. Я голоден. Ужасно голоден.
Бачок наполнен всякими отбросами – пустые коробки, жестяные банки, бумаги, шкурки от бананов и апельсинов, тряпки, скорлупа, волосы, огрызки.
Я съедаю несколько корочек засохшего хлеба. Вползаю поглубже. Отзвуки пожирания все ближе. Где-то здесь должна была быть маленькая самочка.
Спускаюсь все ниже. На самом дне огромный старый самец пожирает внутренности маленькой самочки. Я осторожно приближаюсь. Слышу скрежет его мощных зубов. Он не прогоняет меня. Внимательно обнюхивает, щупает своими вибриссами, проверяет, изучает. Я делаю то же самое, в любой момент готовый спасаться бегством. Но он не атакует, разрешает присоединиться.
Мясо маленькой самочки нежное и вкусное. Мы пожираем ее, оставив лишь остатки костей и шерсть. Я сыт. Мое брюхо набито. Я чувствую, как отяжелел.
Старый самец пробирается сквозь смятые бумаги на поверхность. Я следую за ним.
Двор освещен лунным светом. Я поднимаюсь на задние лапы, опираюсь на хвост, поднимаю голову повыше и долго всматриваюсь в яркую поверхность луны. Старый самец утоляет жажду капающей из насоса водой.
