Гарольд Пинтер - Карлики
Глава третья
Сходить бы на танцы сегодня вечером. А что в этом такого?
Вирджиния, свернувшись калачиком, лежала на софе. Комната была неподвижна. Пятно солнечного света растеклось по ковру. Ни звука не было слышно.
Она встала. Состояние комнаты тотчас изменилось. Солнечный свет вздрогнул. Комната обрела изначальную форму. Солнечный свет преобразовал помещение. И все же, подумала она, я встала, и равновесие было нарушено. Я вставляю палки в колеса мироздания. Я нарушила естественный ход событий и нанесла непоправимый удар по мировой гармонии. Я заставила мир повернуть вспять.
Она улыбнулась. Глупая тщеславная мысль, над которой Пит посмеялся бы и не смог удержаться от соблазна нравоучительного и ироничного комментария. Что бы он сказал? С чего бы начал? Комната и солнечный свет, сказал бы он, являются тем, чем они являются, не более и не менее. Комнат много, а солнце одно. Комната может быть несовершенной с точки зрения замысла и воплощения, и ее можно подвергнуть критике. Протечка на потолке – это недостаток. Соответствующая комната является лишь доказательством профессионализма строителей. Она останется статичной, пока дом не рухнет; тогда, и только тогда в ней начнется процесс радикального изменения; в результате она перестанет быть комнатой как таковой. До тех пор, пока помещение пребывает в целости и сохранности, изменения возможны только в стенах, полу или потолке. Они могут отсыревать, гнить, покрываться плесенью или пересыхать. Мебель, отделка, вещи – это лишь случайные и порой нежелательные вторжения во внутреннее пространство комнаты. Точно так же желание приписать какому-либо помещению предвзятость или предубеждение, а также любого рода волю свидетельствует лишь о болезненном или временно измененном состоянии разума человека, обуреваемого подобными стремлениями, в лучшем случае находящегося в приподнятом состоянии, вызванном воздействием алкоголя. Критиковать же солнце абсурдно. Солнце светит, а земля вращается вокруг него. Оно не воспринимает и не реагирует ни на критику, ни на открытое недовольство, ни даже на бунт или похвалы. Его невозможно пытаться склонить на чью-либо сторону. В любом случае мысль о том, что солнце может быть чьим-нибудь союзником или противником, неконструктивна, и не следует считать его воздействие на твою жизнь и поступки целенаправленным и тем более предвзятым. Солнце не является заинтересованной стороной. Величайшим интеллектуальным заблуждением была бы попытка приписать солнцу или любому помещению какой бы то ни было характер или сформулировать для них новую концепцию, отличную от общепринятой. Ты можешь радоваться солнцу или укрываться от него. Комната может нравиться или не нравиться. Так что, Вирджиния, будь корректнее, когда высказываешь свои суждения.
Она громко рассмеялась. Вирджиния, будь корректнее, когда высказываешь свои суждения. Она посмотрела на улицу, где должен был появиться Пит. Честна ли она была по отношению к нему? Был ли ее внутренний монолог, пародировавший его манеру рассуждений и доказательств, точным и справедливым в своей иронии?
Трудно сказать. Они были знакомы уже два года, но она все еще не могла точно, с полной внутренней уверенностью воспроизвести его манеру говорить. Действительно ли он так говорит? По всему выходило, что да. Неожиданно она вдруг поняла, что ее неуверенность на самом деле вовсе не является неуверенностью, а представляет собой скрытую форму страха, который маскирует ее дурные предчувствия.
Если это так, то чего же она боится? Ведь именно сила и убедительность его рассуждений с самого начала привлекали ее. Они впервые встретились в библиотеке, и в течение недели после знакомства он пару раз пригласил ее прогуляться вечерком по городу. В тот день он впервые позвонил ей. У меня умер отец. Давай посидим где-нибудь за чашкой чая. Они встретились в кафе на Хэкни-роуд. День был душный и сумрачный. Как только они сели за столик, Пит начал говорить. Она смотрела на него и слушала. Полиция решила, сказал он, что его отец покончил с собой. Сам он так не считал. Скорее всего тот просто напился и уснул, открыв кран газового обогревателя, но забыв зажечь горелку. Сам он возился на кухне, пытаясь починить слив в раковине, где засорилась труба, и тут услышал крики матери. Она стояла посреди комнаты прямо над телом. Отец лежал ничком на ковре, а в комнате было полно газа. Мать пошла вызывать полицию. А он остался там с ним. Она когда-нибудь оказывалась рядом с мертвецом? Тот был мертвый как ножка кровати, а больше ничего, абсолютно ничего не происходило. Он чувствовал внутри себя пустоту, будто в старом мешке. Все эти эмоции, что это вообще такое? Ветер, завывающий в решетке угольного чулана. Он был сухой, как старая деревяшка. Гаечный ключ он по-прежнему держал в руке. Ему ничего не стоило развернуться и пойти обратно, чтобы закончить ремонт раковины. Все ясно, как дважды два, вот только что в результате? Ничего. Ноль. Прежде чем приехала полиция, он двадцать минут стоял над трупом. Его отец был мертвый, как засохший старый муравей, а его при этом даже ничто не кольнуло.
Пит вошел в комнату, держа под мышкой какой-то сверток в коричневой оберточной бумаге, который положил на стол. Он развернул пакет и протянул ей белое летнее платье. Она сбросила свитер и юбку и переоделась.
– Замри.
Она остановилась вполоборота к нему.
– Подойди к окну.
Она прошла к окну, подобрала юбку, повернулась, посмотрела на свое отражение в зеркале.
– Нравится? Стой где стоишь. Солнце бьет тебе в затылок, платье по бокам слегка просвечивает. Ты выглядишь просто великолепно.
Он сел и закурил сигарету.
– Красивое, – сказала она, присаживаясь на подлокотник его кресла. – Спасибо.
– Тебе идет.
– Я его буду надевать по особым случаям.
– Нет, – сказал Пит. – Лето – самый подходящий случай для этого платья. Я хочу, чтобы ты в нем гуляла.
– В солнечные дни.
– Да. Ради этого оно и сшито.
– Ты где был?
– Прогулялся по набережной. Посмотрел на лодки. Немножко тишины и покоя. В этом офисе просто птичий базар.
– Всё девушки?
– Ну.
– А чем они занимаются?
– Понятия не имею. По-моему, в основном хихикают и болтают – с ужасным произношением. Я стараюсь держать дистанцию.
– И они к тебе не пристают?
– Даже близко не подходят. Знают, что я их так отошью – мало не покажется.
– Жарко было сегодня?
– Жарко? Я просто высох как мумия. Морской воздух меня освежил. Особенно приятно было рассматривать плавающее в воде дерьмо.
Вирджиния подошла к зеркалу и оглядела себя. Потом обернулась.
– Пит?
– Да?
– Что ты думаешь про солнце?
– Что я думаю про что?
– Как ты смотришь на солнце?
– В каком смысле – как я на него смотрю?
– Да ладно, это неважно.
– Нет, подожди. Что неважно?
Он подошел к окну.
– Оно заходит.
– А я сижу здесь, – сказала она.
Он затянулся и, выпустив дым через нос, стал смотреть, как облачко тает в воздухе.
– Значит, что я думаю про солнце? Занятный вопрос.
– Ты платье шил с удовольствием?
– Это платье? Конечно.
– Оно замечательное.
– Да уж. Я как будто в шахматы играл, и каждый стежок был новым ходом. Вот так оно и вышло – шах и мат.
Она встала рядом с ним у окна.
– Хочешь, я тебе к нему еще нижнюю юбку сошью? – спросил он.
– Да, пожалуйста.
– Договорились. Сделаю.
Они смотрели, как солнце опускается к горизонту между фабричными трубами. Он наклонил к ней голову и обнял ее за талию.
– Ты мне сегодня нравишься, – сказал он.
– Из-за платья?
– Нет.
Он повернул ее к себе и поцеловал.
– Давай чаю попьем.
– Давай.
Он смотрел ей вслед, когда она шла к буфету.
– Да, – сказал он, – ты замечательно выглядишь в этом платье.
– Это просто шедевр, – сказала она.
– Но знаешь что, – сказал он, садясь, – в каком-то смысле я вижу в тебе скорее парня, чем женщину.
– Это в каком же смысле?
– Нет, нет, как женщина ты в порядке. Но мне нравится, как ты умеешь хранить свою мыслительную энергию, копить ее и пользоваться ею, когда нужно. Я сам у тебя этому учусь. И еще ты для меня верный друг. Настоящий хороший приятель, свой парень.
– Правда?
– Да. Видишь ли, вот взять, например, Марка, так он никогда этого не понимал. Женщина для него – только женщина и ничего больше. А от нашей с тобой духовной близости скорее родится что-нибудь стоящее, чем от близости между нашими телами. Может, мы и не всегда ощущаем это единство, но оно существует, уверяю тебя.
Она поставила на стол чашки и налила молока.
– Марк хочет, чтобы его женщины обращались к нему «сэр» и по три раза в день козыряли ему. А он в ответ даже шляпу не приподнимет. А еще меня достает, что он слишком уж легко относится к тому, что называется личной жизнью, – несется во весь опор, а что будет с женщинами, с которыми его сводит судьба, и думать не желает.
