Гарольд Пинтер - Голоса семьи: Радиопьеса
Обзор книги Гарольд Пинтер - Голоса семьи: Радиопьеса
Действующие лица
Первый голос: молодой человек
Второй голос: женщина
Третий голос: мужчина
Первый голос. Мне здесь очень хорошо.
Погода все время меняется, но в целом на удивление тепло… чаще тепло, чем прохладно.
Надеюсь, ты здорова и не так измотана, как в тот раз, когда я тебя видел.
Нет, усталости ты не ощущала, ты чувствовала себя прекрасно — просто выглядела утомленной.
Скучаешь ли ты по мне?
Мне очень весело, думаю, ты будешь рада это слышать.
В данный момент я почти в стельку пьян.
Сегодня вечером выпил пять пинт в «Гербах рыботорговцев», потом три двойных скотч-виски и буквально кувырком вкатился домой.
Кстати, о моем доме: могу тебя уверить, у меня исключительно милая комната. И ванная тоже. Исключительная. Время от времени я с истинным наслаждением принимаю там ванну. Как и все в доме. Все они, совершенно голые, лежат в ванне, испытывая истинное наслаждение. Жильцы нашего дома, все до одного, только и говорят о том, как великолепны наши общие ванна и ванная комната, и буквально каждому встречному норовят рассказать, как здесь можно замечательно искупаться, в этом более или менее несравненном, прямо скажем, месте.
Это во многом заслуга хозяйки дома — некой миссис Уизерс, которую при более близком знакомстве все находят в высшей степени обворожительной, человеком, обладающим неоспоримыми достоинствами.
Разумеется, я пошутил, сказав, что я пьян.
Держу пари, ты посмеялась.
Мама?..
Ты поняла, в чем соль шутки? Ты ведь знаешь, я не прикасаюсь к спиртному.
Мне хорошо в этом огромном городе, где я сам по себе. Я надеюсь в скором времени завести себе друзей.
И подруг тоже.
Я мечтаю встретить какую-нибудь замечательную девушку. Я привезу ее домой и познакомлю с мамой.
Мне приятно гулять по этому огромному городу — гулять самому по себе. Занятно никого не знать. Когда я прохожу на улице мимо людей, те даже не сознают, что я с ними незнаком с сотворения мира. Они знакомы с другими, еще больше людей знают их — и поэтому они, естественно, полагают, что даже если я не знаю их самих, то уж наверняка знаком с теми, другими, знающими их, людьми. И они смотрят на меня, стараясь привлечь внимание, ждут, когда я с ними заговорю. Но я, будучи с ними незнаком, молчу. И даже не испытываю ни малейшего искушения вступить в разговор.
Мама, пойми, я не одинок, поскольку все, что я когда-то пережил, — со мною; я как бы нахожусь в его обществе — например, в обществе моего детства, от начала до конца которого ты, мама, и отец направляли меня.
Я в очень хороших отношениях с домовладелицей, миссис Уизерс. Она говорит, что я — ее утешение. Мы с ней слегка выпиваем за ланчем, еще раз — за вечерним чаем, а потом идем поздним вечером в «Гербы рыботорговцев» пропустить парочку пинт.
Во время Второй мировой войны она служила в женском подразделении ВВС. «Не поджимай хвост, Чарли, — любит говорить она. — Зови его летным сержантом — и он будет счастлив, как свинья в луже».
Она бы тебе наверняка понравилась, мама.
Кажется, светает. Я могу различить, как начинает рассветать. Новый день. День, который я горячо приветствую. И потому я заканчиваю это письмо к тебе, дорогая мама. Твой любящий сын.
Второй голос. Родной. Где ты? Цветы тут восхитительные. Цветики. Ты их так любил. Почему ты совсем не пишешь?
Я думаю о тебе и гадаю, не заболел ли ты. Думаешь ли ты когда-нибудь обо мне, твоей матери? Хоть изредка? Вообще?
У тебя изменился адрес?
Подружился ты с кем-нибудь? С хорошим парнем? Или славной девушкой?
Вокруг так много хороших ребят и славных девушек. Пожалуйста, не связывайся с плохими. Ты можешь попасть из-за них в ужасную беду! Тебе было бы это отвратительно. Ты ведь такой разборчивый, такой щепетильный.
Я часто думаю о том, что хотела бы прожить остаток жизни вместе с тобой и твоей молодой женой. И чтобы она была тебе отличной женой, а я время от времени обедала с вами. Я сама бы с огромным удовольствием готовила обед, случись вам утомиться за долгий день — а я уверена, что так оно и будет.
Иногда я прогуливаюсь в горах и думаю о тебе. Думаю о тех временах, когда ты гулял в горах со своим отцом, запасшись бутербродами с сыром. Было же так? Вы сидели вдвоем на вершине и вместе ели мои бутерброды с сыром. Ты помнишь нашу шуточку — «ням-ням»? «Мы чертовски приятно прогулялись», — говаривал твой отец. «Ты хочешь сказать, у вас был хороший ням-ням», — отвечала я. И вы оба смеялись.
Милый мой. Я по тебе соскучилась. Я тебя родила. Где ты? Я написала тебе три месяца назад о смерти отца. Получил ли ты мое письмо?
Первый голос. Я вовсе не уверен, что мне нравятся жильцы этого дома — за исключением миссис Уизерс и ее дочери Джейн. Джейн — школьница, усердно занимающаяся уроками. Она не переставая грызет гранит науки. Это впечатляет. Сейчас такое встретишь не часто. Но я совсем не уверен насчет других жильцов.
Один из них — старик.
Тот, который старик, ложится рано. Он лысый. Другая — женщина, носит красные платья. Третий — еще один мужчина.
Он крупный. Много крупнее первого. Волосы у него черные. У него черные брови и черные волосы на пальцах рук.
Я расспрашивал про всех них миссис Уизерс, но она не желает разговаривать ни о чем, кроме своей службы в женском подразделении ВВС во время Второй мировой войны.
Я решил, что Джейн не дочь, а внучка миссис Уизерс. Миссис Уизерс семьдесят лет. Джейн — пятнадцать. Уверен, что так оно и есть.
Ночами я слышу шепот, доносящийся из других комнат, но не разбираю слов. Слышу шаги на лестнице, но выйти и разведать, что там, не отваживаюсь.
Второй голос. По мере того как смерть подступала к твоему отцу, он все чаще говорил о тебе, говорил с нежностью и недоумением. Я утешала его, внушая, что ты ушел из дома для того, чтобы заставить его тобой гордиться. Кажется, мне это удалось. Одной из последних его фраз было: «Хлопни его по спине за меня. Хлопни его за меня».
Первый голос. Я сделал замечательное открытие. Того лысого старика, который рано ложится, зовут Уизерс. Бенджамин Уизерс. Если это не случайное совпадение, то, значит, он их родственник.
Я спросил миссис Уизерс, как все обстоит на самом деле. Она налила себе джину и довольно долго молчала, перед тем как выпить. Потом взглянула на меня и сказала: «Ты мой любимчик. Я всегда хотела иметь любимчика, но у меня его никогда не было. А теперь есть».
Порою она прижимает меня к себе, словно родная мать.
Но я не забываю, что у меня есть мать, что моя мать — ты.
Второй голос. Иногда я спрашиваю себя: помнишь ли ты, что у тебя есть мать?
Первый голос. Кое-что произошло. Женщина, носящая красные платья, как-то раз остановила меня и пригласила к себе на чашку чая. Я пошел. Ее комната намного больше, чем я ожидал. Внутри — диваны и занавески, покрывала, накидки, коврики, и все стены обиты чем-то мягким, темно-синим. Джейн сидела на диване и с виду как будто бы учила уроки. Мне предложили сесть на тот же диван. Чай уже ждал на столе, разлитый в очень красивые фарфоровые чашки. Сначала подали чашку мне, потом Джейн. Она улыбнулась мне. «Я не представилась, — заговорила женщина. — Я леди Уизерс». Джейн, забравшись с ногами на диван, прихлебывала чай. Пальцы ее ног, обтянутых чулками, упирались мне в бедро. Диван был не самым большим в мире. Леди Уизерс сидела напротив — на диване, значительно превосходившем размерами наш. Платье у нее, решил я, не красное, а розовое. Джейн была вся в зеленом, за исключением ног, на которых были черные чулки. Леди Уизерс спросила о тебе. Я совершенно убежденно ответил, что ты лучшая мать в мире. Она попросила называть ее Лэлли. А Джейн — Джейн. Я сказал, что и так звал Джейн Джейн. Джейн предложила мне булочку с изюмом. Кажется, это была булочка с изюмом. Леди Уизерс откусила от своей булочки. Джейн — от своей. Пальцы ее ног лежали теперь у меня на коленях. Леди Уизерс, казалось, была полностью поглощена своей булочкой там, у себя на диване. Она прикончила одну и принялась за вторую. Никогда прежде я не видел столько булочек с изюмом. Мне хватило одного беглого взгляда, чтобы заметить, что они громоздились на подносах, расставленных по всей комнате. Леди Уизерс благополучно покончила со второй булочкой и тут же взяла новую. Джейн между тем пережевывала свою булочку почти мечтательно, и когда на верхней губе у нее вдруг оказывалась изюминка, не спеша слизывала ее. Это никак не вязалось у меня в голове с тем обстоятельством, что пальцы ее ног пребывали в непрерывном движении, даже в возбуждении. Рот ее, занятый едой, работал ритмично, спокойно; пальцы ног, ничем не занятые, были возбуждены и напряжены до крайности, вели себя, прямо скажем, истерически. Булочка мне досталась твердая, как обломок скалы. Я укусил ее, но она выпрыгнула у меня изо рта и скакнула на колени. Ее схватили пальцы ног Джейн. Это их немного успокоило. Довольно ловко девушка покатала булочку ногами. Я вспомнил, как она, во время одного из первых наших разговоров, сказала, что хочет стать акробаткой.
