Павел Минайлов - PR-проект «Пророк»
— Виктор Иванович, как всегда чайку?
— Да, будь добра, Анюта, — ответил секретарь.
Через минуту открылась дверь и на пороге появилась высокая худая блондинка в обтягивающей кофточке и вызывающе короткой юбке. Перед собой она катила тележку, на которой стояли дымящийся пластмассовый чайник, фарфоровая чашка с блюдцем и тарелка с парой булочек. Она налила в чашку кипяток, опустила в него пакетик, от которого повеяло «ароматом успеха», набившим оскомину в телевизионной рекламе, и переставила все с тележки на стол перед шефом.
— Разрешите напомнить вам о планах на сегодняшнее утро.
— У-у-м, — промычал Виктор Иванович.
— Восемь ноль-ноль — Курилин, устроить разнос за статью. Восемь тридцать — интервью о ценностях свободы для журнала «Жизнь». В одиннадцать ноль-ноль — совещание в Комитете по вопросам молодежной политики в прессе. В час к вам на прием записан Иванов из Ассоциации рекламодателей. Также сегодня у вас конференция по вопросам свободы слова в демократическом обществе. На приеме будет Шустер. Начало в семнадцать ноль-ноль. Потом вы хотели просмотреть материалы по предстоящему мероприятию Комитета по истории. Прием в Государственной академии исторических наук на Неглинке. Материалы по Курилину в этой папке. Курилин ждет. Позвать?
— Давай, — он посмотрел на часы, — через пять минут. Я позвоню.
Секретарша вышла, и почти сразу раздался звонок. Звонил старый телефон с бронзовым двуглавым гербом вместо диска — дань старой традиции или новому веянию в Комитете. Виктор Иванович взял трубку.
— Господин Терещенко? — В трубке раздался знакомый почти девичий голос. — Государственный комитет по информации и печати. Замминистра на проводе.
Глава Комитета по идеологии формально занимал министерскую должность, соответственно, его заместители считались замминистрами. Но само название Комитета, особенно после включения в него Министерства информации и печати, звучало, как раньше КГБ, и было на ступеньку выше обычных государственных ведомств.
— Алло, — раздалось в трубке.
— Здравствуйте, Евгений Александрович, — выпалил Терещенко.
— Здравствуйте, здравствуйте, Виктор Иванович. Что-то я не пойму нашего мэра, — сразу перешел он к делу.
— Что вы имеете в виду?
— После скандала со строительством делового центра он так ни разу четко и не выступил. В каком городе, в конце концов, это происходит? Мне что, самому ему звонить?
— Евгений Александрович, прошло-то всего два дня… Еще не ясно, что там на самом деле. Возможно, ждет сигнала…
— Кто, в конце концов, мэр, мы или он? Кто должен знать? Сегодня же на имя Шустера доклад от мэра и свои соображения по реакции. К трем часам.
— Но…
— Что-то неясно? — Голос замминистра в трубке звенел.
— Я попробую, — сказал Виктор Иванович, слыша уже короткие гудки. Потом вызвал секретаршу:
— Аня, соедини меня с мэрией.
Через минуту в кабинете раздался новый звонок. Терещенко взял трубку:
— Мэрия?
— Переключаю, — ответила Аня.
— Приемная мэра слушает, — прозвучал другой женский голос.
— Главный на месте? — спросил Терещенко.
— Нет, Виктор Иванович, пока нет.
— Кто есть из помощников?
— Иванов, Корнеев…
— С Корнеевым соедините… Что же это такое, господин Корнеев? — ответил он на приветствие. — Второй день скандалим, а мы не в курсе. Почему у нас нет информации…
— Она как раз у меня на столе — сегодня пришлю по факсу, как только шеф придет.
— Ладно. Жду. Как только подпишет, сразу — мне. Это срочно. Ясно?
— Ясно, Виктор Иваныч.
Терещенко положил и снова поднял трубку.
— Аня, кто там у нас?
— Курилин из «Национальной». Можно?
— Пусть заходит.
Терещенко открыл красную папку, лежавшую верхней в стопке на его столе. На первом листе в самом верху крупными буквами было написано: «„Национальная газета“ в течение последнего месяца на своих страницах проводит дискуссию по вопросам глобализации. Подавляющая часть выступлений содержит критические отзывы по поводу взаимопроникновения национальных финансовых систем, делаются опасные намеки на зависимость России от некоего международного финансового капитала. Считаю, что в этом проявляется линия редакции на отрицание преимуществ рынка на межгосударственном уровне и отражение в негативном свете текущих реформ в стране. Подпись: начальник управления центральной прессы…»
Читая записку, Терещенко слышал, как открылась и закрылась дверь в кабинет. Захлопнув папку, он поднял глаза. Перед ним стоял грузный человек лет сорока в черном пиджаке и желтом галстуке.
— Что же это у нас получается, господин Курилин? Превращаемся в оппозиционный листок? Надоела господдержка, или давно не было налоговой проверки?
— Здравствуйте, Виктор Иванович, — жалко улыбнулся грузный человек. — Разрешите? — Он присел за стол. — А в чем дело?
— Что это за дискуссию проводит ваша газета?
— По глобализации?
— По глобализации. Вы что, считаете, что прогресс уже не для нас? Зовете назад?
— Да нет, если кто-то из авторов…
— Вы главный редактор или не главный, что это за авторы?
— Но мы же должны представить разные точки зрения…
— Вы бы еще опубликовали коммунистов или… или адвентистов какого-то там дня.
— А при чем здесь адвентисты?
— Не уводите разговор! Чтоб этого больше не было.
— Разрешите? — робко произнес Курилин.
— Что?
— Я считаю, что необходимо представлять разные точки зрения. Наши читатели должны видеть, что мы — независимая газета.
— Независимая от кого?
— Ну… что мы — объективная газета.
— Так и пишите объективные вещи. Вы что думаете, я не понимаю, о чем вы говорите?
Курилин молчал.
— Да. Должны быть разные точки зрения, но надо уравновешивать, смягчать. Есть, в конце концов, точка зрения редакции?
Грузный редактор кивнул. Терещенко продолжал:
— Что, мало экспертов, которые видят, в отличие от вас, преимущества глобализации, так сказать, перспективы? Или вы уже не можете взять у них интервью?
— Не знаю, можно ли так однозначно судить… Глобализация — сложный многогранный процесс… И что из этого выйдет, никто не знает.
— Вы-то понимаете, что она неизбежна? — Терещенко, похоже, успокоился, и в вопросе слышался искренний интерес.
— Я-то понимаю.
— Тогда, как говорится, расслабьтесь и получайте удовольствие. А сейчас — работать! И чтоб такого больше не повторялось.
— Виктор Иванович, я думаю, может, опубликовать эту дискуссию отдельным изданием? — Встретив хмурый взгляд Терещенко, он поторопился добавить: — С учетом ваших замечаний, конечно. И пока еще не все материалы даны. Вы правы — мы шире представим другие точки зрения. Хотелось бы дать вам посмотреть…
— Посмотрим…
— Вы согласны?
— В смысле посмотрим, что будет дальше.
— Я вам обещаю. И… — главный редактор преобразился, словно осененный какой-то внезапной идеей, — хотелось бы какое-то вступительное слово… От вас.
— Ладно, там видно будет, — кивнул Терещенко, несколько оттаивая. — Позвоните мне тогда.
Курилин попрощался и вышел. Терещенко попросил еще чаю.
— Аня, — сказал он вошедшей секретарше, — должен прийти факс из мэрии. Если в течение часа не будет, позвони Корнееву в мэрию, напомни. Ясно? Что у нас дальше?
— Интервью.
Терещенко посмотрел на часы:
— Зови.
В кабинет заглянула высокая черноволосая девушка с совсем короткой стрижкой.
— Можно? — спросила она.
— Да, пожалуйста, проходите, — расплылся в улыбке секретарь по идеологии и спросил у нее:
— Чай или кофе?
Она выбрала кофе.
— Вот и не угадали! — засмеялся Виктор Иванович. — Чай!
Журналистка заливисто рассмеялась старой шутке и, блестя глазами, села на ближайший к Терещенко стул.
— У нас не так много времени, — будто оправдываясь, произнес Терещенко и улыбнулся: — Пришли бы как-нибудь вечерком, я бы угостил вас не только чаем.
Она понимающе закивала по поводу времени и сказала «с удовольствием» в ответ на «как-нибудь вечерком». Потом начала задавать банальные вопросы, на которые он отвечал фразами из рабочих документов и выступлений своих руководителей. Прощаясь с окрыленной журналисткой, он дал ей визитку с телефонами секретариата и подумал: «Может, правда встретиться… Или с сыном познакомить?..»
В последнее время Виктора Ивановича беспокоили дела сына, и он постоянно искал возможность ему помочь. По дороге в Комитет, сидя на заднем сиденье служебной машины, он думал о сыне. Его не радовала карьера отпрыска, который ушел из журналистики в фотографию. И теперь, когда у Виктора Ивановича открывались такие возможности, связанные как раз со средствами массовой информации, сын отказывался принимать его помощь. «Надо будет поговорить с ним», — решил Терещенко, выходя из машины и поднимаясь по ступенькам Комитета.
