Леонид Левонович - Ветер с горечью полыни
Георгий Акопян приехал в Лобановку шесть лет тому назад. Можно сказать, вернулся, поскольку здесь в послевоенное время бегал в школу, а его отец Сергей Хачатурович Акопян был первым секретарем райкома партии. Веселый, кучерявый, с горячими кавказскими глазами, он умел к каждому подойти, поговорить, каждому из подчиненных, посетителям говорил «душа любезный». Эти его словечки знал весь район. Сын армянина Хачатура и русской женщины Пелагеи попал служить в Бобруйск, освобождал Западную Беларусь. А как кончился этот поход, вернулся в Бобруйск, приженился, подучился в Могилеве на курсах партийно-советского актива. После освобождения западных районов туда направили много опытных проверенных кадров с востока республики, на вакантные места набирали новых, молодых. Так и попал Сергей Акопян в кресло инструктора райкома партии. Кресло это было не слишком мягкое, не теплое и не уютное. Как белка в колесе, носился Акопян по району, мобилизуя партийцев, а также беспартийные массы на подъем хозяйства, на досрочное выполнение сталинских пятилеток. На этой должности и застала его война. Маленькому Жорику — мать любила его звать Юриком — тогда исполнилось три года. Акопян применил всю прыть молодого партийного функционера, чтобы вместе с семьями других начальников отправить на восток и свою. Но успели они заехать только за Гомель — дальше были немцы. Пришлось жене с Юриком возвращаться к матери, жившей в глухой полесской деревне под Мозырем, где и переждали долгие годы военного лихолетья. Нашел свою семью Акопян после освобождения Гомельщины.
Сам он в начале войны защищал Могилев, попал в окружение, удалось бежать из лагеря, пошел в партизаны. Клетнянские леса, что на Брянщине, командир партизанского взвода, а затем комиссар отряда Сергей Акопян запомнил на всю жизнь. В конце сорок четвертого он появился в Лобановке, где по рекомендации обкома пленум избрал его первым секретарем райкома. Вновь-таки поспособствовали кадровые перестановки. Василя Луговцова, местного опытного партийца, тоже партизана, направили на Брестчину, другого местного кадра Антона Прокопенку решили оставить в кресле председателя райисполкома, а молодого горячего кавказца выдвинули в партийные лидеры. В те времена большую власть имели председатели райисполкомов, а партийные руководители были словно те партизанские комиссары: командир отряда решал, как воевать, брал всю ответственность на свои плечи, а комиссар отвечал за боевой дух и линию партии. Тогда под всеми постановлениями районной власти сначала стояла подпись председателя райисполкома, а сбоку — секретаря райкома. Слово «первый» даже не употреблялось.
Постепенно партийная бюрократия все сильней тянула одеяло на себя. И способствовала этому доктрина кремлевских идеологов о «возрастающей» роли партии. После смерти Сталина партия забрала в свои руки всю власть, но дела от этого не улучшились, коммунизм, будто горизонт, все отдалялся, как к нему ни спешили. Но в послевоенное время партийному лидеру Сергею Акопяну власти хватало. Первую зиму он прожил в Лобановке без семьи, поскольку и квартиры человеческой не имел. Жену и маленького Юрика перевез летом сорок пятого. А осенью маленький Акопян пошел в школу. Учителя удивлялись, глядя на белоголового, будто подсолнух, мальчугана с армянской фамилией. Не знали они, что в жилах мальца течет русская кровь бабушки и белорусская — от матери. Зато от отца он имел темно-карие глаза и армянскую фамилию.
Жора Акопян учился в пятом классе, когда его горячий, неугомонный отец погорел на своей должности… Спустя много лет, когда сына назначили директором недостроенного цементного завода в Лобановке, отец рассказал сыну ту давнюю историю.
Как-то по весне на железнодорожную станцию прибыли тракторные плуги, которые тогда были большим дефицитом. Начальник станции ждал указаний сверху, чтобы распределить их на три района. Горячий, неудержимый Акопян ждать не мог. Земля прогрелась, подсохла, самое время пахать. Приказал забрать все плуги для колхозов своего района. Так и сделали. Он прикинул: пока в области будут чесаться, они отсеются, а победителей не судят. Но ему позвонил секретарь обкома Василь Луговцов, тот самый, что освободил кресло партийного лидера в Лобановке, приказал отдать плуги соседям, потому как у них трактора стоят.
— Василь Петрович, душа любезный, плуги все в работе. Мы ж не для себя стараемся. План хлебозаготовок надо выполнять?
— И сосянним районам план надо выполнять. А им нечем пахать. Немедленно верните плуги на станцию.
— Легко сказать: верните. А как их забрать у тракториста, который работает в поле в разгар сева.
На другой день снова позвонил Луговцов, ответ ему был тот же самый. Тогда через несколько минут позвонил разгневанный первый секретарь, бывший партизанский комбриг, отматерил Акопяна и приказал через день быть на бюро обкома. Понял Акопян, что дела его плохи — попал как муха в паутину, и пахнет тут не только выговором, к которым было не привыкать. Начал лихорадочно искать выхода и сделал отчаянный ход конем: отбил телеграмму в Москву. Маленкову: создали невыносимые условия для работы, прошу разрешения приехать для доклада. В ответ пришло сообщение: приезжайте…
И покатил Акопян в Москву, в ЦК. Георгий Максимилианович Маленков был тогда правой рукой Сталина по партийным делам. Принял он Акопяна, выслушал. Гость признался, что следит за кипучей деятельностью партийца Маленкова, любит слушать и читать его выступления, что и сын его зовется Георгием. «Хотите в Армению?» Акопян замялся: мать у него русская, жена белоруска, родной язык слабо знает. Тогда ему предложили должность секретаря горкома по идеологии в городе Дербент. «Это Дагестан. Все ж ближе к родине. Стоит соглашаться», — посоветовал Маленков. Отступать было некуда. Акопян согласился. «Ну, желаю успехов! — мордатый Маленков широко улыбнулся, пожал гостю руку, похлопал по плечу. — Сыну, моему тезке, привет».
Вскоре школьник Георгий Акопян знакомился с новыми друзьями. Был он там белой вороной с армянской фамилией. Правда, учились в классе несколько русскоязычных мальчиков и девочек, с ними и подружился Георгий. Но школу в Дербенте окончить не удалось. Года через три отец во время отдыха завернул с женой в Минск, встретил знакомых партизан, имевших высокие должности, они перетянули его в Могилев. Тут Георгий закончил школу. Отец мечтал, чтобы сын стал инженером-строителем, поскольку в глубине души считал партийную работу болтовней, которая выматывает душу и сердце. Георгий послушался отца, поступил в машиностроительный институт. После него работал на цементном заводе в Кричеве, потом в Волковыске на Гродненщине. А потом в министерстве решили, что Георгий Акопян — именно тот человек, который завершит строительство гиганта в Лобановке. Вот тогда отец и поведал сыну про свое послевоенное житье, про поездку в Москву к Маленкову.
— Хотел бы я, сынок, съездить в Лобановку. Поглядеть, что там делается, — тяжело, прерывисто дыша, сказал отец.
— Конечно, съездим. Вот осмотрюсь там. Освоюсь. И съездим. Обязательно.
Отец, который имел за плечами восемьдесят с гаком и два инфаркта, довольно кивал седой, некогда смоляно-черной кучерявой головой.
Георгий Акопян приехал строить цементный завод в начале 1985-го. В его потемневшей с годами шевелюре проблескивали редкие нитки седины, как осенние паутинки, что свидетельствуют о приходе бабьего лета. А тут они говорили о другом: наступает ранняя мужская осень, поскольку их хозяину нет еще и полусотни. Завод уже строился больше пяти лет. Огромные железобетонные коробки будущих производственных цехов впечатляли. Но самих строителей это не радовало, поскольку многие из них не имели жилья. Со строительства квартир и начал свою деятельность Акопян. Понимал: приличной квартирой можно, будто пряником, привлечь сюда молодого талантливого специалиста. Вот где пригодились Георгию Акопяну его опыт, настойчивость, генетическая восточная мудрость, смешанная с хитростью. Дома начали подниматься ввысь, как грибы после дождя. Вскоре зазвенели песни новоселов. И тут грянул Чернобыль. Через некоторое время начали отселять окрестные деревни. Специалисты с маленькими детьми бросали уютные квартиры, денежные должности и бежали кто куда. Правда, местные зрелые кадры оставались.
Медленно, со скрипом, словно несмазанные колеса по гравию, продвигалось строительство. И чем ближе к финишу, тем тяжелей было движение. Все чаще подводили поставщики — то российские, то украинские. Акопян слал телеграммы, звонил во все концы. В Москве от него отмахивались, как от надоедливого комара, в Минске слушали, обещали, но слова не держали, обещания не выполняли. Порой Георгию Акопяну казалось, что никто из чиновников ничего не делает — все смотрят по телевизору заседания Верховного Совета СССР. Это было ежедневное зрелище, или, как говорил Акопян со злостью: «Ну и спектакль! Цирк на проволоке».
