Ингеборг Бахман - Рассказы
Музыка смолкла. Запыхавшаяся сияющая Мара села и взяла Шарлотту за руку. Их руки переплелись. Шепот: "Вы сердитесь?" Отрицательное движение головой. Глубокое отупение. Хорошо бы теперь встать и уйти, вырваться из этих маленьких цепких рук. Резким движением Шарлотта высвободила свою правую руку, взяла бокал с вином и выпила. Вино никак не иссякало, сколько бы она ни пила. Время не иссякало тоже, эти взгляды, эти руки — они были неиссякаемы. Двое мужчин за их столом повернулись к Маре, начали с ней шушукаться, улыбаться.
— Сделаем мост, фройляйн?
Мара подняла руки, и они ненадолго замелькали среди рук мужчин в какой-то игре, которой Шарлотта не знала.
— Нет, никаких мостов, никаких мостов! — смеясь воскликнула Мара, повернулась спиной к мужчинам так же внезапно, как пустилась с ними играть, и, приняв прежнюю позу, подсунула свои руки под белые и холодные руки Шарлотты, лежавшие на столе.
— Ах, дамы хотят побыть вдвоем, — заметил один из мужчин и добродушно улыбнулся приятелю.
Шарлотта закрыла глаза. Она ощутила пожатие жестких пальцев Мары и ответила на него, сама не зная зачем и совсем того не желая. Да, вот оно как. Это оно самое и есть. Она понемногу приходила в себя; опустив глаза, уставилась в стол и не двигалась. Двигаться она больше не хотела вообще. Теперь ей было безразлично, уйдут они или останутся здесь, успеет она выспаться до утра или нет, будет ли еще играть эта музыка, заговорит ли с ней кто-нибудь, узнает ли ее…
— Ну скажи что-нибудь! Тебе что, здесь не нравится? Ты разве никогда не выходишь из дому где-нибудь потанцевать или выпить?.. Скажи что-нибудь!
Молчание.
— Скажи что-нибудь! Хоть улыбнись. Как только ты выдерживаешь там, у себя, наверху? Я бы не выдержала — одной ходить по квартире, одной спать, одной работать, ночью и днем, все время играть… О, это ужасно. Никто бы не выдержал!
Шарлотта с трудом проговорила:
— Пойдем отсюда… — Она боялась разреветься.
Когда они вышли на улицу, Шарлотта уже не могла произнести фразу, которая однажды ее выручила. Раньше можно было сказать: "Я вызову вам такси". Однако теперь ей пришлось бы перейти с "вы" на "ты". А построить подобную фразу с "ты" она не могла. Они медленно шли обратно. Шарлотта сунула руки в карманы плаща. По крайней мере, Мара не завладеет теперь ее рукой.
Ступеньки на Францисканерплац Мара на этот раз нашла в темноте без всякой помощи, без подсказки. Она шагала впереди так уверенно, словно часто поднималась и спускалась по этой лестнице.
Шарлотта вставила ключ в замочную скважину и приостановилась. Если она теперь и впрямь отопрет, если не столкнет Мару с лестницы, то прости-прощай "наша квартира". Я должна ее столкнуть, подумала Шарлотта и повернула ключ.
Как только они вошли, Мара бросилась ей на шею и повисла, точно ребенок. Маленькое трогательное тело прижалось к ее собственному, которое неожиданно показалось ей крупнее и сильней, чем обычно. Быстрым движением она высвободилась, протянула руку, зажгла свет.
Они уселись в комнате, как сидели перед уходом, и закурили.
— Это безумие, ты безумна, как ты только можешь?.. — Шарлотта осеклась и была не в силах продолжать, до того она показалась себе смешной. Она курила и думала, что этой ночи не будет конца, что эта ночь только начинается и конца ей, возможно, не будет.
Наверно, Мара теперь останется здесь навсегда, навсегда, навсегда, а ей самой придется отныне вечно ломать голову над тем, что она такого сделала или сказала, чем виновата в том, что Мара сидит здесь и здесь остается.
Когда она в растерянности взглянула на Мару, то заметила, что из глаз девушки катятся слезы.
— Да не плачь ты. Ну пожалуйста, не плачь.
— Ты не хочешь меня. Никто меня не хочет.
— Перестань плакать. Ты очень милая, очень красивая, но…
— Почему ты меня не хочешь, почему? — снова слезы.
— Я не могу.
— Ты не хочешь. Почему? Скажи мне только, чем я тебе не угодила, и тогда я уйду! — Мара медленно сползла с кресла, упала на колени и положила голову на колени к Шарлотте. — Тогда я уйду, и ты от меня избавишься.
Шарлотта не шелохнулась. Продолжая курить, она смотрела сверху вниз на лицо девушки, изучала каждую его черточку, ловила каждый взгляд. Смотрела очень долго и очень пристально.
Это было безумие. Она никогда еще не… Однажды в школьные годы, когда ей было велено отнести тетради учительнице истории в учительскую, где больше никого не было, та вдруг встала, обвила ее рукой, поцеловала в лоб: "Милая девочка". Испугавшись — ведь историчка всегда была такой строгой, — Шарлотта повернулась и выбежала из комнаты. Долго еще ее преследовали эти два нежных слова. С того дня ее спрашивали по истории еще строже, чем остальных, а ее отметки стали еще хуже. Но она никому не жаловалась, терпела незаслуженно суровое обращение, ибо поняла: такая нежность могла смениться только такой строгостью.
Но как я могу прикоснуться к Маре? — думала Шарлотта. Ведь она сделана из того же теста, что и я. И она с грустью подумала о Франце, который сейчас был на пути к ней, поезд, наверное, уже подъезжает к границе, и никто не может помешать ему ехать дальше, никто не может предупредить Франца, чтобы он не возвращался туда, где "наша квартира" перестала существовать. Или она еще существует? Ведь все еще на месте, ключ замкнул дверь, и если бы Мара вдруг чудом исчезла или просто взяла и ушла, то назавтра все происшедшее показалось бы наваждением, небылью.
— Пожалуйста, будь умницей. Мне ведь еще надо поспать, а завтра вставать чуть свет.
— Я не умница. Ах ты лапочка, красавица моя, и врешь-то ты ведь совсем немножко, верно?
— Как это? С чего ты взяла? — Шарлотта, сонная, прокуренная, опустошенная, не способна была что-то понять. Мысли, как часовые, ходили взад-вперед у нее в голове, слышали враждебные слова, были начеку, но не могли подать сигнал тревоги, изготовиться к обороне.
— Ты врешь! О, как ты врешь!
— Не понимаю, о чем ты. Зачем мне врать и что ты вообще сочла враньем?
— Ты врешь. Ты меня позвала, попросила прийти к тебе, ночью даже вышла со мной в город, а теперь ты мной брезгуешь, не хочешь признать, что сама зазвала меня к себе!
— Я тебя…
— Ты разве не пригласила меня? Как это понимать?
Шарлотта расплакалась. Слезы хлынули так внезапно, что она не могла их удержать.
— Я многих приглашаю.
— Врешь!
Мокрое лицо Мары, все еще мокрое, даже когда она начала смеяться, прижалось к лицу Шарлотты, нежное, теплое; их слезы смешались. Поцелуи, которыми награждал Шарлотту ротик Мары, кудряшки, которые тряслись над нею, головка, столкнувшаяся с ее головой, — все было настолько более мелким, хрупким, ничтожным, чем были когда-либо чья-то голова, чьи-то волосы, чьи-то поцелуи, ласкавшие ее. Она искала в своих чувствах какого-то наставления, в руках — инстинкта, в голове — команды. Но наставления не было.
В детстве Шарлотта, бывало, от избытка чувств целовала свою кошку в маленькую мордашку, во влажное, прохладное, нежное нечто, вокруг которого все было мягким и чуждым, не допускающим поцелуев. Примерно такими же влажными, нежными, непривычными были сейчас губы девушки. Шарлотта невольно вспомнила кошку и стиснула зубы. И в то же время пыталась определить, какое ощущение вызвали у нее эти непривычные губы.
Выходит, такими были и ее собственные губы, такими встречались они с мужчиной — тонкие, почти безвольные, какие-то дряблые, мордашка, которую не принимают всерьез.
— Поцелуй меня хоть раз, — клянчила Мара. — Один-единственный раз.
Шарлотта взглянула на свои наручные часы, — что-то вдруг толкнуло ее на них взглянуть, и она хотела, чтобы Мара это заметила.
— Который час? — Вопрос этот был задан каким-то новым тоном — такого злобного, враждебного тона Шарлотта еще не слышала.
— Четыре часа, — сухо ответила она.
— Я остаюсь. Слышишь? Остаюсь. — Интонация опять угрожающая, гадкая. Но разве сама она не сказала кому-то однажды: "Я остаюсь"? Она пыталась уверить себя, что сказала это совсем не таким тоном.
— Ты, видно, еще не поняла: оставаться тебе бессмысленно. И в шесть часов придет женщина, которая нас обслуживает. — Шарлотте сейчас тоже надо было стать злой, отплатить Маре за ее тон, она нарочно сказала "нас", к тому же солгала — прислуге она велела прийти только в девять.
Глаза у Мары горели.
— Только не говори так, не говори! Какая ты подлая, подлая. Если бы ты знала, что ты со мной делаешь… Думаешь, я допущу, чтобы ты пошла на вокзал и вернулась с ним вместе! Тебе хорошо в его объятиях? Хорошо? Правда?
Шарлотта молчала. Она была в такой ярости, что не могла произнести ни слова.
— Ты любишь его? Нет? Говорят… а-а, люди всякое говорят… — Она пренебрежительно махнула рукой. — Ах, до чего же я все это ненавижу! До чего ненавижу Вену! Все эти лекции, этих болтунов, этих мужчин, женщин, академиков — все-все! Ты одна, с тех пор как я тебя увидела… Ты совсем не такая. Совсем. Или ты лжешь!
