Уходящие из города - Галаган Эмилия
Звонишь в дверь, открывает бабуля – в платочке, со сморщенным личиком и полуслепыми мерзко-бесцветными глазенками, а ты ей:
– Здравствуйте! Извините за беспокойство! Я не отниму у вас много времени! Наша компания делает всем пожилым людям нашего города уникальный подарок! Да, вы не ослышались – это подарок! Великолепный набор бытовой техники! Вот смотрите! Вы все можете подержать в руках! Электрочайник! Сковородка! Фен! Да-да, все это совершенно бесплатно! Да, только для вас! Знаете, сколько стоит такой чайник? А сковорода? О, да все просто: мы открываем новый магазин… Нам хотелось бы, чтобы вы стали нашими клиентами и поделились информацией о нас с другими людьми… Да! Все это ваше! Единственное, что вам придется оплатить – это транспортные расходы! Вон видите, там внизу стоит машина! Нужно заплатить водителю и за бензин! Он же все развозит, целый день ездим по городу… Поверьте, этот день вы будете помнить как прекрасный, радостный день до конца вашей жизни!
Ну а потом получаешь деньги, оставляешь коробки с хламьем и едешь окучивать следующего клиента. Конечно, приходится мотаться и говорить, как из пулемета, язык к вечеру болит. Но это не физика с химией и не марш-бросок под дождем.
От бабушки Маргариты Ивановны Сергею досталась квартира на Благодатной (бывшей Дзержинского), всю мебель он выбросил, кое-что продал скупщикам антиквариата, сделал модный ремонт и торжественно въехал в собственное жилье.
Всем его девушкам там нравилось.
Что в имени тебе моем?
Лу шла по парку наугад, как никогда не ходила. Здесь просто заблудиться, говорят.
Когда-то давно, в детстве, у них ходила страшилка про цыганку с белыми глазами, которая ворует детей, опаивает их каким-то зельем, чтобы они забыли, кто они и откуда, а потом отдает их другим цыганам – а те таскают детей за собой, чтоб собрать больше милостыни. Лу всегда была впечатлительной, и страх перед цыганкой жил в ней гораздо дольше, чем в остальных детях.
Обычно Лу проходила через парк быстрым шагом: торопилась или к Роберту, или от него, а теперь вот… теперь вот она бесцельно бродила по парку… так странно! Наверное, любой другой человек не удивился бы такой простой вещи. Другие могут гулять сколько угодно, но не она, не Лу. Лу всегда была чем-то занята. Она училась. В последний раз она гуляла… да, тогда, в девятом классе, когда Олеська накрасила ей глаза, нанесла на губы толстый слой блеска, распустила и расчесала волосы. Но когда Лу пришла домой, мама сказала:
– Это что такое?! Мне не нужна такая дочь!
И, схватив Лу за шиворот, потащила умываться. Как только ее лицо оказалось под струей воды, Лу охватил ужас: вдруг мама хочет ее утопить? (Никогда раньше мама не поднимала на нее руку.) Маленькая, слабая Лу рванулась изо всех сил и, оттолкнув маму, на секунду выпрямилась, увидела в зеркале свое отражение: с размазанной косметикой и ужасом, неистовым ужасом в глазах.
– Быстро все смой! – Мама не стала больше ее мучить. – Вон там, на полке, средство возьми.
Олеська мечтала уехать в Питер и выучиться на актрису, ну или на худой конец на театрального критика. Иногда Лу думала, что было бы здорово и ей попробовать поступить в театральный – за компанию с Олесей, но весьма резонно предполагала, что мама снова скажет: «Мне не нужна такая дочь!»
Лу редко перечила маме: у Лу не было никого, кроме мамы, а у мамы – никого, кроме Лу. Да, когда-то у Лу был папа, но… по маминым рассказам выходило, что однажды он схлопотал что-то вроде «Мне не нужен такой муж» – и удалился в туман, оставшись только в форме алиментов. А еще где-то далеко жила мамина мама, бабушка Лу, которая посылала открытки к праздникам и изредка звонила. Эти двое были не в счет.
Учеба отнимала много сил и времени, Лу не знала, что можно заниматься еще чем-то, кроме уроков. А ведь с восьмого класса добавились еще и репетиторы! Лу была отличницей, но отличницей с репутацией зубрилы, которую не слишком любили как учителя, так и одноклассники. Если с литературой и историей справиться помогала хорошая память (хотя историк-пьяница вообще редко опрашивал учеников), то с математикой и физикой дело обстояло хуже. Мама видела дочь студенткой политеха, и Лу ходила к репетиторам по математике и физике. Она очень старалась. Изо всех сил. Иногда у Лу внутри поднималась какая-то странная черная волна, и она ощущала себя домом, который заполняется водой – вот-вот она достигнет окон и хлынет наружу, но всякий раз ей удавалось каким-то чудом увести эту воду вглубь, успокоиться, выдохнуть и снова взяться за учебу. Лу знала, что существуют решения для всех типов задач, и главное – просто запомнить последовательность действий и отличить одну задачу от другой. Ошибка могла быть только одна – ты применяешь к решению задачи не то правило.
Лу справилась – поступила на прикладную математику. Но уже после первой сессии, едва не вылетев, вновь была вынуждена искать репетитора. Чтобы мама не сказала: «Мне не нужна дочь, вылетевшая из института».
Тогда-то в ее жизни и появился Роберт.
Саша, репетитор, натаскивавший ее к вступительным экзаменам, громкий, улыбчивый парень, любивший в тему и не в тему ввинчивать в речь английские словечки – как будто преподавал не математику, а иностранный, сказал:
– Я тут пасану. Но знаю одного человечка, который риалли гуд в вышке. Просто зе грэйтест! Мой бывший препод!
Роберт жил в старом доме за парком, на Благодатной улице (из книжки по краеведению Лу знала, что когда-то, еще до революции, эти дома построили специально для институтских профессоров). С самого начала Лу почувствовала к Роберту что-то необычное. И дело было не в имени.
– Меня зовут Луиза, а мою маму – Анжелика. Понимаете, если твою маму зовут Анжелика, то шансов быть Настей у тебя нет.
– Ну, моего отца звали Танк…
– Как?!
– Не как, а Танк!
– Вы… Роберт Танкович?
– Именно. Но предпочитаю, чтоб меня звали по имени. Пожалуйста. Это будет единственная фамильярность между нами, Луиза, договорились? Во всем остальном будем держаться самым чинным-благородным образом.
Лу улыбнулась и кивнула. Роберт действительно здорово понимал вышку, хотя, как бы хорошо он ни объяснял, Лу было очень тяжело. Но она старалась и в какой-то момент даже удивилась, поняв, что старается в этот раз не ради мамы, а ради Роберта.
Роберт был седой, но очень красивый. Лу заметила это, когда уходила из его квартиры и одевалась в коридоре. Вешалка для одежды прибита слишком высоко – Лу приходилось становиться на цыпочки, чтобы повесить или снять пальто. Роберт не помогал ей – стоял и смотрел, как она тянется за пальто, как потом неловко просовывает руку в рукав – а в рукаве шапка, и она мешает! – как потом нагибается, чтобы поднять с пола выпавшую шапку. Лу вся сминалась от его взгляда, такого спокойного, и от его равнодушного красивого лица. Он смотрел на нее как бог на человека, от этого у Лу холодели руки и переставали сгибаться пальцы.
Хотя Роберт казался аристократом, родом он был из деревни:
– Отец мой был тракторист, а не танкист, как можно было подумать, и жуткий пьяница. В пьяной драке получил травму, из-за которой даже на фронт не попал. Если б не война, разве бы мама за него вышла? Он ей жизнь поломал, умерла молодой. Лучше вам не знать, Луиза, какая тогда была жизнь… лучше не знать.
Лу сразу поняла, что Роберт ее любит. Она долго не могла объяснить себе, как она об этом догадалась, но поняла безошибочно по тому, как далеко от нее он предпочитал держаться. Где-то в глубине души всякий человек знает, что его жар расходится вокруг, и поэтому никогда не подпустит того, кого любит, слишком близко – чтоб не обжечь. Потому что любовь без расчета на взаимность – это огонь, от которого ты бережешь того, кого любишь. Лу видела, что Роберт всегда держится от нее далеко, хотя места во вселенной так мало. Особое искусство – не столкнуться в небольшой прихожей, не коснуться другого невзначай, когда тянешься перелистнуть страницу, когда передаешь ему тетрадь с решением, когда… да просто когда находишься с человеком в одном пространстве. И разговоры. Ничто так не говорит о любви, как привычка сворачивать беседу на середине фразы, когда понимаешь, что сейчас вдруг скажешь что-то настолько искреннее, что оно зажжет воздух вокруг тебя – и мир полыхнет и сгорит. Чем меньше поводов для веры, тем сильнее вера – и любовь. Лу становилась все счастливее и счастливее. Она все хуже понимала вышку, все сильнее плавилась от жара, которым наполнялась комната. Если бы Роберт не понимал, что он – всему виной, он бы, наверное, уже сделал ей замечание, но он не делал, а все объяснял и объяснял, ровно и монотонно, а Лу изнемогала, чувствуя: если бы он коснулся ее – в ней осталась бы выемка, потому что плоть подалась бы, как воск. Мягкая, разомлевшая, она мучилась в коридоре, преодолевая пальто, а потом выходила на улицу, шла через парк – и не могла остыть. Приходила домой такая же горящая, с замирающим сердцем. Все это могло бы тянуться вечно, и Лу была не против, но… какая-то странная решимость возникла в ней однажды. Может, потому что Роберт сказал:
