Дуглас Кеннеди - Пять дней
— Почему вы решили, что я республиканец?
— Вы это отрицаете?
— Несколько раз я голосовал как независимый избиратель.
— Но за демократов никогда?
— Раз или два. Хотя мне их программа не близка. Впрочем, как и программа новой Республиканской партии, которая мне кажется радикальной и бесчестной.
— Так вы, получается, кто у нас по своим политическим убеждениям?
— Трудно сказать. Запутался. Теперь уже и не соображу, к кому я отношусь.
— Знакомое чувство.
— Вы говорите о политике?
— Вообще обо всем.
— «Нет дороги домой».[38]
— Точно. Как у Дилана, да?
— Абсолютно.
— Вам нравится Дилан?
— Конечно. И вас это удивляет, да?
— Вы услышали в моем голосе удивление?
— Да.
— Я приятно удивлена.
— Потому что я седой, стареющий мужик, который одевается как гольфист-любитель…
— Если вам не нравится ваш стиль…
— Знаю. Нужно его изменить. — Потом, глядя вдаль, он добавил: — Прекрасный денек. Просто идеальный.
— Я тоже подумала об этом минуту назад.
— Интересно, британцы были столь же очарованы здешней осенью, когда стояли лагерем в этом парке в период Войны за независимость?
— А вы знаток истории Колонии Массачусетского залива, мистер Коупленд.
— Зато дома, когда бы я ни упомянул какой-нибудь исторический факт, жена непременно указывает мне, что я щеголяю своей эрудицией.
— Это печально — печально и вполне типично. Мой муж говорит мне то же самое, если моя одержимость лексикологией вдруг проявляется слишком ярко…
— Вообще-то, он должен бы гордиться этим.
— Чем? Тем, что его жена не выпускает из рук словарь?
— Неужели он не понимает, что эта любознательность, потребность узнавать что-то новое — это выражение…
Теперь он оборвал свою мысль на полуслове.
— Продолжайте, — попросила я. — Что вы хотели сказать?
— Я могу говорить только за себя. Видите ли… я потому так много читаю, постоянно лезу в книги… в общем, это своего рода лекарство от одиночества, да?
— Пожалуй.
Несколько минут мы шли молча.
— В общем, как я говорил, — нарушил молчание Ричард, — британцы использовали территорию парка в качестве лагерной стоянки. И казни через повешение здесь продолжались до тысяча восемьсот семнадцатого года. Да, а в тысяча семьсот тринадцатом году здесь произошло крупное восстание: в городе не хватало продовольствия, и народ взбунтовался. А вам известно, что в тысяча шестьсот шестидесятых пуритане здесь повесили одну женщину за то, что она проповедовала квакерство — вот до чего они были фанатичны. И… о боже, только послушать меня. Распинаюсь, как на викторине, где нужно за минуту рассказать все, что тебе известно об истории бостонского парка.
— Вы рассказываете очень интересно. Я потрясена. И когда только вы все это прочитали?
Не замедляя шага, по-прежнему глядя куда-то вдаль, Ричард ответил:
— Вчера вечером в отеле, в Интернете. Хотел поразить вас своей эрудицией.
Я снова улыбнулась:
— Вам это удалось. И мне очень приятно, что ради меня вы потрудились найти так много информации о бостонском парке.
Мы повернули на север, в сторону Общественного сада.
— Продолжайте, — попросила я. — Расскажите все, что вы знаете о парке.
— Вы уверены, что готовы слушать мою заготовленную речь…
— Нет, я сказала это просто для того, чтобы щегольнуть своими мазохистскими наклонностями.
Ричард рассмеялся:
— Вам палец в рот не клади.
— Едва ли… хотя, если я язвлю мужу, Дэн обижается. А вы рассмеялись.
— В отношениях между близкими людьми всегда… возникают сложности.
— Почему вы не сказали «есть место раздражению»?
— Потому что… мне не хотелось бы, чтобы отношения между близкими людьми омрачало раздражение. Но это неизбежно.
— В каждом браке, во всех без исключения длительных семейных отношениях?
— Не могу сказать, что я большой знаток чужих семейных отношений, обычно для посторонних они — загадка, как, впрочем, и для самих членов семьи. Но из того, что мне известно — а у меня мало друзей, которые откровенничали бы со мной на эту тему, — не могу сказать, что я знаю много людей, которые были бы по-настоящему счастливы в браке. Вы много знаете счастливых супружеских пар?
— Нет. И у меня, как и у вас, тоже немного друзей.
— Меня это удивляет. Вы производите впечатление человека, который…
— Кроме семьи и моей лучшей подруги Люси, я редко с кем бываю откровенна. Так было и в годы учебы в школе, в университете. Две-три близкие подруги. Добрые деловые отношения с окружающими и вечная склонность к замкнутости. Конечно, не с детьми. Ради них я пойду на что угодно, не считая, конечно, убийства или нанесения увечий. И с Дэном когда-то мы тоже были близки.
— А теперь?
— Я бы не хотела об этом говорить.
— Не хотите — не будем.
— Вы очень любезны, — сказала я.
— С чего вдруг такое заявление?
— Вы рассказали мне про сына, про жену. А я, как обычно, в кусты.
— Вы не обязаны делиться со мной…
Я остановилась перед скамейкой и села, не желая вести серьезный разговор на ходу. По моему примеру Ричард тоже опустился на скамью, с другого краю, понимая, что мне нужно личное пространство.
— Дэн стал для меня чужим человеком, я больше его не понимаю. Я говорила об этом немного своей близкой подруге Люси, но она знает не все: о многом я умолчала. Потому что из-за увольнения он переживает глубокий личностный кризис. Ну и еще, потому что я всегда считала, что должна быть лояльной по отношению к Дэну. Бог свидетель, как же мне хотелось вернуться в то время, когда он еще не потерял работу и у нас с ним были здоровые и относительно непринужденные взаимоотношения. Хотя я не утверждаю, что нас когда-либо связывала великая любовь.
— А кого вы любили по-настоящему?
Его вопрос — столь неожиданный, столь прямолинейный — застал меня врасплох. Но еще больше ошеломила меня собственная реакция: я ответила с ходу, даже не задумавшись о том, благоразумно ли я поступаю.
— Эрика. Его звали Эрик.
Я посмотрела на Ричарда. Судя по выражению его лица, от его внимания не ускользнуло то, что я употребила прошедшее время. Тотчас же я пожалела о том, что выдала ему свою маленькую тайну. К чести Ричарда, он не стал выпытывать подробности, за что я была ему глубоко признательна. Правда, сама себя я опять удивила, неожиданно добавив:
