Дэвид Николс - Мы
– А мораль такова: нечего зазря таскаться в Кёльн, – заметила Фрея.
– Я был в Кёльне на конференции. По-моему, очень славный город.
– А девственники среди вас были?
– Ну, если учесть, что там присутствовали сплошь биохимики, почти наверняка.
Она подошла к картине поближе и задумчиво склонила голову:
– Бедная святая Урсула. Бедные десять тысяч девственниц. И все же есть нечто успокаивающее в осознании того, что у кого-то отпуск прошел еще хуже, чем у тебя.
Несмотря на запекшуюся кровь в последних сценах, это были замечательные живописные полотна, полные и цвета, и жизни, и вымышленных городов под кобальтовыми небесами, с четкой перспективой, столь характерной для искусства Раннего Возрождения, когда картины словно создавались с помощью потрясающих чертежных наборов.
– Без ложной скромности могу сказать, что родись я в эпоху Возрождения, то вполне мог бы разработать теорию перспективы.
– Да! – воскликнула Фрея, схватив меня за руку. – А я вот, глупая, всегда удивлялась, почему никто не сообразил это сделать раньше. Слушайте все! Я только сейчас поняла, что чем дальше расположен предмет, тем меньше он кажется.
Я рассмеялся, затем вспомнил о своем новом амплуа – историка искусства.
– Но на самом деле все, конечно, немного сложнее.
– Конечно, конечно.
– Мне нравится, как Карпаччо изобразил Англию.
– Да, – согласилась Фрея. – Только она почему-то выглядит точь-в-точь как Венеция.
– Полагаю, что, если ты всю жизнь прожил в Венеции, все страны представляются тебе похожими на твой родной город.
– Тогда зачем мечтать о чем-то еще?
А потом мы снова вышли в голубое, прозрачное утро, и окружающий нас пейзаж показался нам чуточку ярче и живее, чем на полотнах старых мастеров. И странные, с утолщением сверху, трубы были на месте, и та же самая подчеркнутая геометрия зданий, и те же фруктовые оттенки розового, и оранжевого, и персикового, и тот же панорамный вид на восточную часть города, открывающийся с моста Академии. Мы с Фреей стояли и любовались.
– Какое место, – вздохнула Фрея. – Его не должно было быть здесь, и вот оно перед нами.
– На площади Санта-Маргерита есть чудесное кафе, – сказал я. – Если вы не слишком торопитесь…
111. Понте деи Пуньи
И мы пошли в восточном направлении. Фрея разъехалась с мужем два года назад, а развелась шесть месяцев назад.
– Обычная история. Такое вряд ли захочется пережить еще раз. У него был роман, затем я закрутила дурацкий роман в наказание за его роман, а потом он завел еще один роман, просто какой-то нелепый покер. За одним маленьким исключением: он таки влюбился в свою пассию, а я вот в своего партнера – нет. Ну, начнем с того, что это было ужасно, самая натуральная катастрофа. Хаос, шок и отчаяние. Мы создавали наш бизнес вместе, каждый день встречались в одной и той же приемной, и с утра до вечера были ссоры, и споры, и взаимные обвинения. Уж можете мне поверить, вряд ли кому-нибудь понравится видеть своего дантиста в слезах, особенно во время работы. Можете себе представить такое: эта истеричка вовсю орудует бором, а вам в рот капают слезы? Ну и конечно, дети были на нас обоих страшно злы.
– А сколько детей?
– Двое, обе девочки. Но они уже уехали в университет, так что все могло быть гораздо хуже.
– И как вам кажется, это сыграло определенную роль в вашем разрыве?
– То, что они уехали из дома?
– Что ваша работа в каком-то смысле оказалась… законченной?
Фрея пожала плечами:
– Для него, возможно, да. Но не для меня. Я любила нашу семью, я гордилась нами; мне и в голову не приходило рассматривать это как работу. Мой муж частенько меня доставал, естественно, но это было не главное. Главное было то, что мы женаты и только смерть может нас разлучить. – Она на секунду затихла. – Ну, начать с того, что все получилось просто ужасно: ругань, вопли, сопли, слезы, и девочки слегка слетели с катушек. Но когда ты лежишь среди руин – если уж говорить метафорически, – ты лежишь среди руин и щупаешь себя за ноги, вроде бы на месте, руки работают, голова не пробита. Ты видишь, и слышишь, и понимаешь, что можешь подняться. Что ты и делаешь. Ты встаешь, и ты переводишь дыхание, и ты, шатаясь, идешь прочь. Я слишком много болтаю. И все потому, что за последние три недели я говорила исключительно «grazie» и «столик на одного».
– Я не против. Честное слово.
Мы наконец вышли из темных переулков прямо к Кампо Сан-Барнаба, фронтон церкви светлый, элегантный и скромный.
– Этой площади я еще не видела. Она мне ужасно нравится, – заметила Фрея, и я, как настоящий гид, прямо-таки раздулся от гордости.
– Вы должны это посмотреть, – сказал я, снова превратившись в эксперта. На мосту в конце площади в камень были вмурованы четыре белых мраморных отпечатка ноги. – Мост Кулаков. Если у вас с кем-то возникли разногласия, вы улаживаете их здесь. Нечто вроде общественного боксерского ринга. А отпечатки показывают, где начиналась драка.
– Дуглас, вы самый настоящий краевед.
– Я читаю путеводители. Это буквально сводит мою жену с ума. Она вечно твердит мне, чтобы я убрал книжку и просто поднял глаза. Поднял глаза!
Мы поставили ноги на мраморные отпечатки.
– Возможно, мне следовало привезти сюда мужа, – вздохнула она.
– А вы теперь ладите?
– Лажу, если, конечно, можно ладить с человеком, которого ненавидишь. У нас «товарищеские» отношения. «Товарищеские» – я правильно выразилась? – спросила она, подняв вверх кулаки.
112. Зимняя музыка
В кафе «Россо» нам нацедили кофе из громадной латунной штуковины, шипевшей и выпускавшей пар точь-в-точь как паровой котел локомотива. Мы вышли на солнечную террасу этой чудесной площади, с ее campanile[51] в дальнем конце, аккуратно обрезанной, точно гигантскими ножницами.
– А что случилось с колокольней?
– Понятия не имею.
– Дуглас, а я думала, что у вас есть в запасе интересная история. Я думала, что вы все знаете.
– У меня не было времени почитать путеводитель. Простите.
Возникла вполне предсказуемая пауза. Фрея мне открылась, и теперь настала моя очередь предложить ей хоть какие-то объяснения, почему это взъерошенный человек средних лет наматывает круги по Венеции в подростковых кроссовках. Но тут мое внимание привлек юный скрипач, игравший на другом конце площади, скорбная музыка в минорном ключе. Бах, догадался я.
– Итак, Дуглас. Вы и ваша жена, вы живете вместе или отдельно? – (Я поставил свою чашку с кофе, открыл, а затем закрыл рот.) – Надеюсь, вы не против, что я спрашиваю. Я нагрузила вас кучей подробностей своей жизни, так что не стоит упускать прекрасную возможность нагрузить меня в ответ.
– Ваша правда. И я бы сказал, если бы знал. Мы сейчас… в промежуточном состоянии. То есть чисто физически мы разделены, но все еще вместе. Процесс пока еще… Словом, мы пока флуктуируем. Похоже, я не слишком доходчиво объяснил, да?
– Вы имеете в виду, что еще окончательно не решили, хотите ли остаться вместе.
– Не совсем так. Я решил, а она нет.
– Понимаю. Похоже, что понимаю. Вы хотите сказать, что…
– Фрея, не обессудьте, я признаю, что вы были весьма откровенны, а я вот скрытничаю. Но причина, по которой я здесь, в Венеции, более серьезная, чем… И не совсем то, что… Словом, я хочу сказать, что предпочел бы умолчать о своих делах. Как вам кажется, это разумно?
– Конечно. Прошу прощения.
– Не стоит извиняться. Ради бога, не надо.
Мы сидели и слушали скрипача, выдававшего замысловатые вариации на тему повторяющихся минорных аккордов. Молодой парень в стоптанных туфлях и рубашке навыпуск, он играл с тем отрешенным видом, что роднит музыкантов с учеными и математиками. Как жаль, что Алби предпочел гитару скрипке. Возможно, нам следовало подтолкнуть его в этом направлении.
– Он очень хорош, – заметила Фрея, – но, на мой вкус, уж больно тоскливо. – (И внезапно я почувствовал угрызения совести.) – Это зимняя музыка, – добавила Фрея.
Я бы хотел извиниться за своего сына. Я позволил себе забыть, что именно привело меня сюда. Позволил себе отвлечься на нелепый и неподобающий флирт. Все эти взгляды украдкой, все эти откровения, все эти жалкие потуги казаться более образованным и рафинированным, чем оно есть… Нет, я форменным образом выставляю себя на посмешище. Надо срочно уходить.
– Из всех площадей, что я видела, эта площадь самая лучшая, – заметила Фрея. – Знаете, я все пытаюсь понять, что делает ее такой особенной, и, по-моему, это деревья. Я отнюдь не страдаю от отсутствия в Венеции машин, но мне решительно не хватает зеленого цвета.
