Дэвид Николс - Мы
– Из всех площадей, что я видела, эта площадь самая лучшая, – заметила Фрея. – Знаете, я все пытаюсь понять, что делает ее такой особенной, и, по-моему, это деревья. Я отнюдь не страдаю от отсутствия в Венеции машин, но мне решительно не хватает зеленого цвета.
– Мне надо идти, – резко поднявшись, сказал я.
– Ой! Ой, да неужели?
– Да, да, мне пора, я уже и так выбился из графика, мне надо… продолжить поиски.
– Я могла бы составить вам компанию.
– Нет, мне действительно надо пройти большое расстояние. Так сразу и не объяснишь. – У меня внезапно заколотилось сердце; наверное, слишком много кофе или банальный страх. – На самом деле, Фрея, мой сын пропал. Но не подумайте, будто его похитили, это не так, он просто сбежал, и у меня имеется своя теория, что он в Венеции и я обязан его найти. Поэтому…
– Понимаю. Какой ужас, мне очень жаль, представляю, как вы, должно быть, волнуетесь.
– Да, безусловно. Простите.
– Почему вы, британцы, вечно извиняетесь, когда находитесь в расстроенных чувствах? Вы ведь не виноваты.
– Нет, виноват! Виноват! Вот в чем вся чертова закавыка! – Теперь я уже судорожно рылся в бумажнике, начиная паниковать. – Извините, у меня только двадцать евро.
– Я заплачу.
– Нет, мне бы хотелось заплатить самому. Вот, возьмите.
– Дуглас, присядьте, пожалуйста.
– Нет, мне надо идти…
– Две минуты погоды не сделают.
– Вот, возьмите двадцатку…
– Дуглас, я уезжаю завтра утром.
– Прекрасно, сдачи не надо, но мне действительно надо…
– Дуглас, я сказала, что уезжаю. Из Венеции. Скорее всего, я вас больше не увижу.
– О, понимаю. Так вы уезжаете? Простите, я… – Возможно, мне в тот момент следовало сесть, но я продолжал стоять. – Что ж, Фрея, было очень приятно познакомиться, – произнес я и протянул ей руку.
– И мне тоже, – ответила она, без особого энтузиазма взяв мою руку. – Удачи. Что бы вы там ни искали, надеюсь, вы это найдете.
Но я уже бежал прочь.
113. Серпентайн
Мы изменились после той ее интрижки.
И, как ни старались, сделались не то чтобы несчастными, но более формальными, что ли. Конни притихла и замкнулась, а я стал не в меру услужливым, вроде официанта, что постоянно спрашивает, как тебе понравился обед. Как прошел день? Чем бы ты хотела заняться сегодня вечером, что мы будем есть, что будем смотреть по телевизору? Но ведь именно в необходимости симулировать отсутствие изменений, в сущности, и кроются эти самые изменения. Один из нас оступился – факт остается фактом, один из нас оступился, – и мое желание игнорировать сие обстоятельство превратило меня в елейного и льстивого полицейского надзирателя.
Были поставлены определенные условия ее возвращения, предъявлены «требования соблюдения неких норм поведения», но ничего обременительного или чрезмерного. Естественно, она больше не должна видеться или разговаривать с тем парнем. Мы постараемся стать более открытыми, проявить готовность честно обсуждать любые претензии и недовольства. Мы должны больше бывать на людях, больше разговаривать, быть внимательнее друг к другу, а касательно меня – постараться не напоминать о факте неверности. О том, чтобы об этом забыть, речи не идет – как можно забыть о таком? Но данное обстоятельство не должно служить средством борьбы или аргументом в споре либо оправданием моей собственной неверности – условие, принятое мной с превеликим удовольствием.
А самое главное, мы решили всецело посвятить себя проекту построения настоящей семьи, и действительно, через несколько месяцев после нашего несостоявшегося разрыва мне позвонила Конни.
– Ты уже ходил на ланч? – поинтересовалась она с притворной небрежностью.
– Нет еще.
– Тогда давай встретимся в парке возле Серпентайна. Устроим пикник!
За окном был ненастный октябрьский день, погода явно не для пикника.
– Хорошо. Хорошо, с удовольствием.
Я все понял. Я понял, почему она захотела встретиться. Положив трубку, я остался неподвижно сидеть за письменным столом, хотя душа моя ликовала. Мы будем родителями. Я буду отцом – мужем и отцом. Такое чувство, будто меня чудесным образом повысили в должности. Я предупредил коллег, что задержусь.
В Гайд-парке я увидел ее уже издалека, она стояла возле Серпентайна, руки в карманах, воротник поднят. Ухмылка, которую она упорно пыталась спрятать, подтвердила мои подозрения, и когда я шел ей навстречу, то чувствовал себя… ну, не знаю; ведь «любовь» – настолько всеобъемлющий термин, не поддающийся точному определению, а потому иногда почти бесполезный, хотя другого слова и не подыщешь, разве что «обожание». Обожание, пожалуй, сойдет, по крайней мере на худой конец.
Мы поцеловались, коротко и небрежно. И я решил включить дурака.
– Итак. Какой приятный сюрприз!
– Давай немного пройдемся, хорошо?
– Я не захватил с собой никакой еды.
– Я тоже. Давай просто пройдемся. – (И мы пошли.) – Когда тебе надо вернуться в лабораторию? – спросила она.
– Никакой спешки. А что?
– Потому что мне надо тебе кое-что сказать.
– Звучит интригующе… – Возможно, я потер подбородок, точно не помню. Мне еще ни разу не приходилось делать выбор между карьерой ученого и драматического актера.
– Дуглас, я беременна!
И всякая необходимость играть тут же отпала, мы просто смеялись, и обнимались, и целовались. Она взяла меня за руку, и мы три раза, а может, и четыре обошли вокруг Серпентайна, разговаривая, строя предположения и планы, и так до тех пор, пока совсем не стемнело и не зажглись фонари. Она станет чудесной матерью, у меня не было ни капли сомнения, а я – ну а я сделаю все, что в моих силах. Бытующее представление о том, будто то, что вас не убивает, делает вас сильнее, – полная чушь, однако мы оказались на краю бездны, моя жена и я, но тем не менее выжили и вот теперь были преисполнены готовности начать следующую главу нашей жизни. И больше мы никогда не расстанемся.
114. Обустройство гнезда
Какой-то остряк-самоучка однажды заметил, что супружеские пары заводят детей исключительно для того, чтобы было о чем поговорить. Довольно циничный взгляд на вещи, по-моему, хотя не стану отрицать, что беременность Конни способствовала, так сказать, возрождению нашей семейной жизни. Все приятные и неприятные аспекты процесса беременности досконально запротоколированы в художественных и документальных фильмах, поэтому вряд ли имеет смысл их здесь описывать, ну разве что с целью еще раз подтвердить, что да, имели место приступы утренней тошноты, бессонница, отечность ног и бурные перепады настроения. А еще были забавные гастрономические предпочтения и трудные минуты жизни, когда у Конни, не выдерживавшей тяжести постоянно увеличивающегося бремени, на глазах выступали слезы ярости. Перед лицом необоснованных претензий и неожиданных вспышек гнева я надевал личину услужливого лакея, толстокожего, терпеливого и расторопного, умеющего готовить диетическую еду, распределять посетителей и подавать чай. И мне эта роль чрезвычайно шла.
А Конни, в свою очередь, чрезвычайно шла беременность, моя жена каким-то чудесным образом расцвела и округлилась. На прокуренных вечеринках, поздних посиделках и похмельях был поставлен крест, запросто, почти с облегчением, и теперь Конни редко можно было увидеть без пакетика сухофруктов или бутылочки какого-нибудь ужасного сока цвета болотной тины. Что отнюдь не означает, будто из-за беременности Конни моментально заделалась праведницей. Она снова стала забавной, разыгрывая раздражение, а иногда и ярость по поводу своей тяжкой ноши. «Нет, ты только погляди, что ты со мной сделал! Погляди!» Теперь мы проводили время дома, впав в зимнюю спячку до наступления весны. Смотрели фильмы и примитивные телевикторины. Лежали на диване с книжкой в руках. Свободная комната наконец была официально признана детской, и мы обставили ее, оформив в вызывающем стиле унисекс, из стереосистемы звучала классическая музыка, а мы стали правильными взрослыми. Мы занимались обустройством своего гнезда, а именно до ужаса прозаичной работой для всех, кроме нас, и мы были счастливы.
Мы приехали в больницу на второе УЗИ, волнуясь в самую меру, дабы не выглядеть слишком самодовольными. Ведь, в конце концов, мы здоровые, ответственные взрослые люди, в нашей стране самая передовая медицина, и вообще двадцать первый век на пороге. Вероятность какого-то сбоя казалась ничтожно малой, и вот, пожалуйста, на экране было оно, расплывчатая запятушка из плоти и мягких косточек, анимированная порывистыми, точно у марионетки, движениями. Красиво, сказали мы. С объективной точки зрения, конечно, не бывает красивых снимков УЗИ; это просто плохая фотокопия позвоночного, смахивающего, если уж быть до конца откровенным, на нечто такое, что водится в подземном озере. Но разве найдется родитель, который сочтет это некрасивым? Там было сердце размером с малину, пульсирующее, хоть и очень слабо; там были пальчики. И разве найдется родитель, который останется равнодушным к подобной распечатке? Мы взялись за руки и рассмеялись.
