Тургрим Эгген - Hermanas
Мы играли с огнем. Когда Миранда познакомилась с нашей компанией и всем, что там процветало, она попросила меня быть осторожным. Все может измениться, ограничения могут ужесточиться, сказала она. Когда, почему и как — мог знать только Фидель. Он управлял страной в зависимости от того, с какой ноги встал утром.
Миранда не часто ходила со мной в «Дос Эрманос». Не потому, что ей там не нравилось, просто она считала, что это моя компания и мои друзья и она будет мне только мешать, если пойдет туда.
Однако она пользовалась успехом. Друзьям нравилось ее чувство юмора. Они считали ее красивой. У них кружилась голова от ее одаренности. Я гордился ею, когда она была со мной. Эрнан сказал, что понимал меня не больше чем наполовину, пока не познакомился с Мирандой. Кико полагал, что единственное, чего не хватает его «фиолетовой бригаде», так это умного и красивого архитектора. И предложил немедленно начать создавать эскизы его мавзолея, который, как считал Энрике, должен был быть построен и торжественно открыт к его тридцатитрехлетию, как практичная и необходимая художественная инсталляция. Миранда с улыбкой отказалась.
Она тоже не миновала ритуалов посвящения Энрике. Однажды, возможно в день их первой встречи, он спросил меня:
— Рауль, как бы ты охарактеризовал ее пизду: как цветок или как морского зверя?
Отвечая, я старался не смотреть на Миранду:
— Как цветок, без вариантов.
Вообще-то я хотел сказать: «как орхидею», но решил не уточнять, чтобы не показаться банальным.
— Морской зверь! — закричала Миранда, и весь стол покатился со смеху. Потом я часто спрашивал разрешения посетить ее marisqueria, то есть ресторан морепродуктов. Единственный в Гаване, стоит добавить.
Пабло спросил разрешения ее нарисовать.
Это произошло как-то раз, когда из всей бригады за столом оказались только мы трое. Он сказал, что у него появилась идея, связанная с полотном Жерико «Плот „Медузы“» и дырявой посудиной «Гранма». Миранда прекрасно подошла бы на роль Святой Девы Каридадской, составляющей синкретический симбиоз с Селией Санчес, первой леди революции. Этакая «ядернофизическая аллегория».
— Я, конечно, польщена, но не уверена, что Селия Санчес была на борту, — возразила Миранда. — К тому же я слишком полная.
— Совсем нет, — галантно заметил Пабло.
Я сидел молча. Вопрос ударил меня прямо в незаметное пространство между сердцем и желудком, которое служит органом чувств. От удара меня замутило и начала кружиться голова.
— Но ведь я буду в одежде, да? — спросила Миранда, возможно, оттого, что поняла мое состояние.
— Не обязательно, — произнес Пабло очень осторожно. — Но я, конечно, должен спросить разрешения у твоего мужа.
— Ну что же, — сказала Миранда. — В принципе, у нас давно уже равноправие, и женщина больше не является собственностью мужчины. Во всяком случае, так утверждают.
— Я католик, мадам, — заметил Пабло.
Миранда выпила два или три лишних бокала, прежде чем ответить:
— Рауль, конечно, захочет при этом присутствовать.
— Ему будет скучно. Но я не возражаю. Ну что, позволишь ей, Рауль?
Я на секунду вынырнул из подводной борьбы с ужасными воображаемыми картинами и сказал:
— Разумеется, Миранда поступит так, как ей самой захочется.
— Спасибо, любимый, — ответила Миранда. — Но сейчас не лучшее время. Мне надо работать над проектом, а я не думаю, что можно читать позируя.
— Ну, это не категорически невозможно… — возразил Пабло, но тут же сдался. Временно. Через месяц или два он вернулся к своему вопросу. Беспокоиться было не о чем.
— Я отношусь к этому со стопроцентным профессионализмом, — сказал он. — Можешь считать, что я как гинеколог.
— Вообще-то я надеялась, что так далеко мы не зайдем, — быстро ответила Миранда.
Как я ненавидел эту игру и боялся ее! В глубине души я доверял Пабло. Я не думал, что он начнет писать гигантское полотно только для того, чтобы увидеть Миранду обнаженной. И Миранде я тоже доверял. Но я ненавидел атмосферу флирта и инсинуаций, в которой проходили переговоры между ними. Ненавидел, что в центре всего этого находился я что мое беспокойство и ужас выставлялись на всеобщее обозрение. В такое время мы жили. У нас не было выбора, кроме как считать себя «освобожденными», и это я тоже ненавидел.
К тому же Пабло врал насчет профессионализма. Луиса, позировавшая для первого из его четырех или пяти изображений Мадонны, родила ему сына. От такого подарочка Пабло был не в восторге. Когда Луиса явилась к нему на чердак с ребенком на руках и стала колотить в дверь и кричать, он затаил дыхание и притворился, что его нет дома.
Часто в «Дос Эрманос» мы просто пили. Со времен древних греков мы, люди искусства, умели придать пьянству вид интеллектуальной игры и креативности. Печени и почкам — органам, о существовании которых в моем организме я узнаю только через несколько лет, — было все равно, о чем мы говорили. У меня не было опыта в потреблении такого количества алкоголя, и я не слишком хорошо с ним справлялся.
Мое опьянение начиналось с внезапного электрического разряда креативности и остроумия. Я обожал декламировать. Если я не декламировал, то мог некоторое время сидеть молча, а потом заорать: «Бумагу! У кого-нибудь есть бумага?» Что-то рвалось наружу, и это что-то надо было немедленно поймать. Алкоголь раздувал слабую искру моего скромного таланта. Я писал пьяным и так же часто с бодуна, но все реже и реже трезвым.
Позже вечером меня начинали переполнять чувства, любовь, и в этом настроении я мог сидеть и доверительно беседовать с Эрнаном. Потом наступала фаза, когда я становился навязчивым и агрессивным и настаивал на обсуждении искусства и политики. На этой стадии собравшиеся обычно начинали уходить домой.
Это три классические фазы. Но четвертая таковой не была, и это представляло опасность. У меня наступало затмение, происходила отключка, наполнявшая часы полным неведением. Я никогда не мог вспомнить, что говорил или делал и с кем. Я не помнил, как добрался до дома, хотя вариантов было не так уж много. В основном я приходил пешком.
Люди говорили об этом с осторожностью, но мне удалось сложить кусочки мозаики и понять, что у меня происходило изменение личности. Подсознание выходило на первый план и мычало о своих отчаянных истинных потребностях моими лишенными воли губами. А может быть, в меня вселялся ориша. Неслабый ориша. Может быть, Обатала-Оддудуа, князь ревности, тот, что застукал свою жену Йемму с их сыном.
В один из таких вечеров Антонио разбудил меня, тряся за плечо. Я думал, что нахожусь дома, но на самом деле сидел на стуле и оглядывал пустой зал «Дос Эрманос».
— Тебе надо быть осторожнее, — сказал он. — Перед тем как заснуть, ты целый час сидел и говорил: «Миранда, Миранда, Миранда». Ты говорил, что любишь ее так сильно, что боишься потерять и что она никогда не поймет, насколько важна для тебя. Ты повторил это не меньше ста раз. Почему бы тебе тогда не пойти к ней домой?
— Уфф, — произнес я.
— Мы начали немного уставать, честно говоря. Но сейчас мы закрылись. Иди домой.
Я пошел домой и отрубился на нашем диване. Миранда разбудила меня поцелуем, подала чашку кофе, посмотрела в глаза и сказала:
— Знаешь что? Только не пойми меня неправильно, но мне не нравится жить здесь. И то, как мы живем. Я не счастлива. Нам надо переехать в другое место.
16
Сахар и соль
Мне приснился нехороший сон про Миранду. Снилось, что я должен был забрать ее из какого-то бара, но не из «Дос Эрманос» (хотя все-таки похожего), где она встречалась с однокурсниками. Я шел пешком и поэтому успевал только к закрытию. Посетители выходили из заведения, и несколько человек остановились на улице. Они разговаривали и смеялись. Среди них я заметил Миранду. Она стояла под уличным фонарем и была единственной, кого я видел отчетливо. Остальные были просто темными фигурами. Ее друзей я не разглядел. На ней был свитер с длинными рукавами, которого я у нее раньше не видел, бежевый с бордовыми поперечными полосками. Подойдя ближе, я заметил, что она сильно пьяна. Взгляд ее был затуманен, и она едва стояла на своих высоких каблуках. Я увидел кое-что еще: одна из темных фигур, высокий мужчина, стоял позади нее, а рука его покоилась на ее правой груди под свитером. Я приблизился, и он убрал руку, коротко и резко хохотнув. Не помню, чтобы у него было лицо.
«Миранда, не пора ли нам домой?» — спросил я пересохшими губами.
Нечеткий мужчина позади нее сказал что-то о вечеринке где-то неподалеку.
«Только не порти все, Рауль, — сказала Миранда тяжелым тихим голосом. — Почему ты всегда все портишь?»
В этот миг я проснулся. Миранда лежала рядом со мной на простыне.
