Андрей Рубанов - Хлорофилия
– Насколько, – прохрипел Савелий, – очищенную?
– Что?
– Какую возгонку?
Смирнов посмотрел в глаза Герцу:
– Седьмую и выше. Вам опять нехорошо?
– Мне? Да. То есть нет. Не обращайте внимания… И как долго они… то есть матери и отцы… жрали? Я имею в виду, употребляли… мякоть?
– Все опрошенные – более трех лет. Ежедневно.
– Ага, – произнес Герц.
Годунов незаметно для доктора ткнул Савелия кулаком в спину.
Меж кроватей медленно прошлась женщина в белом. На визитеров за стеклом посмотрела внимательно, даже с тревогой. Доктор сделал ей успокаивающий жест и продолжил:
– Первые полгода на нас сильно давили. Представьте: весь мир готов покупать у русских траву. Русские имеют ее в неограниченных количествах. У русских она растет сама собой, под каждым окном! Мегаломаны из правительства уже готовились диктовать условия и Америке, и Китаю…
– Еще бы, – вполголоса, но грубо сказал Годунов. – Наступает самый настоящий золотой век. Всеобщая сытость. Проблема голода решена. Америка в жопе, Россия банкует. Таблетки счастья распределяются по всей планете прямо из кабинета нашего любимого премьер-министра…
– Не надо думать о премьер-министре слишком плохо, – вежливо перебил Смирнов. – Но вот его окружение… Многие уже возомнили себя спасителями цивилизации. И тут все рушится, появляются зеленые человечки… Несколько десятков новорожденных детишек с зеленой кожей ставят крест на планах мирового господства. – Доктор хмыкнул. – В общем, в какой-то момент мне показалось, что я – покойник. Пришлось задействовать все свои связи. И даже обратиться к помощи «друзей». – Доктор сделался суров. – Да, да. У меня есть «друзья». Но даже они не смогли бы мне помочь. Помог случай. У одного из самых рьяных сторонников промышленного экспорта мякоти, влиятельнейшего человека, высокопоставленного чиновника, вдруг родилось зеленое дитя… Остальное вы видите сами. Теперь мы сидим тихо. Изучаем новый феномен. Дети поделены на группы и растут в условиях разной освещенности. Нам уже понятно, что пациенты прекрасно крепнут и набирают вес под прямыми лучами. А в тени, как здесь, на сороковом этаже, – развиваются медленно. Я бы сказал, чахнут…
– Простите, – подал голос Герц, – я могу отсюда выйти? Смирнов мгновенно кивнул:
– Конечно. Давайте вернемся в кабинет. Я найду нашатырь…
—Доктор, – тоскливо протянул Гарри Годунов, – насчет нашатыря… У вас есть водка?
—Я вас предупреждал, – вздохнул Смирнов. – Эх вы. Литераторы. Есть водка, есть. Еще б у меня водки не было…
Герц надеялся, что в кабинете ему станет легче, однако ошибся. Нашатырь не слишком помог. С тоской и завистью Савелий смотрел, как Гарри Годунов деловито опрокидывает в себя прозрачный алкоголь. Смирнов, приведя в сознание одного гостя и налив второму, не стал садиться на свой миниатюрный табурет. Было видно, что он ждет, когда визитеры очистят помещение.
—Да, – произнес Годунов, моргая слезящимися глазами. – И что теперь будет?
—Не знаю, – ответил доктор. – Могу сказать одно: закон, запрещающий поедание мякоти, много лет не действовал, но скоро начнет действовать. Более того, его ужесточат. Правительство готовит решительные меры. Обращение премьера к нации – дело ближайших дней. Людям нельзя есть очищенную траву. Употребление очищенной и концентрированной мякоти приводит во втором поколении к серьезной мутации. К необратимым изменениям в человеческих тканях и полному разрушению личности. Скоро начнутся повальные аресты и показательные процессы. Травоядным пришел конец. Люмпенов и прочих так называемых бледных граждан это коснется в меньшей степени, но состоятельная публика, употребляющая высокие степени возгонки, попадет под репрессии. Каждого заставят сдать кровь, сделают анализ, поставят на учет… Травоедение объявят опасной болезнью. Речь может пойти об эпидемии. Зеленые дети продолжают прибывать. Мы едва справляемся…
– С детьми?
Доктор горько усмехнулся:
– При чем тут дети? С родителями. С матерями. Матери бьются в истерике. Были попытки суицида.
Годунов помолчал и спросил:
– Как вы живете со всем этим?
– Неправильный вопрос, – хладнокровно возразил Смирнов. – Я, знаете ли, свое отжил. Повидал всякое. Между прочим, я не намного младше Миши Пушкова-Рыльцева. С вашей точки зрения, мы с ним почти ровесники. Правильнее будет спросить, как ВЫ будете жить со всем этим.
– Надо ехать, – хрипло произнес Савелий и заставил себя встать.
– Я не должен был вам ничего показывать, – сказал доктор. Гарри Годунов цинично подмигнул:
– А мы ничего не видели. Мы поговорили насчет исчезновения старика. Пять минут. Потом вы нас выпроводили. Жаль, что вы ничего не знаете о судьбе Михаила Евграфовича.
Доктор кашлянул.
– Может быть, – негромко произнес он, – вам следует проверить последние рейсы на Луну. Дешевые туры, эконом-класс.
– Бинго, – сверкнув глазами, выдохнул Годунов. – Я обязан был догадаться. Что скажешь, Герц?
– К черту, – ответил Савелий. – Мне уже наплевать. Пора ехать, Гарри. Я должен ехать. Срочно.
– Ты никому ничего не должен, – спокойно заметил Годунов. – Но я тебя понимаю. Поедем.
7
—Ты жрала? Жрала или нет?
—Не кричи.
—Говори!!! – заорал Савелий.
—Да. Но ведь и ты тоже…
—Замолчи!
Варвара подняла к нему опухшее от слез лицо.
—Не кричи. Пожалуйста.
—Какой номер?!
—Что?
—Какую возгонку?
– Шестую, – обреченно пробормотала Варвара. – Или седьмую. Пятую, девятую, восьмую… Не помню.
Она сидела, обхватив руками колени, подсвеченная рубиновым и золотистым. Свет шел снаружи: за огромным окном спальни висела в вечернем небе огромная трехмерная инсталляция, облачная сфера с рекламой воды «Байкал-дабл-эктра-премиум».
Плясали, дрожали, мигали циклопические буквы: ПОБЕДИ СУДЬБУ. ПОБЕДИ ВСЕХ. ПОБЕДИ ЖАЖДУ.
– Вспоминай, – произнес Савелий. – Пожалуйста. Какой номер? Пятый? Или все-таки шестой?
– Какой был, такой и брала.
– Где брала?
– Это не имеет значения.
– Говори, где?! Где брала?!
– Послушай, зачем…
– Говори!!!
– У Маши.
– А где брала Маша?
– Не знаю.
– Зато я знаю. У Маши есть «друг». И ты покупала мякоть у «друга» Маши. Угадал?
– Да, – сказала Варвара. Савелий задрожал и прохрипел:
—Отлично. Можно было и не спрашивать. Я уничтожу эту суку. И ее «друга».
—Прекрати! – выкрикнула Варвара, вдруг вскакивая с постели. Савелий отпрянул и едва не опрокинул стул. Минуту назад он хотел разбить этот стул об стену – удержался с трудом.
