Ричард Мораис - Путь длиной в сто шагов
Он не думал в этот момент о своих обязанностях в ресторане и о семье, поглощавших все его время изо дня в день. Это был просто стареющий мужчина, которому оставалось еще двадцать-тридцать лет, и он наслаждался своей быстротечной жизнью. Мне вдруг стало стыдно. Папа, который принял на себя тяжесть ответственности за столь многих, – уж он-то заслуживал того, чтобы я не хмурился с отвращением, став свидетелем этих беспечных, радостных мгновений. И чем дольше я смотрел на мадам Пикар и папу, продолжавших хохотать, как распущенные подростки, – они были родственные души, оба немножко жулики, – тем отчетливее понимал, что все происходит совершенно правильно.
До меня дошло: это не семье моей было трудно отпустить меня в Париж, это мне не хотелось от них отрываться. В этот миг я наконец-то вырос, потому что именно там, в этом сыром лесу, я наконец мог сказать про себя: «До свидания, папа! Я отправляюсь посмотреть мир».
Самым тяжелым в те дни было прощание не с семьей, не с мадам Маллори, а с Маргаритой. Она, талантливый и высококлассный повар, была старше меня всего на пять лет, но именно наш роман с ней, когда мы вместе работали в «Плакучей иве», и сделал из меня мужчину.
В те последние дни в Люмьере наши отношения пришли к своему логическому завершению однажды утром, когда я был в ее крошечной квартирке в центре города над местной кондитерской. В тот наш выходной мы сидели за поздним завтраком у столика под высоким окном ее кухни.
Знаменитый люмьерский свет лился сквозь старые ставни на подоконник, где в стеклянной банке стояли высохшие полевые цветы – примула и желтая горечавка. Мы молча пили кофе с молоком и ели бриоши с айвовым джемом, сваренным ее мамой, каждый в своем мире.
Я сидел в трусах и футболке у стола и смотрел в окно. Тут я увидел, как по улице Роллен рука в руке шли тощий мсье Итен и его пухленькая жена. Внезапно они остановились и одарили друг друга страстным влажным поцелуем, а потом расстались. Он сел в машину, а она вошла в местное отделение «Сосьете женераль».
Маргарита, в кимоно на голое тело, читала рядом со мной газету, и я, не знаю почему, протянул ей через стол руку и сказал:
– Поехали со мной.
Голос у меня дрожал. Я надеялся, что женщина, сидящая напротив меня, хотя бы не глядя, протянет руку мне навстречу, сожмет мои пальцы.
– Поехали со мной в Париж. Пожалуйста.
Маргарита медленно отложила газету и сказала – я до сих пор помню это ужасное ощущение в животе, – что она родилась в Люмьере, здесь живут ее братья, сестры и родители, здесь, на горном склоне, похоронены ее бабушки и дедушки. Ей приятно, что я это предложил, но она не может – к сожалению, не может – уехать из Юра.
Я опустил руку, и мы разошлись, чтобы пойти каждый своим путем.
Часть четвертая
Париж
Глава тринадцатая
Если по-честному, то моя карьера в Париже в последующие двадцать лет была не такой уж трудной, как можно предположить. Было похоже, что какой-то незримый дух уничтожает препятствия на моем пути и помогает мне на поприще, которое было мне суждено, ибо, как и было обещано, всего через два года службы в «Гавроше», однозвездочном ресторане за Елисейским дворцом, меня повысили до первого помощника шеф-повара.
Но тут кроется великая тайна, которую, как я полагаю, я никогда не смогу раскрыть: не была ли замешана в моем неуклонном движении вверх по карьерной лестнице в последующие годы мадам Маллори? Или мне так только казалось?
Пока я жил в Париже, мы с моей бывшей хозяйкой обменивались открытками по праздникам и пару раз в год говорили по телефону. И конечно, приезжая в Люмьер к семье, я заходил к ней. Но фактически она больше не занималась ни моим обучением, ни моей карьерой, по крайней мере – официально.
Тем не менее я до сих пор гадаю, не помогла ли она мне парой негласных звонков в ключевые моменты моей жизни. А если помогла, как она смогла устроить так (и я часто спрашивал себя об этом), чтобы я никогда не узнал о ее роли в этих делах?
Например, Пьер Берри – повар с добрым сердцем, который и переманил меня на север в ресторан «Гаврош», – оказался женатым на дальней родственнице мадам Маллори, ее троюродной племяннице, как я узнал, уже приехав в Париж. Разумеется, я тут же заподозрил, что именно мадам Маллори замолвила за меня словечко, благодаря которому я получил предложение из Парижа. Мсье Берри решительно отрицал это, конечно, но мне его слова никогда не казались полностью убедительными.
Когда я вернулся в Люмьер повидаться с семьей в ту первую зиму после своего переезда на север, я пересек заснеженную улицу, чтобы выпить чаю с мадам Маллори у нее в мансарде. В батареях что-то урчало, они наполняли квартирку уютным теплом, и мы устроились в старых креслах, пили кофе и откусывали маленькие кусочки от еще теплых мадленок, испеченных тут же, в «Плакучей иве». Она хотела узнать побольше о ресторане в стиле тапас, который только что открыл в Париже Паскаль. Он произвел в Париже сенсацию и ввел в моду бистро, в которых еду подавали к вину, а не наоборот. Именно во время этого разговора я невозмутимо поблагодарил ее за то, что она устроила мне это приглашение от мсье Берри.
– Не выдумывай глупостей, Гассан, – сказала она, доливая нам кофе из того же лиможского кофейника, который я помнил со времен ученичества. – Мне и без того есть чем заняться, буду я еще звонить ради тебя каким-то дальним родственникам. Кроме того, эту свою кузину я не видела тридцать лет – она мне никогда не нравилась. Та ветвь семьи, она из Парижа, понимаешь, и они всегда считали себя выше тех, кто, как мы, оставался в долине Луары. Так с какой стати мне просить у нее одолжения? Да я бы умерла. Так что эту твою чепуху я слышать больше не желаю. А теперь скажи, можешь ли ты поговорить с вашими поставщиками в Париже и найти для меня Ostrea lurida? Пока я еще жива, хочу попробовать этих американских устриц. У меня в голове не укладывается, как некоторые французские гурманы могут считать их лучше наших, из Бретани.
Я вернулся в «Гаврош», усердно трудился, и через пять лет после прибытия в Париж мне представилась еще одна возможность. Это был большой шаг вверх по карьерной лестнице, сопряженный со множеством новых обязанностей. В «Гавроше» повышения для меня не предвиделось еще на много лет вперед, поэтому я подал заявление об увольнении по собственному желанию и стал шеф-поваром в «Ла белль Клюни», маленьком элегантном ресторанчике в седьмом округе, где я провел в общей сложности четыре года.
Я был очень рад работать рядом с седым Марком Россье, пожилым шеф-поваром, который, мягко говоря, был человеком своеобразным. Россье заставлял нас одеваться вместо традиционного белого во все черное, вплоть до сабо, ходил по кухне в просторных черных штанах, заправленных в носки, как голландский пират XVII века, и весь день распевал хриплым голосом песни, выученные им в молодости во французском флоте. Но именно эта эксцентричность и превращала работу под его началом в такое удовольствие. Он любил, чтобы было весело и увлекательно.
