Ричард Мораис - Путь длиной в сто шагов
Увидев их, Маргарита оживилась, они когда-то учились все вместе в одной школе. Она обернулась ко мне и сказала:
– Заплати, я тебя через минуту догоню.
Я направился к кассе, но по дороге завернул в соседний ряд – я заметил там импортный лимонный крем «lemon curd», который я хотел взять к местному сыру, что-то вроде эрзаца чатни, и, прежде чем пойти к кассе, я бросил одну банку в корзину, висевшую у меня на локте.
От ряда с шоколадом и печеньем меня отделял один стеллаж, и я услышал, как мужской голос спросил, что случилось с ее nègre blanc – белым негром, а все остальные засмеялись. Я остановился и прислушался, но так и не услышал, чтобы Маргарита возразила на это замечание. Она просто не обратила на него внимания, притворилась, будто его не было, и потом смеялась вместе с ними, когда они перешли к болтовне и шуточкам о чем-то другом. Я должен признаться, что надеялся на другое, когда, затаив дыхание, ждал ее ответа, но я также знал, что Маргарита была кем угодно, но только не расисткой, поэтому я пошел к кассе, заплатил, и она вскоре присоединилась ко мне.
Мы уложили наши припасы в ее «рено-5» и поехали к устью долины. В заповеднике мы припарковались на стоянке, где желтые и оранжевые осенние листья у нас под ногами образовали что-то вроде ковра из естественного папье-маше. Там мы надели хорошие туристические ботинки, рюкзаки, хлопнули крышкой багажника и наконец пошли быстрым шагом, рука в руке, через мост XVII века, перекинутый через реку.
День стоял прекрасный, но лето уже умирало, и каждый падающий пожелтевший листок добавлял в душу легкой печали. Под мостом бежала прозрачная и голубая, как джин «Сапфир», река, вода кипела и бурлила на крупных камнях. В местах со спокойной водой сверкала чешуей молодь форели, рыбы хватали мух, а падая в водоворот, начинали активно работать плавниками. В лощине на противоположном берегу реки стоял красивый, как на картинке, каменный домик. Там жил лесничий с молодой женой и маленьким ребенком, и, когда мы переходили мост, из трубы поднимался дым от березовых дров.
Мы с Маргаритой пошли по лесной тропе, ведущей вниз по течению, река у нас была справа, а покрытая снегом гора величественно поднималась слева. Пахло мхом; во влажном и прохладном лесном воздухе стояла водяная пыль от ручья, падавшего с возвышавшейся над нами гранитной скалы.
Мы шли медленно, раскачивая сцепленными руками, а потом заговорили о предложении, присланном из Парижа, тактично обходя главный вопрос, стоявший за всем этим: что будет с нашими отношениями. Слева от нас, там, где с горы каскадами водопадов стекал ручей, из-за вечного кружева брызг вырос целый ковер из мха, покрывавший сверкающие прожилки полевого шпата. Я помню, будто это было вчера, как Маргарита выглядела в то утро. Выцветшие голубые джинсы, светло-голубая флисовая кофта, щеки разрумянились от свежего ветра.
– Это хорошее предложение, Гассан. Ты его заслужил. Ты должен согласиться.
– Да, предложение хорошее. И все-таки…
Что-то останавливало меня – какое-то тягостное ощущение в груди, и в тот момент я еще не понимал по-настоящему, в чем было дело. Однако в этом месте справа от нас быстрый Удон изгибался, образуя глубокую заводь с низкими, покрытыми лесом берегами. Это было идеальное место для привала. Я поставил рюкзаки на покрытый лишайником камень под немыслимо древними соснами, липами и конскими каштанами, от которых открывался вид на реку. Мы растянулись на камне и неторопливо принялись за еду, яблоки, сыр и хлеб с толстой коркой, который Маргарита испекла сама и на который мы намазывали лимонный крем. Неизвестно, в какой момент мы заслышали голоса, но я помню то, как они донеслись до нас из глубины леса, сначала далекие, но постепенно становившиеся все громче по мере того, как люди подходили ближе; они шли, пригнувшись к земле, как крабы, бегущие по песку. Мы с Маргаритой лежали тихо, сонные от удовольствия, и молча смотрели на приближавшихся людей.
Начался грибной сезон. Эта влажная часть заповедного леса славилась в долине своими превосходными белыми и лисичками. Семья мадам Пикар долгие годы владела лицензией на сбор грибов в этом месте, ее-то мы и увидели первой. В неизменном черном свитере и юбке под раздувающимся на ветру дождевиком мадам Пикар носилась между деревьями, как горная коза, переворачивая гнилые березовые пни носками армейских сапог, чтобы обнажить скрывавшиеся под разлагающимися палыми листьями семейки pieds-de-mouton – ежовиков.
Вдруг мадам Пикар издала радостный возглас и выпрямилась, сжимая в грязной руке trompettes-de-la-mort – отличную угольно-черную лисичку, которая и правда похожа на трубу смерти, но в действительности съедобна и очень вкусна. Она обернулась к своему немного отставшему неуклюжему спутнику. Это был крупный мужчина, который тяжело пыхтел и тащил две большие корзины, быстро наполнявшиеся добычей.
– Осторожнее с этими trompettes. Оставь их сверху, чтобы не раздавить.
– Слушаюсь, госпожа командирша.
Это был папа. Он выглядел в лесу как медведь, но все еще в своей любимой золотистой курте, которая теперь скрывалась под большим прорезиненным плащом, который, возможно, когда-то принадлежал покойному мсье Пикару. У него на ногах тоже были армейские ботинки, но не зашнурованные, язычки торчали как попало, мокрые шнурки волочились по земле, делая отца похожим почему-то на рэпера из парижских предместий.
Маргарита уже собиралась окликнуть их, помахать им рукой, но я, не знаю почему, положил руку ей на плечо и покачал головой.
– Думаю, пора отдохнуть. И поесть. Я что-то проголодался, – сказал отец.
– Ты меня с ума сведешь, Аббас! Мы только начали. Наберем хотя бы одну полную корзину, тогда и позавтракаем.
Папа вздохнул. Но когда мадам Пикар наклонилась, чтобы срезать своим коротким ножом очередной гриб, папа, видимо, заметил нечто весьма интересное. Потому что он на цыпочках подкрался, сунул руку мадам Пикар между ног и завопил:
– Я нашел трюфель!
Мадам Пикар взвизгнула и чуть не упала лицом вперед. Все же удержавшись на ногах, она громко расхохоталась, и папа хохотал вместе с ней. Было видно, что папина выходка ей понравилась.
Я был в ужасе. В моей памяти пронеслись образы мамы и папы, как они шли вместе по пляжу Джуху, так давно. У меня заныло сердце. Она была такой элегантной и сдержанной, моя мамочка, совсем не такой, как эта грубая женщина, которую я видел перед собой. Но через несколько мгновений я увидел папу таким, каким он и был на самом деле, – просто человеком, предававшимся нехитрым и таким редким радостям жизни.
Он не думал в этот момент о своих обязанностях в ресторане и о семье, поглощавших все его время изо дня в день. Это был просто стареющий мужчина, которому оставалось еще двадцать-тридцать лет, и он наслаждался своей быстротечной жизнью. Мне вдруг стало стыдно. Папа, который принял на себя тяжесть ответственности за столь многих, – уж он-то заслуживал того, чтобы я не хмурился с отвращением, став свидетелем этих беспечных, радостных мгновений. И чем дольше я смотрел на мадам Пикар и папу, продолжавших хохотать, как распущенные подростки, – они были родственные души, оба немножко жулики, – тем отчетливее понимал, что все происходит совершенно правильно.
