Ариадна Борисова - Манечка, или Не спешите похудеть
Майор дернул плечами, стряхивая с себя наваждения не к месту разыгравшейся памяти. Решил завтра же круто поменять жизнь. Мысленно пожелал кудрявой толстушке счастья и принялся заполнять служебные бумаги.
…Маняша семенила за бомжем, опустив глаза, и лихорадочно размышляла, что ему сказать. Все вновь казалось невозможным, не взаправдашним.
— Зачем пришла? — не оборачиваясь, спросил он грубо.
— За вами, — пролепетала Маняша.
Бомж остановился, глядя на нее сумрачно и недружелюбно:
— Я тебя просил?
— Нет, но… я думала… — она смешалась и замолчала, готовая провалиться сквозь землю.
Говорить женщинам правду всегда трудно. Надо было как-то ловко запудрить «дачнице» мозги, как-то хитро увильнуть, не обманывая, но ничего не обещая, чего он не умел и теперь напрягался. Нужные слова никак не шли на ум. Отвык. Бомж уже оправился от впечатления, произведенного на него новым камуфляжем Маняши. Невольно отметил, что голубое, как ни странно, подходит к ее светлому лицу, и подумал, что вчера не осознал в полной мере Маняшиной простой прелести. Слегка подосадовал: он ведь когда-то считал себя чутким ко всему безыскусно выразительному. Когда-то умел ценить малую и неприметную, ничем поверхностным не приправленную красоту… Вот именно — когда-то.
Сердясь на себя за лишние мысли, бомж внезапно понял, что не кто иной, как он — он! — вызвал метаморфозу, сотворенную с серой бабочкой. Маняша оделась так забавно и ярко из-за него — для него. Открытие привело бомжа в смятение.
— Куда идем? — все так же неприветливо усмехнулся он углом рта.
— Я — домой, а вы куда хотите, — сказала она тихо.
За непрошеное и раздражительное, но неожиданно взволновавшее спасение полагалось чем-то отдарить. Бомж рассудил, что отношения с этой недотепой продлятся недолго, а такой вариант искупительной жертвы уж точно лучше помоечной работы под надзором ментов. Не говоря больше ни слова, он зашагал по направлению к автовокзалу. Маняша продолжала потерянно топтаться на месте.
— Эй, пошли! — позвал он.
Она не ответила, посмотрела беспомощно. Повернулась и побежала в обратную сторону.
— Бабские капризы, — процедил бомж сквозь зубы.
Догнал, без церемоний схватил за плечи, развернул. Заговорил, жарко дыша ей в лицо:
— А ты как хотела? Чтобы я тебе в ноги кинулся, на коленях от счастья ползал? Ты — красивая, умная, благополучная, а я — пропащий человек, понимаешь? Я — алкаш конченый, без семьи, без работы, без дела, никому не нужный шатун, зачем я тебе такой?
— Красивая? Умная?..
Маняша выдернула из всего сказанного два слова и резко отстранилась:
— Я — дура! Дура круглая и толстая…
Он удивился:
— Сама так думаешь или кто сказал?
— Разве это неправда? — Маняшино лицо не верило и вопрошало. — Вы не смеетесь?
Бомж громко захохотал. Снова схватил ее, упирающуюся, притянул к себе:
— Плюнь в глаза тому, кто это сказал! Он слепой!
Ему давно не хотелось целовать женщину с такой силой, на грани беспамятства.
На остановке, где последнего в этот день дачного автобуса ожидала изрядная толпа, бомж и Маняша молча стояли рядом. Они не смотрели друг на друга, но всем было ясно, что означает их близость. Ее губы пылали, его глаза сапфирами сверкали на смуглом лице. Ротозеи разглядывали бомжа и Маняшу, пожалуй, с таким же любопытством, как очкастого дылду с кудлатой карлицей, которые весело болтали вчера в очереди и плевать хотели на всеобщее обозрение. Здесь тоже велик был контраст — высокий бродяга в драной куртке с лицом актера из вестерна и смешная расфуфыренная толстушка с румяным лицом — хоть сейчас надевай на нее кокошник и сажай к самовару с калачами… Парочка смотрелась, как персонажи киношного капустника.
Бомж давно научился не видеть людей, а Маняша не замечала обращенных на них взглядов потому, что ее внимание отвлекали смутные, бегучие мысли. Она думала о невероятном переломе обыденности. Темный водоворот утягивал ее безудержную душу, скорее всего к печали и разочарованию, но никакого страха перед будущим Маняша не испытывала. Если бы кто-то вдруг предложил ей выкинуть из жизни эти два неправильных, неправедных дня, она бы отказалась сразу.
Размышляя о том, что, возможно, всю жизнь прожила в ожидании этих дней и дальше будет жить воспоминаниями о них, она увидела давешних стариков. Пьяные и довольные, они копались под фонарем в мусорном баке у привокзальной кафешки… Маняша на всякий случай загородила бомжа собой. Только не хватало, чтобы он передумал на самом пороге невысказанных слов и утопал к бродягам.
Бомж снял досочные кресты с изъеденных временем шелушащихся ставен и открыл окна дома. Маняша обрадовалась: значит, останется не на одну ночь. Может, они, как тайно ею задумывалось, проживут здесь вместе долго? Целых полторы недели до приезда тети Киры. Полторы недели. Длинные, как человеческий век.
Щепая перед печкой лучину, бомж решил: двух дней благодарности хватит с лихвой. Но дальше — аут, милая. Ему бы следовало обойтись с Маняшей по-другому. По-бомжовски. Бомж сделал свое дело, бомж волен уходить. Держаться от нее подальше… Зачем остался вчера под занавес? Смутила ее нежданная девственность, обязала провести с нею ночь. Ночью явилось прошлое, витальевское, разбудило вялую кровь. Дал слабину, чем вызвал Маняшу, вообразившую невесть что, на востребование долга…
Не поздно. Он уйдет незаметно. Завтра… Ладно, послезавтра утром. Она поймет, должна понять. А нет — так не его вина. Не им задумано, что жизнь состоит из встреч и расставаний, в том числе прощаний навсегда.
…Виталий лежал, закинув руки за голову, и рассматривал игру лунного света на потолке. В ячеях, брошенных рябиной из палисадника, словно в неводе, путалась и трепетала сказочная рыба-люстра. Издали в окне мигал огоньками город, сливался с небом на горизонте в полосу мерцающих звезд.
«А в небе горит, горит, горит звезда рыбака», — Виталий пропел в уме строчку из любимой старой песни. Тяжкая горечь поднялась из закоснелой памяти и снова начала жечь сердце на медленном огне.
…Варя не хотела иметь детей. А он хотел. Мечтал, как дома его радостным двойным криком будут встречать с полевых жена и маленький сын. Или дочь, пусть родится дочь, тоже хорошо. Виталий привозил бы ребенку красивые камешки и коренья, похожие на фантастических зверей. Потом они вместе придумывали бы о них замечательные сказки. Он говорил об этом жене. Она не желала слушать, сердилась, закрывала перед ним дверь своей комнаты. Да, у них были отдельные комнаты и отдельные кровати. Варя сразу поставила такое условие. Любила спать одна. Виталий думал, что, покуда он, как вор, крадется к жене по ночам, чтобы получить от нее законную порцию любви, детей у них и не будет.
