Чарльз Мартин - Когда поют сверчки
– Но, может быть, это песня? Почему ты думаешь, что они плачут?
– Потому что они знают…
– Что же они знают?
И снова она посмотрела на меня так, словно ответ был предельно простым и лежал на поверхности.
– Они знают, что, если доктор Ройер не найдет хорошее сердце, а тетя Сисси не найдет человека, который сможет вставить его в меня, и что, если я к этому времени не буду достаточно здоровой или мы не найдем деньги, чтобы заплатить за операцию, тогда… тогда в будущем году меня уже не будет, и я не смогу с ними разговаривать. – Энни снова прижалась головой к моему плечу и закрыла глаза. – А еще они знают, что… что они должны умереть, чтобы я жила.
Тело девочки у меня на руках весило десять тысяч фунтов, и земля прогибалась под этим чудовищным весом.
– Откуда… откуда им это известно?
Энни улыбнулась с бесконечным терпением, словно я ее поддразнивал, и она это знала.
– Глупый! Я сама им сказала!..
«На всем белом свете не было столь же удивительного создания. Ее место где-то рядом с отцом нашего мира, чтобы вдохновлять его, делить с ним вечность»[49].
Синди отперла дверь и показала мне дорогу к спальне. Я уложил Энни на кровать и, отступив назад, смотрел, как Синди накрывает ее одеялом. В их Сахарном домике из бетонных блоков было всего две комнаты: спальня, в которой едва помещались платяной шкаф и две односпальные кровати, и гостиная, которая служила также кухней и столовой. В гостиной на каминной полке стояли две фотографии в дешевых пластмассовых рамках. На единственном кухонно-обеденном столе (это был шаткий карточный столик, накрытый красной клеенкой) были разложены финансовые справочники и бланки заявок на получение кредита, которые я уже видел в больнице.
Синди заметила, что я смотрю на фотографии.
– На левом снимке Энни с отцом и матерью. Его сделали почти три года назад. А справа – ее прошлогодняя школьная фотография.
Я кивнул. На снимке слева Энни и ее родители выглядели загорелыми, энергичными и бодрыми. Внешностью девочка несомненно пошла в отца, но улыбка у нее была материнская. Мне захотелось расспросить о родителях Энни подробнее, но я сообразил, что и так слишком задержался; и я не был уверен, стоит ли вообще начинать этот разговор. На школьной фотографии Энни была запечатлена на фоне синего парусинового занавеса; она держала за ручки большой красный велосипед и улыбалась. В самом низу снимка я разглядел частично скрытый рамкой штамп «Пробный экз.».
В спальне Энни в очередной раз раскашлялась – еще одно подтверждение, что кашель спустился в легкие.
– Ее врач слышал, как она кашляет?
– Да. – Синди кивнула. – Сэл был у нас сегодня утром. Он сказал, что Энни пока нельзя общаться с другими детьми и что мне придется несколько недель подержать ее дома и не пускать в воскресную школу. В общем, пройдет какое-то время, прежде чем Энни оправится.
– Сэл – хороший человек и хороший врач.
– Не просто хороший – лучший! За все время он ни разу не прислал мне счет, так что… Страшно подумать, сколько тысяч долларов я ему задолжала! – Синди заглянула в буфет и рассеянно передвинула с места на место несколько баночек. – Хочешь кофе?
Я задумался.
– Лучше чаю, если нетрудно.
– Совершенно нетрудно. – Она сняла с плиты чайник и стала наполнять его водой, а я повернулся к ней спиной, сделав вид, будто смотрю в окно. На самом деле мои глаза продолжали внимательно оглядывать комнату в поисках каких-нибудь признаков того, что входная дверь вот-вот отворится, и в дом войдет бойфренд или гражданский муж.
Я услышал, как Синди за моей спиной выдвинула ящик буфета и достала нож.
– Тебе с лимоном? – спросила она.
– Да, спасибо.
Она стала нарезать лимон.
– Ай! – раздался ее вскрик и звук ножа, упавшего на пол.
Я обернулся. Яркая струйка крови текла с ее руки на пол. И прежде чем я успел подскочить к ней и схватить за руку, на полу образовалась довольно внушительная красная лужица.
Я пережал ей руку в запястье и внимательно рассмотрел порез. Синди отвернула лицо, чтобы не смотреть, даже глаза прикрыла здоровой рукой. Ее грудь часто и высоко вздымалась, щеки сделались пепельно-серыми, и я понял, что она вот-вот потеряет сознание.
– Ты боишься крови? – спросил я как можно спокойнее.
– Только своей, – пробормотала она. В следующее мгновение колени ее подогнулись, но я успел подхватить ее и перенести на диван. Обмотав раненую кисть полотенцем, я вернулся к буфету и распахнул дверцы. Мне повезло – на верхней полке я увидел картонную коробку. Так и есть, в ней были лекарства! Выхватив оттуда флакончик перекиси, я метнулся обратно. Рядом с диваном стоял небольшой журнальный столик, и я вывалил на него содержимое своих карманов. Вымыв руки, я тщательно промыл перекисью рану – она оказалась довольно глубокой: лезвие ножа вошло в мякоть ладони, но сухожилия были целы. Я не решился зашивать рану на глазах пострадавшей: что-то подсказывало мне, что ей не хватит выдержки потерпеть, поэтому, подумал я, следует начать действовать, пока она не очухалась.
Сорвав с пояса фонарик, я включил его и, зажав в зубах, направил луч на рану. Потом вставил нитку в иглу, и, когда примерно минуту спустя Синди открыла глаза, я наложил уже четыре шва.
Она бросила на меня обалделый взгляд и схватилась было здоровой рукой за раненую, словно борясь с желанием вырвать ее у меня и прижать к груди. На этом силы ее оставили, и она снова откинула голову на подушки.
– Ох!.. – пробормотала она, закрывая глаза и тяжело дыша. Потом ее ресницы снова приподнялись. Краешком глаза она следила за тем, как я не торопясь завязываю шестой узел.
– Ну вот, отличный шов получился! – пробормотал я невнятно, во рту у меня по-прежнему был фонарик. Синди не ответила – на свою руку она по-прежнему старалась не смотреть. Внезапно ее взгляд устремился куда-то поверх моего плеча, словно она кого-то увидела. Почти одновременно я услышал легкие шаги и голос Энни спросил:
– Тетя Сисси, с тобой все в порядке?
– Да, милая, все хорошо… Иди ложись! – Синди приложила усилия, чтобы голос ее звучал беспечно.
Но Энни ослушалась. Подойдя ко мне сзади, она заглянула через плечо посмотреть, что происходит. Ее золотой сандалик на цепочке свесился вперед и, ярко взблескивая, болтался где-то на уровне моей ключицы.
– Ты что, порезалась? – строго спросила она тетку. Насколько я мог судить, Энни не боялась вида крови и хирургических манипуляций.
