Чарльз Мартин - Когда поют сверчки
Есть такая пословица: первый шаг новорожденного – это шаг к могиле. Звучит она довольно мрачно, но это правда – процесс умирания начинается в момент нашего рождения. У Эммы этот процесс шел примерно в шесть раз быстрее, чем у обычных людей. Я мог бы по пальцам пересчитать дни, когда она не выглядела, как смертельно уставший человек, но самое худшее заключалось в том, что это была не просто видимость. Усталость, вялость не отпускали ее даже во сне: каждый миг своей жизни Эмма чувствовала себя как человек, который бежит последнюю сотню ярдов четвертьмильной дистанции и никак не может отдышаться.
Из книг и статей я знал, что больное сердце Эммы выглядит чрезмерно большим, дряблым, что оно впустую качает кровь, слабея с каждым ударом. И никто, ни один человек на свете не мог сделать абсолютно ничего, чтобы это исправить. После многих лет непосильной работы, работы на износ, ее сердце утратило свойственную мышечной ткани упругость и не поддавалось никакому лечению. И с каждым днем росла опасность того, что этот гипертрофированный мускульный мешок просто разорвется, лопнет, как перекачанная автомобильная шина.
В данном случае слова, что сердце может разорваться, следовало понимать буквально. Из книг я знал, что хрупкая, утратившая прочность и эластичность мышечная ткань действительно может прорваться, и тогда из бреши в стенке желудочка кровь хлынет в околосердечную сумку или перикард – своеобразный мешок, в котором находится сердце. Будучи невероятно прочной, околосердечная сумка очень скоро наполнится, но не лопнет, и находящаяся в ней кровь начнет сдавливать сердце, не давая ему совершать нормальный цикл сокращений и расслаблений. Как только наружное давление крови на сердце превысит давление, которое оно развивает в момент сокращения, наступит состояние, которое называют тампонадой сердца.
В экстренных ситуациях, когда нет времени вскрывать грудную полость, единственным способом ослабить давление на сердце является удаление излишков жидкости из сердечной сумки с помощью прокола. Для этого врач должен ввести в грудину толстую полую иглу – под углом около тридцати градусов, чтобы не задеть легкие, – и постараться проткнуть ею оболочку сердечной сумки. Когда кровь начинает оттекать из перикарда через иглу, давление на сердце снижается, однако это, к сожалению, еще далеко не все. Проблема заключается в том, что через два отверстия – в сердце и в околосердечной сумке – больной с невероятной быстротой теряет кровь и другие жидкости. Это ведет к падению давления в сосудах, что в свою очередь означает дополнительную нагрузку на сердце, и, если не принять немедленных мер, ситуация может довольно быстро выйти из-под контроля.
С одной стороны, сердце по-прежнему сохраняет способность перекачивать кровь, что, так сказать, хорошо. Плохо же то, что сердце очень похоже на старый колодезный насос, который прекрасно работает лишь до тех пор, пока в нем есть вода. Как только вода уходит, запустить его бывает достаточно проблематично. То же самое относится и к сердцу, поэтому после пункции перикарда пациента необходимо как можно скорее доставить на операционный стол, чтобы вскрыть грудину и зашить оба отверстия, сохраняя при этом как нормальную циркуляцию крови, так и ее количество в организме.
Если бы я знал все это, когда был ребенком, я бы разрезал себе грудь и отдал мое сердце Эмме.
Глава 25
Когда мы подошли к причалу у коттеджа Синди, было почти совсем темно, и я невольно подумал, что, возможно, слишком задержал гостей у себя. Доро́гой девочка снова задремала, и, пока Синди привязывала катер, я взял Энни на руки. Не открывая глаз, она обвила мою шею руками, и я с трудом сдержал дрожь. Это было до боли знакомое ощущение – ощущение, которого мне очень не хватало.
Я медленно поднимался к дому, стараясь не разбудить Энни, но, когда мы проходили мимо сетчатого ящика, в котором на разные лады тюрлюрлюкали тысячи сверчков, девочка слегка подняла голову.
Она поглядела вниз, и многочисленные пленники затихли, как по команде. Теперь сверчки издавали совсем тихий, едва различимый шорох, похожий на приглушенное бормотание, словно они видели или знали что-то такое, о чем я не имел ни малейшего понятия. Этот звук был похож на песню, которую слышишь, только когда не прислушиваешься, или на свет далекой звезды, который замечаешь только краешком глаза, не присматриваясь специально и не напрягая зрение в надежде что-нибудь разглядеть.
Энни приложила палец к губам.
– Ш-ш-ш! – сказала она шепотом. – Слышишь?
Я прислушался.
– Что они делают?
Она посмотрела на меня так, словно ответ был очевиден.
– Как – что?.. Они плачут!
Я наклонился и прислушался, но так и не уловил ничего похожего на плач, и только повел плечами.
– Ты сможешь услышать, как плачут сверчки, надо только слушать внимательно… – зашептала Энни мне в самое ухо. – И еще надо захотеть услышать.
Я снова наклонился и даже повернул голову, так что мое ухо оказалось над самым ящиком.
– Нет, нет, нет! – горячо зашептала Энни. – Ушами их не услышишь! – Она легко коснулась пальцем моей груди. – Слушать надо сердцем!
От неожиданности я чуть было не уронил ее. Кое-как удержав равновесие, я попытался сменить тему.
– Но, может быть, это песня? Почему ты думаешь, что они плачут?
– Потому что они знают…
– Что же они знают?
И снова она посмотрела на меня так, словно ответ был предельно простым и лежал на поверхности.
– Они знают, что, если доктор Ройер не найдет хорошее сердце, а тетя Сисси не найдет человека, который сможет вставить его в меня, и что, если я к этому времени не буду достаточно здоровой или мы не найдем деньги, чтобы заплатить за операцию, тогда… тогда в будущем году меня уже не будет, и я не смогу с ними разговаривать. – Энни снова прижалась головой к моему плечу и закрыла глаза. – А еще они знают, что… что они должны умереть, чтобы я жила.
Тело девочки у меня на руках весило десять тысяч фунтов, и земля прогибалась под этим чудовищным весом.
– Откуда… откуда им это известно?
Энни улыбнулась с бесконечным терпением, словно я ее поддразнивал, и она это знала.
– Глупый! Я сама им сказала!..
«На всем белом свете не было столь же удивительного создания. Ее место где-то рядом с отцом нашего мира, чтобы вдохновлять его, делить с ним вечность»[49].
Синди отперла дверь и показала мне дорогу к спальне. Я уложил Энни на кровать и, отступив назад, смотрел, как Синди накрывает ее одеялом. В их Сахарном домике из бетонных блоков было всего две комнаты: спальня, в которой едва помещались платяной шкаф и две односпальные кровати, и гостиная, которая служила также кухней и столовой. В гостиной на каминной полке стояли две фотографии в дешевых пластмассовых рамках. На единственном кухонно-обеденном столе (это был шаткий карточный столик, накрытый красной клеенкой) были разложены финансовые справочники и бланки заявок на получение кредита, которые я уже видел в больнице.
