Алексей Леснянский - Ломка
— Хорошо! Раз уж этого хочет Спас, выпьем за Россию, которая — Мы! — весело произнёс Забелин.
— И которая — Я! — кокетливо прикоснувшись к Саньке, сказала Вишевич Женя.
— Стало быть, и которая мы с Корешом. Два года, как никак, в кирзачах проходили, — поддержал Брынза.
— Я — не я, и лошадь не моя. Ладушки, не буду отставать от коллектива. Выпью за дурацкую Россию, которая — Я! — выкрикнул Митька.
— А мне, короче, придётся опрокинуть стопку за Россию, которая — Он! — рассмеявшись, сказал Данилин Олег, кивнув головой в сторону вечно молчаливого Романа Сметенко.
— Нет уж, за себя я как-нибудь сам выпью, — кое-как выдавил из себя Роман.
— Неужели Сметана заговорил? — удивился Кореш. — Автоматически поднимаем бокал за Россию, которая перестала молчать.
— А я не выпью ребята, — сказал Спасский. — Я просто напьюсь до чёртиков за Россию, которой от самой себя уже тошно!
— Только не спейся, братан. Иначе в следующий раз ты по определению будешь пить за Россию, которая — Я. Признаюсь, что с недавнего времени не равнодушен к алкоголю, — искренне произнёс Санька.
— Сага, а ты не хочешь выпить за рыжую Россию, представленную в моём лице? Ты ж ведь любишь меня?.. Сознайся же, — самоуверенно сказала Козельцева Галя.
— Нет, за рыжую бесстыжую Россию я пить не буду. Хватит ей мне голову морочить. Я выпью за большую, но глупую Россию, которая — Я, — ухмыльнувшись, ответил Сага.
— Теперь уже просто за большую, — подметил Кореш, взявший на себя сегодня роль острослова.
Заварова Наташа отделилась от ребят и подошла к костру. Взгляды ребят обратились к ней.
— Я красивая? — спросила она.
— Если честно, то да, — глядя на девушку с нескрываемым восхищением, произнёс Володя.
— Да! Да! Да, чёрт возьми, — не выдержал Митька и отвернулся, чтобы никто не заметил, как в одну секунду на глазах у него выступили слёзы.
Крик отчаяния разнёсся по лесу, и тишина разлетелась на осколки:
— За прекрасную Россию, через которую прошли все кому не лень!.. За Россию мёртвую, но теперь воскресшую!.. За Россию не по своей вине падшую, но всем простившую! За Россию грязную и продажную, но всё осознавшую!.. За Россию, которую — Я!.. Похоронила сегодня в себе!.. Навсегда!.. Не чокаясь!
— Господи ты Боже, — прошептал Гадаткин (его глаза были полны ужаса).
— Свершилось, — произнёс Андрей и залпом выпил.
Его примеру тут же последовали другие. Рухнув на землю, рыдал Наташин брат, но никто не подошёл, чтобы его успокоить.
Спасский раздавал книги. Он знал, что Достоевский бы им гордился, если бы жил в наше время. А прозорливый Гоголь сказал бы что-нибудь на подобии: "Я вернулся, — и что с этого? Моя рука не выведет ничего нового, потому что к словам, занесённым мной на бумагу в золотом веке, нечего прибавить. Правда, и отнять тоже нечего. А я бы, не сомневайтесь, сделал это. В моей России, как и прежде, две беды: дураки и дороги. Я умер, юноша. А ты живой… У каждого столетия своя задача. 18-ый век — боль. 19-ый век — всё та же боль, но уже выявлены симптомы, поставлены проблемы, и кто-то что-то пробует делать. 20-ый век — ампутация. Боли нет, но и рук тоже. Одни светлые головы остались, да и тех иначе как предателями и калеками не называют. 21-ый век — регенерация. И новая боль, но только не из-за болезни, а оттого, что отрастают новые руки и режутся зубы… Пришло время бить по бедам.
— Да, пришло время быть победам, — сказал Андрей ребятам. — Проглатывайте их, а потом меняйтесь… книгами и сами.
Полетели часы, произносились новые тосты. Ребята делились друг с другом своими планами на будущее. Это был странный поход. Молодёжь не веселилась, не пела песен и не танцевала, но была счастлива, как бывает счастлива всякая молодёжь, когда в душе сорок процентов босоногого детства, тридцать процентов запредельных мечтаний, двадцать процентов кажущейся взрослости и десять процентов реальной возможности сохранить такое соотношение. Андрей понимал, что воспоминания о сегодняшнем дне сотрутся из памяти его друзей, но не расстраивался.
В час ночи стало твориться что-то невообразимое. В глазах девушек и парней появилось замешательство, которое вскоре сменилось тревожным безумием. Луну заволокло тучами. Налетел резкий порыв ветра и привёл в движение притихший лес. Тлеющий костёр затрещал, разбрасывая искры в разные стороны. Чеменев Костя поднялся со своего места, его ноздри расширились, и он стал жадно втягивать воздух. Его зрачки были пусты. Постояв немного, он опустился на колени и приложил ухо к земле.
— Я что-то слышу, но не могу выразить это словами, — сказал он не своим голосом.
Следующим поднялся Гадаткин. От алкоголя его пошатывало, и зрачков тоже не было видно. Он лёг рядом с Костей и широко раскинул руки, как будто хотел обнять землю.
— Позывные, — сказал он. — Нам посылают сигналы континенты.
— Лицом на Запад, душой на Восток… смотрим мы, — несколько раз повторил Спасский.
— Евразия! — произнесла Наташа.
— Россия! — сказал Митька.
— Сибирь! — бросил Забелин.
Когда показалась из-за чёрных облаков полнотелая луна, а ветер стих, никто из кайбальцев не мог вспомнить, что произошло. Молодые люди дискутировали по поводу массового психоза, который овладел всеми и, в конечном счёте, пришли к выводу, что причина общего помутнения рассудка — не на шутку разыгравшаяся природа. Взявшись за руки, они закружились вокруг костра. Один лишь Спасский, оставшись в стороне, смотрел в направлении горных хребтов Саян и горько улыбался, потому что помнил всё от начала до конца. Ежеминутно находясь в подвешенном состоянии между прошлым, настоящим и будущим, он страдал от того, что никогда не вернёт первого, не насладится вторым и не увидит третьего. Понимающий то, о чём смутно догадываются другие, он наконец-то подыскал сравнение своему положению… Да, он тот самый греческий воин, сражавшийся с персами близ марафона. Когда уставшие эллины радовались одержанной победе, ему был отдан приказ: "Беги в Афины и возвести Греции о том, что враг сломлен, и отряды его рассеяны". Страна оливковых рощ и славных трибунов жила в тревожном ожидании вестей, которые должны были прибыть из Марафона. Ни одному царю, ни одному гражданину греческого полиса не было известно то, что знал быстроногий гонец, с каждым километром приближавший свою смерть. 42 километра 195 метров одинокий и обессиленный воин заставлял свои ноги передвигаться быстрее, а лёгкие ещё немного потерпеть. Его прошлым было идущее позади войско отважных греков, настоящим — изнуряющий бег, будущим — смерть от разрыва сердца. Когда, бряцая доспехами, герои Эллады войдут в ворота Афин, безымянного гонца уже не будет в живых. С ним сейчас и олицетворял себя Спасский, и ему не было жалко себя, потому что он предвидел, как будут развиваться события в дальнейшем. Об этом говорила сама история, развивающаяся по спирали.
Разобщённая Россия даст миру свои Фермопилы — битву, которая должна состояться спустя десять лет после Марафона. У него не вызывало сомнений, что в недрах народа подрастают сегодня свои спартанцы, которых не купишь, не запугаешь и не обманешь. Вооружившись мечом справедливости и прикрывшись щитом народной правды, они примут бой за всех против многих, как это случилось тогда — в Древней Греции.
Запахнувшись в плащи цвета зари, триста человек легли костьми, завалили ущелье своими телами, но не сдались. Леонид пошёл на бой с персами, когда вся Спарта вместе с нерешительным советом старейшин отмечала один из многочисленных праздников. Он не учинил мятежа против кучки негодяев, из личных амбиций отсрочивших общее выступление, не воспользовался своим авторитетом военачальника, чтобы взять с собой как можно больше людей и тем самым расколоть город на подчинившихся и не подчинившихся Совету. Он покинул Спарту с горсткой храбрецов, чтобы показать Греции, как от отваги немногих будет решаться судьба целой страны. Обороняя узкий проход Фермопильского ущелья, они затоптали конницу, превратили "бессмертных" Ксеркса в "смертных", доказав миру, что со свободой в сердце жить легко, а умирать ещё легче. Каждый спартанский гражданин, проткнутый ли мечом, пронзённый ли стрелой, раздавленный ли колесницей, умирал за что-то только своё и при этом за что-то общее, которое даёт ему это "своё". Пав смертью храбрых, они заслонили собой ту зародышевую модель демократии, которую воспримет Россия через две с половиной тысячи лет, и которую тоже надо будет отстаивать.
Ничего не изменилось со времён Древнего Мира. Если читатель вдруг подумает, что в 480-ом году до нашей эры спартанцы вышли против внешнего врага, то автора этой книги надо гнать из рядов писателей, как не умеющего ясно выразить свою мысль. А ещё для пущей профилактики закидать его камнями, чтобы не разбрасывал на страницах своего произведения словесного помёта и двусмысленной чепухи. А также побить, как следует, но не до смерти, а дабы понял, в какую область ему следует удариться, чтобы принести максимальную пользу обществу, и где не будет какого-либо вторжения в человеческую душу, которое он предпринял, решив опробовать себя на литературной стезе. Он хоть и молодой, но всё поймёт и отправится, куда глаза глядят. Например, вытачивать на станке болванки, чтобы самому не прослыть болваном; или кур начнёт разводить на золотые яйца, которые затем будет бить-бить, и ничего не добьётся, потому что, когда предоставлялась возможность, не написал о том, что триста человек вступили в бой не против миллионного войска Ксеркса, а за… За объединение раздробленной Греции.
