Алексей Леснянский - Гамлеты в портянках
— Поблагодарил просто, товарищ сержант.
— Слышь ты, умник. Это не из-за тебя, а то решишь ещё. Я просто армию ненавижу. Я ей удовольствие не доставлю. Положено спать четырём бойцам до наряда, значит, будут спать четверо. Как положено. А то, как заваруха, так спускают с цепи бешеных псов ББР. В двух кампаниях уже были. Может, и в третью закинут. Нас пользуют во все щели, а мы ещё спим не как положено в численном отношении. Ты не хочешь спать — вот будешь тусоваться. А эти два туловища отбей.
— Хороший ты мужик, сержант, а тебе это даже сказать нельзя, расценишь как подлизывание… и справедливо, и вообще слова иногда только всё испакостят, — тепло подумал Герц, а вслух роботом: «Разрешите идти?»
— Бегом марш!
Герц прошёл в расположении. Подойдя к Павлушкину, осмотрелся. Посторонних глаз не было, и он поправил одеяло на товарище.
— У-у, раскидал клешни, — с теплом подумал Герц о друге. — Мамку, что ли, во мне увидел, поправляй тебе. Задачу я выполнил. Кузельцов думает, что он разговором рулил. Ни фига — я рычажки дёргал. Он хоть и танк добрый, да и я танкист старый. Снаряды в молоко расстреляны, выхолостил я его. Где надавил, где прогнулся, как дипломат. Прикинь, он всерьёз думает, что распознал меня. Пусть думает. Я сам-то себя не знаю. Я бы даже обрадовался, если бы он меня раскусил, прояснил бы меня. Но чтоб чётко: где плох, где хорош, где силён, где слаб. Даже если бы я совсем чудовищем вышел, то только спасибо бы ему сказал. Мне плацдарм моей души нужен, чтоб с него наступление развивать. Тут у тебя, Герц, пехоты два батальона, тут у тебя понтона нет, здесь пять новых гаубиц без обслуги, там санбат по последнему слову медицины, там бреши, там дезертиры, там перебежчики. Но не вышло у него. В конце, Павлуха, получил я, короче, по харе. Как оказалось — к лучшему. Сначала умственно, потом физически его погонял. Ништяк, дурь вышла. Из обоих. Спите спокойно.
Семёнов и Календарёв никак не хотели верить Герцу, что им разрешли поспать. Александр кое-как заставил парней раздеться и лечь. Парни улеглись по стойке «смирно», вцепившись руками в края простыни возле подбородка. Их глаза были выпучены. Если они и хотели спать, то сейчас явно перехотели. Чтобы не разбудить Павлушкина и Куулара, Герц тихо уговаривал Семёнова и Календарёва, как воспитатель детсада:
— Спите. Ну, спите же.
— А почему мы? — приподняв голову, испуганно спросил Календарёв. — Саня, скажи ему, что мы ничё не накосячили вроде.
— Сань, скажи — а, — присоединился Семёнов. — Ты с ним хорошо живёшь.
— Да вы чё, пацаны, — произнёс Герц. — Ровно всё. Я вам говорю — ровно. Вы вместо нас с ним отбиваетесь, так он мне в курилке сказал. Никакого подвоха.
— А можно мы не будем? — попросил Календарёв. — Можно не будем, — а?
— Нельзя! — отрезал Герц. — Раздраконите его.
— Тогда мы просто с закрытыми глазами полежим, — зашептал Семёнов.
— Без палева, — прибавил Календарёв и зажмурился.
— Как знаете, — вздохнул Герц. — Вижу, фляга у вас конкретно свистит, как дети малые.
Расстроенный Герц прошёл в бытовку, опёрся на подоконник и стал смотреть в окно.
На плацу по нарисованному квадрату маршировал проштрафившийся «обоз». Перед выходом на улицу с солдат были сняты бушлаты, ремни и портянки.
— До ночи теперь будут, а потом, как обычно, оборона батальона, окапывание, огня не разводить, светомаскировка, — подумал он и произнёс вслух: «Зато всегда судьбой управляете. Удачи вам, пацаны».
Глава 13
Началось…
— Куулар, подъём, — тихо сказал Герц и затряс товарища за ногу. — Павлуха, подъём! Семёнов! Календарёв! — сказал он уже громко.
— Уже? — заворочавшись, пробубнил Павлушкин с недовольством.
Семёнов и Календарёв сладко потягивались. Их лица были опухшими.
— Всё-таки уснули, черти, — радостно подумал Герц и ответил Павлушкину: «Давай поглупей вопрос, а то чё-то умные задаёшь».
— С какой стати там и сям? — не разочаровал Павлушкин, рывком сел на кровать и быстрыми движениями вверх-вниз стал растирать лицо ладонями.
— А эти суициды чё тут делали? — начав одеваться, спросил Куулар у Герца, мотнув головой в сторону Семёнова и Календарёва.
— Отрабатывали нахождение в засаде, — ответил Герц. — Учились лежать тихо и смирно.
— Спали, — перевёл Павлушкин. — А ещё тренировались подражать звукам коней, тоже для разведки полезно… Чую, замутил ты тут, Герц.
— Время? — спросил Куулар.
— Деньги, — ответил Герц. — 18:06. Через девять минут принимаем казарму, так что — в темпе.
— Кузельцов как? — задал вопрос Павлушкин.
— До отбоя — шёлковый, — пообещал Герц.
— Не густо, — попенял Павлушкин, но закончил жизнеутверждающе: «По хрену гололёд. Зато время быстрее полетит».
В начале приёма дежурства свежие Павлушкин, Герц и Куулар сразу обрушились на уставшую предыдущую смену, не давая ей опомниться. Они всегда взводились до предела перед тем, как заступить в наряд по батарее. Весёлые и злые, они шныряли по расположению и придирались к каждой мелочи, готовые растерзать дневальных-предшественников, если те откажутся устранить какой-нибудь недочёт. Все трое машинально заломили шапки и затянули ремни на кителях так, что набирать воздух в лёгкие они могли теперь только небольшими порциями, а выдыхать — половинками этих порций.
— Бушики[85] у тебя валяются, — сказал Павлушкин дневальному Вахрушеву.
— Где?
— Срифмовать?
— Ты чё?! Глаза разуй, вон на вешалках висят.
— Не параллельно друг другу. Всё, что не параллельно, то валяется, сам знаешь. Иди поправляй.
— А смысл, Павлуха? Через час всё равно в столовку топать.
— Смотри сам, Ваха. Если через тридцать минут наш сержик наряд не примет, то отпоём вас всей бражкой минут через сорок-пятьдесят. А он не примет. Потому что я не приму!
— Вы больные на всю голову! До всего докапываетесь!
— Вы, блин, здоровые! Вчера жёлтого карандаша в канцелярии не досчитались, так такой кипиш подняли, как будто синего или красного — я не знаю — не хватает!
— Жёлтым «РХБЗ» в расписании подчёркивается!
— Из-за линии в сантиметр, которая раз в неделю проводится, заставили пацанов по всей бригаде полкать! Совесть не мучит?!
— А чё делать?!
— Чё делать, чё делать?! Синий с красным соединить — будет фиолетово!
— Очень смешно.
— Будет ещё смешнее, если мы казарму не примем. Обхохочитесь в курилке.
В бытовке обнажились мечи. Бузаков выхватил штык-нож из ножен, Куулар — заточку из-за голенища сапога. Бойцы стояли напротив друг друга на расстоянии вытянутой руки. Их ноздри расширялись и сужались. Они шумно сопели, как сказочные драконы. Их глаза светились ненавистью. На этот огонёк и заглянул Герц. Он взял табуретку и бесшумно подошёл к Куулару, который стоял спиной к двери и не мог видеть входящих.
— Тува, убери заточку, — сказал Герц. — Не надо резких движений.
— Он первый начал, — был ответ. — Я его убью.
— Дёрнешься — голову раскрою, — предупредил Герц. — Брось заточку и отпихни её назад.
— Ты за кого? — спросил Куулар. — За него?
В голосе тувинца прозвучала мальчишеская обида. Герц покачал головой и подумал: «Пацан пятилетний… А ведь с ножом стоит».
— Он тупой, — сказал Бузаков.
Тувинец дёрнулся вперёд. Герц схватил Куулара за китель, рванул товарища назад и, резко переместившись, встал между курсантами, как рефери.
— Брейк, — произнёс Герц. — Он не тупой, он просто плохо понимает по-русски.
— Как же, — сказал Бузаков. — Всё они понимают. Дуру гонят просто, чтоб их лишний раз не дёргали.
— Это тем более доказывает, что он не тупой. Чё не поделили?
— Я спички не нашёл, — сказал Бузаков.
— Какие спички? — спросил Герц.
— Которые Тува спрятал здесь. Две штуки. Он считает, что раз мы их не нашли, значит, плохо убирались. Так он проверяет качество.
— Умный ход, Серен-Оол, — похвалил Герц. — Но пацанов надо на первый раз простить.
— Почему? — спросил Куулар.
— Потому что даже если бы они нашли твои спички, то имели право их не убирать. Это мог быть чей-то тайник, у нас напряжёнка не только с сигаретами. Пусть лежат, где лежат. Ещё претензии к Бузе есть?
— Нет.
— Разойдись тогда.
В 19:00 Герц поднялся на тумбу дневального, взглянул в зеркало напротив и стал заправляться в установленном порядке. Он поправил шапку, провёл ладонями по верхним карманам кителя, подтянул ремень по голове, отодвинул тренчик от бляхи на ширину ладони, одёрнул «клапана» нижних карманов кителя. Проделав это, Герц согнул левую ногу в колене, перенёс вес тела на правую и замер до отбоя, как памятник.
Герц был на своём месте. Когда он стоял на тумбе дневального, его называли ди-джеем. У него была отличная память, поэтому, находясь на перекрёстке казарменных дорог, он всегда точно знал, где находятся все офицеры и сержанты и почти все курсанты. По выражению лиц и походкам людей он угадывал их настроения и желания и отрывисто выкрикивал, что, кому и когда надо сделать, чтобы всем и каждому было хорошо и спокойно в течение его наряда. «Герц рулит», — с уважением говорили все.
