Кауи Хеммингс - Потомки
— Я тебя там нашел. — Я показываю на стойку с открытками.
Алекс на секунду задумывается, но, заметив открытки, кивает.
— Потрясающе, — бросает она. — Разве нет?
— Я купил их все и выбросил.
— Спасибо, — говорит она.
Я оглядываю коридор, надеясь увидеть Скотти, но ее нет. Она все еще в палате. Двери лифта открываются. Оттуда выходит человек, который тащит за собой свою капельницу. Мне хочется его поторопить, и я вспоминаю Сида — как он чувствовал себя виноватым за свое нетерпение, если вынужден был ждать, пусть даже и инвалида.
— Иди в машину, — говорю я Алекс. — Пойду поговорю со Скотти.
Я боюсь ее увидеть. Я знаю, что нужно извиниться, но она должна была это сделать. Должна была дотронуться до матери.
Подойдя к палате, я слышу голос Скотти:
— А знаешь, я очень меткая.
Я останавливаюсь у двери. Скотти говорит с матерью. Я отступаю назад, но уйти не могу. Я хочу посмотреть. Хочу знать, что она говорит. Скотти приникла к Джоани, положив руку матери так, будто та ее обнимает. Я ловлю себя на мысли, что Джоани жива На это почти невыносимо смотреть.
— Вон оно, на потолке, — говорит Скотти. — Самое красивое гнездышко. Такое золотистое, нежное и теплое.
Я смотрю на потолок. Да, там действительно что-то есть, только это не гнездышко. Это кусок банана, который прилип к потолку, когда мы со Скотти устроили соревнование. В эту игру мы когда-то играли с Джоани, теперь в нее играет моя дочь.
Скотти приподнимается на локте, склоняется к лицу матери и целует ее в губы, отстраняется, смотрит в лицо и опять целует. Целует снова и снова, и каждый поцелуй у нее нежный, целебный, и я вижу, что она все еще надеется. Я не мешаю. Пусть верит в волшебные сказки со счастливым концом, верит в то, что любовь способна вернуть человека к жизни. Пусть попытается. Я долго смотрю на нее. Я даже хочу, чтобы у нее получилось, но через некоторое время понимаю, что хватит. Пора войти. Пора назвать вещи своими именами. Пора сказать правду.
Я стучу в дверь:
— Скотти!
Она лежит под рукой матери ко мне спиной. Я присаживаюсь на край кровати и кладу руку ей на спину. Я чувствую ее дыхание.
— Скотти, — повторяю я.
— Что, папа? — говорит она, и я рассказываю ей все, что происходит сейчас и что произойдет завтра, и чувствую себя самым жестоким человеком на свете. Но я делаю то, что должен, как можно мягче, а когда умолкаю, мы долго сидим неподвижно.
Голова Скотти прижалась к груди матери, моя голова прижалась к спине Скотти, опускаясь и поднимаясь в такт ее прерывистому от сдерживаемых рыданий дыханию. Ее маленькое тельце превратилось в единый комок, напряженный, нервный, сопротивляющийся, и я знаю, что Скотти не хочет мне верить. Как в это можно поверить?
38
Девочки, Эстер и я сидим в столовой, чего не случалось давно. День благодарения и Рождество не в счет. Эстер раньше с нами за стол не садилась.
— Когда мы последний раз собирались вместе? — спрашиваю я.
— На Рождество, — отвечает Алекс.
Когда Алекс была маленькой, она сочинила рассказ, который мы потом читали гостям накануне Рождества, после чего торжественно называли автора. В этой истории рассказывалось об Иосифе, о том, что он делал в ту ночь, когда родился Христос. Иосиф спрашивал у мудрецов и домашних животных, как нужно заботиться о младенце, и каждый давал ему советы. В результате к моменту рождения ребенка Иосиф так разбирался в подобных вещах, что сумел по всем правилам запеленать младенца, чему его научил осел. Однако в прошлое Рождество, когда Джоани встала, чтобы прочитать рассказ, Алекс неожиданно вырвала листок у нее из рук. Не думаю, чтобы кто-то из гостей это заметил. Только наш ближайший сосед, Билл Тиг, который, решив, что сейчас Джоани прочтет молитву, склонил голову и закрыл глаза. Именно под Рождество Алекс увидела, как ее мать входит в дом чужого мужчины. Впрочем, теперь это не имеет значения, поскольку всей семьей нам уже не собраться никогда.
— Ну, — говорю я, — в таком случае ваше здоровье.
Никто не поднимает бокал. А Эстер пьет пиво. Она сжимает банку обеими руками, держа ее на коленях.
— Сид разве не голоден? — спрашиваю я.
Сид сидит в задней комнате и смотрит телевизор, и о нем никто не вспоминает, отчего мне неловко. Наверное, Алекс велела ему держаться от меня подальше.
— Ничего, с ним все в порядке, — отвечает Алекс. Мы принимаемся за обед, который я приготовил сам: салат, жареная курица, рис и брокколи под голландским соусом. Я изо всех сил сдерживаюсь и жду, когда кто-нибудь похвалит мою стряпню.
— Ладно, мы ему оставим. Захочет есть, придет. Эстер вилкой вытаскивает из своего салата кусочки помидоров и авокадо и складывает их на краю тарелки. Девочки поливают свой рис соевым соусом. Эстер кладет в него кусок масла.
— Вы звонили в школу? — спрашивает у меня Эстер. — Девочки пропустили много занятий.
— Да, — отвечаю я.
— Алекс, когда ты уезжаешь?
— Она не уедет, — говорю я.
— Ай, — сокрушается Эстер. — Тогда жди беды. Попомните мои слова. И очень скоро.
— Эстер, ты не могла бы выражаться яснее?
Она качает головой:
— Если только… если только.
— Эстер, договаривай. Ты хочешь остаться с нами? В таком случае так и скажи.
Девочки перестают есть и смотрят на нас. С тех пор как я заставил их взять мать за руку, они смотрят на меня так, словно я стал совсем другим. Они смотрят на меня как на своего отца.
— Да, я хочу остаться. У вас. Вот, договорила. — И сует палец в банку с пивом.
— Ну и прекрасно, — говорю я. — Оставайся.
Она ничем не показывает, что довольна. Девочек это, по-видимому, вообще не интересует.
— Я хочу уйти, — говорит Эстер. — Я не хочу есть здесь.
— О’кей. — отвечаю я.
Она собирается забрать свою тарелку.
— Оставь. — говорю я. — Я сам уберу.
— Нет, я еще доем.
Эстер забирает тарелку и пиво и уходит на кухню. Через минуту оттуда слышится дружный крик: «Колесо! Фортуны!»
Под потолком раздается стрекотание геккона.
— Я не поеду в интернат? — спрашивает Алекс.
— Нет, — отвечаю я. — Ты будешь жить дома.
В мою тарелку садится термит и карабкается на рисину.
— Ты заметила, что Сид все время что-нибудь сует в рот? — интересуюсь я. — То свои волосы, то рубашку, то кошелек?
— Как младенец, — говорит Алекс. — Да, заметила.
Еще один термит ползет по моему бокалу. Все, они до нас добрались. Обеденный стол ярко освещен, и они летят на свет. Девочки вынимают термитов из своих тарелок. Скотти выложила несколько штук на столе, оборвав им крылья.
— Они похожи на червяков. — говорит она.
В нашем доме есть все, что нужно термитам: влага, сырость, еда. Если так будет продолжаться, придется накрыть дом тентом и пустить газ, чтобы они сдохли. Интересно, а мы где будем жить? Я представляю себе, как мы бродим по улицам. Алекс выковыривает термитов из риса, Скотти снимает их с курицы: острый красный соус обжег им крылья. Я встаю и выключаю свет в столовой, затем включаю освещение бассейна. Термиты полетят туда и утонут.
Мы продолжаем обедать в потемках. Я почти не могу отличить дочерей друг от друга. Одна из них рыгнула. Обе смеются.
Я делаю глоток вина, и мой бокал напоминает мне о матери, о том, какой сюрприз я ей устроил в День матери в детстве. Я приготовил завтрак и подал ей в постель. Положил лист салата в красный винный бокал, насыпал мюсли и залил молоком. Я думал, что здорово это придумал, потому что там было все, что ей на самом деле нужно: хлопья и элегантная сервировка. Увидев мой подарок, она рассмеялась — тогда я был уверен, что от восторга. Я смотрел, как она ест мюсли и зеленый, пропитавшийся молоком салат. Раньше, когда мои девчонки были помоложе, я поражался тем дурацким подаркам, которые они мне дарили, тому, до чего по-своему они понимали мои желания, но их подарки были, по крайней мере, безопасны. Например, карты, и все.
— Слушайте, почему в День отца вы не устраиваете мне сюрпризов? — спрашиваю я дочерей.
— Ты же не любишь шум, — говорит Алекс.
— Ты же не любишь мусор, — вторит ей Скотти.
— А теперь люблю, — говорю я. — Так и знайте. Мне нравятся шум и мусор.
— О’кей, — говорит Скотти.
— Неплохо, — говорит Алекс. — Я про курицу.
Эта похвала наполняет меня гордостью. Я чувствую себя Иосифом из сочинения Алекс. Я научился думать о других. В конце ее сочинения Иосиф помогает младенцу срыгнуть, потом укачивает на руках. «Не плачь, малыш, — говорит он. — Я с тобой».
Пока девочки уносят посуду, я беру тарелку с едой и иду к Сиду. При виде меня он снимает ноги с кофейного столика, продолжая говорить по мобильнику. Я собираюсь уйти, чтобы не мешать, но слышу, как Сид говорит кому-то «пока».
![Альфонс Доде - Малыш[рис. В.С. Саксона]](/uploads/posts/books/138467/138467.jpg)
