Ульяна Гамаюн - Ключ к полям
– Я попросил бы без оскорблений! И без рук. Костюм порвешь! – Бригелла попытался, очень осторожно, расцепить мои синюшные от напряжения пальцы. Напрасный труд: их свело чугунной жаждой мщения.
– Я повторяю вопрос...
– Иди в задницу!
– Я повторяю...
– Не знаю я, не знаю! Отвали!
– Ты с ними заодно. Ты меня предал... точнее, продал. Ты меня предал и продал. Ты с самого начала мне лгал. Ты так заврался, что... Но я готов тебе все это спустить, слышишь, Бригелла? Спустить за один только ответ на элементарный вопрос...
– Не знаю! – заорал он. Бармен, жонглируя шейкерами перед носом у раскрасневшегося Арлекина (не она), подозрительно на нас глянул. – Я и правда не знаю, – сбавив тон, отнекивался Бригелла. – Клянусь. Они ничего мне не говорят. Обращаются со мной, как с дерьмом...
– А ты и есть дерьмо. Маленькое такое дерьмецо. Где Жужа?
– Ах ты так, значит...
– А что? Хочешь, чтобы я тебе посочувствовал? Где Жужа?
– В сто первый раз тебе повторяю: не знаю. Я видел Тима. Он мне и доложил, что все раскрыто, что ты знаешь обо мне и Бипе. Точка.
– В сто первый раз сделаю вид, что поверил. Тогда следующий вопрос: где карлик, Пульчинелла, горбатый гном?
– Подожди... Столько людей... Давай по порядку...
– Ты опять?! – взревел я.
– Я не понимаю...
– Своего дядю видел?! – заорал я.
– Дядю?
– Не помнишь дядю? – Я хорошенько его встряхнул.
– У меня никогда не было ни дядь, ни теть. Это я помню отлично.
– Значит, карлик – не твой дядя?
– А он тебе разве не рассказал?
Я отпустил его и, трясясь от беззвучного смеха, прислонившись спиной к барной стойке, сполз на пол. Бригелла испуганно склонился надо мной:
– Ты чего?
– Брысь. Сгинь, нечистая.
– Ну и ладно. Ну и пошел ты... Снобы поганые! Ненавижу вас всех! А тебя и твою долбаную Жужу в особенности! Это ты дерьмо! Все вы дерьмо! Дерьмо, дерьмо, дерьмо!
Он с таким остервенением повторял это слово, точно в нем заключена была какая-то магическая сила или смысл. Я рванулся к нему, но бесеныш уже смешался с толпой. Когда я разжал ладонь, на пол полетела щегольская мохнатая пуговица.
Итак, снова один. Я постарался, насколько мог, встряхнуться и обдумать свои дальнейшие действия. Это было непросто: голова саднила, как загноившаяся рана, мысли путались. Казалось, будто кто-то, смешав толченое стекло с вишневыми косточками, нашпиговал этой пикантной смесью мою черепушку, причем пара косточек, что побольше, жестко напирали на зрачки. Куда идти? События этого вечера парили надо мной, как неоновая вывеска в кромешной ночи на забытой богом железнодорожной станции.
В какой-то момент музыка стихла, покатая сцена осветилась синим светом, и толпа танцующая с неожиданной легкостью перевоплотилась в толпу созерцающую. По складкам черного, таинственно мерцающего занавеса пробежал ветерок, и через мгновение в зал уставилось белое пятно, в котором я без труда узнал Пульчинеллу. Драпируясь в пыльные складки материи, он с любопытством разглядывал зрителей, а те с не меньшим любопытством пялились на него (зрелище было престранное – учитывая, кроме всего прочего, тот факт, что голова Пульчинеллы не сильно возвышалась над полом). Наконец, словно придя к какому-то выводу, карлик хлопнул в невидимые ладоши, занавес послушно распахнулся, и заиграла тихая тревожная музыка. Грянули аплодисменты. От надсадного синего освещения болели глаза, тем не менее, я заметил, что над сценой висят, слегка покачиваясь, колокольчики на длинных нитях. Раскланиваясь и осыпая публику воздушными поцелуями, Пульчинелла синим мотыльком порхал по сцене. Пока он выделывал свои фирменные па-де-зефиры, из-за чернильных кулис выплыл Капитан (всплеск эмоций в зале, его смущенные поклоны), что-то шепнул своему патрону и ретировался за кулисы.
– Пані та панове! Дамы и господа! Мадамы и мусье! Сэры и... – начал карлик.
Идиотский гогот в зале.
– Пардон, я так не могу. Маэстро! – крикнул он, глядя куда-то вверх. – Маэстро, если вас не затруднит, прибавьте белого. И контрастность увеличьте, будьте так добры.
Стало светлее. Сцена заметно вылиняла. Отмытый от синьки и выбеленный мотылек прожурчал:
– Так достаточно. Благодарю, – смущенная улыбка. – Чувствую себя синей гусеницей. А что, было бы неплохо... Откусишь с одной стороны – подрастешь, с другой – уменьшишься (смешки в зале). Итак, на чем мы остановились? Ах, да. Мадам и мусье! Вашему вниманию предлагается необычайный, единственный в своем роде номер под скромным названием «этюд в багровых тонах»! Картина фантастическая и экстатическая! Высший пилотаж! Доведенная до совершенства техника убийства! Итак, дорогие мои, вам выпала честь присутствовать при метании ножей в мятущуюся фигуру!
Аплодисменты. Охи.
– Ибо, что может быть необычайнее, чем мятущаяся фигура? Мятущаяся, не побоюсь этого слова, душа – эта малахитовая шкатулка с двойным дном, утратившая чувство реальности, ранимая, порывистая? Человек с богатым творческим воображением скажет, что это жестоко, что это смертельно опасно, что это, в конце концов, не по-христиански, и будет совершенно прав! Да, метатели небезгрешны. Ничтожная ошибка – и одной мятущейся душою меньше. Но, дамы и господа, не торопитесь в своих оценках! Во всем мире мастеров метательного жанра можно пересчитать по пальцам, в то время как мятущихся душ никакими пальцами не перечесть. Улавливаете мой тонкий намек? Прекрасно! Я не сомневался! Не откладывая ни секунды, начнем представление!
Новая волна восторженных оваций вынесла на сцену тощего типа (фисташковый господин из цирка, вспомнил я), за ним, как Афродита из пены, появилась под конвоем ослепительных прожекторов девушка-волан (дама в алом платье!). Их яркие, богато украшенные костюмы составляли дуэт. Тощий торжественно катил деревянный щит, девушка несла ножи, пританцовывая и пощелкивая ими, как кастаньетами. Они были без масок («Влюбленные не носят масок», – продекламировал кто-то у меня в голове).
– А вот и мятущаяся душа! – провозгласил карлик.
Из-за кулис нерешительно выступил Арлекин. Я внутренне сжался и в то же время почувствовал себя совершенно свободным, как человек, после мук неизвестности узнавший самое худшее. Она была в черной полумаске и слишком далеко, чтобы можно было разглядеть лицо, но в том, что это Жужа, не было никаких сомнений. Приплясывая на манер своего лилипута-эквилибриста, яркая, в шапочке с заячьим хвостом, с кошельком на поясе, она подошла к Пульчинелле, и они, взявшись за руки, поклонились. Затем Арлекин подскочил к щиту, который тощий субъект установил в правом углу сцены, и, широко улыбаясь, стал к нему спиной. Девушка-волан подошла к карле и присела, протягивая ему подушку с разложенными на ней ножами.
– Какой же выбрать? – с наигранным замешательством спросил тот, водя пальцем по ослепительной стали.
– Побольше и поострее! – крикнул кто-то из зала. Бригелла?
– Желание публики – закон!
Эффектно вытянув огромный нож без рукоятки (по стальному лезвию пугливо пробежала радуга), Пульчинелла подошел к краю сцены и заговорщическим шепотом обратился к зрительному залу:
– Артисты нуждаются в помощи зрителей. Кому не жалко платок?
У сцены завозились. Смешливое прысканье, приглушенные пререкания, и вот уже подсвеченная синим кристальная ручка Офелии с того света протягивает низкорослому принцу датскому газовый желто-зеленый шарфик.
– Не то! Не то! – скорчил гримасу принц. – Что-нибудь поплотнее!
Снова возня. Какой-то толстяк, протиснувшись к сцене, замахал белой тряпицей. Пульчинелла присел, разглядывая то ли толстяка, то ли его платок.
– Сдаетесь? (Смех в зале.) Скажите честно, вы им уже вытирали нос, дружище? Это будет доведено до сведения королевского Совета.
Бурный протест толстяка, общий смех.
– Ладно, минуточку внимания! Вот перед вами клинок, который, прошу заметить, заточен с обеих сторон. Обоюдоострый клинок во тьме.
Карлик подбросил платок над ножом, и тот, коснувшись лезвия, был с легкостью рассечен на две половины. Продемонстрировав впечатленному залу обе половинки, он связал их узлом и с преувеличенными расшаркиваниями протянул владельцу:
– Премного благодарен, сэр Джон. А теперь приступим!
Он обернулся к Жуже, которая за время затянувшейся прелюдии успела уже заскучать. Пульчинелла потоптался на месте, разминая ноги, как бегун перед продолжительной дистанцией, затем, сверкнув зубами, стал прицеливаться. Колокольчики, словно почуяв недоброе, заволновались. Я, безусловно, понимал всю фарсовость происходящего, но тревожное ощущение надвигающейся беды заставило меня двинуться сквозь толпу к сцене. Я шел как безвольная, влекомая страхом марионетка – именно страх переставлял моими ногами.
Барабанная дробь, глухой присвист, пружинистый чирк по воздуху, удар – подняв глаза, я понял, что метатель действительно «приступил». Арлекин блестел беззаботной (чересчур беззаботной) улыбкой, карла весело клубился по сцене. В деревянном щите, у самого уха Арлекина, дрожал в бессильном гневе нож. Я замер на месте: выходит, не фарс? Арлекин – руки в стороны, ноги широко расставлены, сладкая улыбка и влажные огоньки глаз в прорезях полумаски – приготовился к следующему «броску». Но я не знал еще всего ужаса: пока Пульчинелла гримасничал и целился, Арлекин, вместо того чтобы, затаив дыхание, неподвижно стоять на месте, стал выделывать акробатические кульбиты: изгибался лозой, становился на цыпочки, подпрыгивал, по-лебединому вытянув шею, балансировал то на одной, то на другой ноге... В которую из многочисленных Жуж целился карлик?
