Ульяна Гамаюн - Ключ к полям
Бип казался беззаботно и безоглядно счастливым. По странной причуде – моря ли, светотени? – его карие глаза то светлели до прозрачной желтизны, то, густея, уходили в плотный сумрак; временами казалось, что радужка, словно парус на ветру, вздымается и опадает. Эти глаза (в каждом по солнцу) были живыми настолько, что вблизи воспринимались как абсолютно самостоятельные существа; «Бип» и «глаза Бипа», хоть и появлялись одновременно, но существовали отдельно, вроде Джона Сильвера (или Флобера) со своим попугаем. Ни древности, ни мудрости в этих глазах не было, но в тенистых аллеях, в солнечной ряби садов, что жили и дышали внутри них, проступал абрис человека, разгадавшего пусть и одну, но самую важную загадку. Встречаясь взглядами, вы видели в его глазах свое собственное отражение с райскими кущами за спиной, будто он, набрав вас в пипетку, капнул себе на радужки. Мохнатый бородач, древесный дух, Пан, хитрый фавненок – вот кем он был.
Бип много плавал, удил рыбу, собирал со мной ракушки и гальку, а его трость – «крючок для ботинок» – все чаще скучала в темном прикроватном углу. Загорелый, то оливковый, то янтарный, издали он походил на задорного мальчишку лет десяти. А так как мне, по его словам, и в худшие времена можно было дать не больше четырнадцати, то мы составляли замечательный дуэт: худая девочка в огромной шляпе и бородатый мальчик с сигаретой в зубах.
Именно там я неожиданно для себя начала рисовать. Бип, радуясь, как маленький, купил мне стопку желтых блокнотов (очень похожих на тот, где я записывала, вот уже года два подряд, некоторые свои мысли), мелки и краски. Помню, как рисовала «Полет» – картинку, которую кто только не пытался у меня выцыганить, – шляпа, вместе с чайками парящая над волнами. Бип, выслушав мои планы относительно парящей шляпы, увязался за мной на пляж. Когда мы пришли, он настоял на том, что рисовать нужно непременно с натуры, и весь день мы провели за работой: он – неутомимо подкидывая в воздух соломенную шляпу, я – перенося эти полеты на бумагу.
Тим и Чио лазили по горам, Лева нашел себе укромный уголок в местном парке, зеленом и фотоувеличенном, и затаился там, под соснами, у фонтана (фавн, нимфа и кувшин с водой в обрамлении любопытных голубей), мастеря из шишек морских чудовищ. Местные аборигены с выдубленной солнцем кожей продолжали пялиться на Бипа, как на диковинного зверька. Некоторые всерьез считали его Черномором и точили волшебные мечи. Когда Бип с Левой, порядком обгорев, в день приезда заявились в аптеку, тамошняя девица не могла оторвать от краснокожего человечка глаз, а кассирша в супермаркете едва не лишилась дара речи, когда кто-то невидимый скомандовал Леве взять еще три коробка спичек и конфету на палочке. Бип петушился и корчил рожи, но видно было, что он задет не на шутку. Дома он редко появлялся на людях, общаясь только со старыми знакомыми и друзьями – людьми слишком воспитанными, пресыщенными миром и собой, чтобы замечать чужие изъяны, и отвык (забыть он не мог) от реакции обыкновенного среднестатистического балбеса, который тычет пальцем и гогочет, точь-в-точь как его далекие предки с палкой-копалкой. Здешние балбесы, изводимые безлюдьем и жарой, не могли на него наглядеться.
В пятницу, за два дня до отъезда, они гуляли с Левой по скупо иллюминированной набережной и вдруг очутились в самом сердце орущей детской толпы: она хлопала в ладоши и требовала каких-то «вывертов». Стиснутые со всех сторон, как горе-путешественники в плотном кольце полуголых и необедавших туземцев, они беспомощно топтались на месте. Исполинская фигура Левы высилась над орущими детьми, как фонарь над клумбой, Бип в этой клумбе не был виден вовсе. Когда какой-то крепыш в джинсовом комбинезоне стал дергать Бипа за бороду, он не выдержал и крикнул Леве, чтобы тот «надавал им по шее». Лева расквасил на своем веку не одну сотню настырных рож, но поднять руку на ребенка был не в состоянии. Тогда Бип, перекрикивая испуганную мелюзгу, разразился отборной руганью и замахал булкой, которой они с Левой кормили чаек. Дети в ужасе отпрянули, кто-то заревел. Вот тут-то, с опозданием, как полиция в детективном романе, появились, перекрикивая и детей, и взбешенного Бипа, чьи-то родители, фотограф с обезьянкой и надувным крокодилом под мышкой, помятые послеобеденным сном обитатели ближайшего пансионата. Начался скандал. Невесть откуда появился папаша мальчика, дернувшего Бипа за бороду, кудлатый и не очень трезвый, в таком же точно джинсовом комбинезончике, и, потрясая волосатым кулаком, обещал упрятать «эту карлу» в тюрьму; сметанно-белый пансионер в соломенной шляпе своей медузоподобной супруги призывал вязать «этим гадам» руки, кто-то самозабвенно матерился, а фотограф, вытирая загорелую лысину тельняшкой обезьянки, прятался за спинами кричащих и норовил украдкой стукнуть Леву крокодилом по голове. Тут уж Лева применил силу, впрочем, без кровопролития, аккуратно разметав возмущенных пляжников по обе стороны от дорожки, и, схватив машущего булкой Черномора, припустил по тенистой аллее к нашему пятиэтажному дворцу.
День был ветреный, сплетни о драке на набережной разнеслись по поселку минут за пять. Вернувшаяся с рекогносцировки Чио поведала следующее: местная ребятня приняла экстравагантную парочку за артистов недавно прибывшего цирка, афиши которого среди прочих чудес обещали благодарным зрителям «Чудесные выверты» – номер, в котором великан крутит над головой, как лассо, партнера-карлика, подбрасывает бедолагу в воздух и, хлопая в ладоши и пританцовывая, ловит на лету за бороду. При иных обстоятельствах Бип сам первый посмеялся бы над «вывертами», но он был слишком зол и слишком расстроен навязчивым вниманием всего поселка. А когда спустя час, в лучших традициях разыгрываемого трагифарса, явился ни о чем не подозревающий Тим, радостно помахивая в воздухе цирковыми билетами, Бип, не говоря ни слова, разорвал их в клочья.
В субботу, возвращаясь под вечер с пляжа, я с удивлением заметила у подъезда знакомую фигуру Чио: отступив под сосны, она жестом меня поманила.
– К чему такая таинственность? – беспечно усмехнулась я.
Но она молчала, нервно переминаясь с ноги на ногу. Приглядевшись, я заметила, что она бледна и испугана.
– Что случилось? Тебе плохо?
– Нет, нет. – Она схватила меня за руку и потащила к усыпанной иголками лавочке.
– Что такое, скажи по-человечески, – добивалась я.
Силой усадив меня на скамейку, она плюхнулась рядом, схватилась за голову и, мерно раскачиваясь, простонала:
– Мими...
– Что Мими?
– Расшибли голову.
– Что ты несешь? Что за шуточки!
– Расши-и-ибли, – выла она.
– Прекрати! Хватит, слышишь! Расскажи по-человечески, что произошло.
– Расши-и-ибли...
– Кто?
– Никто... Не знаю... Должно быть, эти выродки, с которыми вчера поцапался Бип.
– Но почему... что за дикость... – Я никак не могла поверить в то, что она говорит. Зачем кому-то убивать безобидную, толстенькую Мими? Дико. Невозможно. И, однако, это так.
– Все ушли, а я... Ты ведь знаешь, как Мими любила погулять... А тут еще белки... так ее интересовали... Ну я и выпустила ее, а сама прикорнула... Откуда я могла знать? Они втроем нашли ее на лестнице. Она, по-видимому, там несколько часов пролежала, в черной луже... А там ведь ходят все эти люди, постоянно, вверх-вниз, и ни один... ни один... И все ведь знают, что она наша. – Она разрыдалась. Я сидела, глядя в темноту. Когда Чио вновь заговорила, ее слова звучали где-то далеко-далеко. – Бип совсем рехнулся. Бился головой об стенку и рычал. Бешеная сволочь, – она скривилась и потрогала припухшую губу, – стащил меня с кровати и убил бы, если бы не Тим с Левой. Потом хотел бежать куда-то, с этой своей палкой...
– Где он?
– Дома. Только я тебе не советую...
Не дослушав, я бросилась в подъезд. Добежав до второго этажа, вспомнила про лужу и вызвала лифт. Дверь открыл взъерошенный Тим.
– Ты уже знаешь?
– Да, Чио там, внизу...
– Он просто свихнулся. Никогда его таким не видел. Набросился на Чио... Мы с Левой насилу его одолели. Видела бы ты, как он вырывался! Размахивал руками и обещал нас прикончить. А потом вдруг враз присмирел. Уж лучше бы он размахивал руками, чем такое спокойствие! Сидит, улыбается такой жутковатенькой улыбочкой. Сказал, чтобы мы собирали вещи.
– Но поезд только завтра ночью!
– Говорит, поедем на автобусе. – И, помолчав, добавил: – Лева ушел на твой пляж. Хочет закопать ее там. А мне все это так осточертело...
– Я пойду к Бипу.
Когда я вошла, Бип, насвистывая, стоял ко мне спиной у окна. На кровати лежал, криво разинув пасть, его маленький, напичканный вещами брезентовый саквояжик. В углу сиротливо притулился надувной бассейн Мими.
– А, Мышонок! – обернулся ко мне, натужно улыбаясь. – А мы, видишь, уезжаем.
– Бип...
– Да, пора сматываться. Осточертела эта дыра. Поедем на автобусе, как тебе такая идея? Будешь весь день смотреть в окно. Снимаемся с якоря!
