Ульяна Гамаюн - Ключ к полям
Бросок. Аплодисменты. Улыбка Арлекина. Исступленная злоба ножа в деревянном щите. Скрывшаяся было девушка-волан снова выпорхнула к карле: в руках у нее был плотный черный шарф.
– Желающие могут проверить абсолютную непрозрачность реквизита! – торжественно возвестил Панч.
Пока желающие щупали и примеряли иллюзионистский аксессуар, тощий господин выкатил стул на колесах с деревянной спинкой, и Арлекин, весело его оседлав, стал медленно вращаться. Шарф вернули, подтвердив его неоспоримые ослепляющие свойства, и девушка, присев на корточки возле Пульчинеллы, завязала ему глаза. С ядовитой гримасой на белом лице он долго, растягивая удовольствие, целился и стал метать, один за другим, семь ножей. Все они, с голодным урчанием разрезая пространство, глубоко врастали в спинку стула. Арлекин, не прекращая вращение, кажется, даже подмигивал зрителям. Меня мутило. По вискам скатывались на шею крупные капли пота. Я где-то слышал, что ассистент метателя испытывает страх, только когда мимо головы пролетают первые два ножа. Раньше я думал, что после он погибает. Жужу, похоже, ножи не смущали нисколько, ни два первых, ни пять последних.
Купаясь в рукоплесканиях, карлик стащил повязку и с озадаченной миной, не предвещающей ничего хорошего, подошел к краю сцены. Арлекин снова пристроился у щита. Стул унесли. По рядам волнами ходили «Потрясающе», «Как он это делает?», «Гипноз», «Оптические иллюзии», «Фокусы».
– Никаких фокусов, дамы и господа! Музицирование, жонглирование, актерство и загадывание загадок! А знаете, я что-то притомился. Да и скучновато становится.
Протесты и нытье из зала.
– Нет, лучше вот что: кто из вас не побоится занять мое место? А? Есть смельчаки?
Я шумно вздохнул. Ледяные мурашки забегали по спине. Жужа, тем не менее, выглядела спокойной и безучастной.
– Ну, кто? – взывал к притихшей публике неугомонный карлик, гипнотизируя темный и безмолвный, как старый колодец, зал. – Да тут одни трусы собрались!
Счастливый, что «тут одни трусы собрались», я не сразу заметил взбирающегося на подмостки похожего на огромного вареного краба Панталоне, а заметив, не сразу осознал значение свершившегося. Смельчака тискали, тетешкали, как румяную куклу; карлик со злорадной елейностью его обихаживал, дергал за плащ, хвалил желтые, с загнутыми носками туфли, примерял его стариковский красный шерстяной колпак. Зал гудел, зал ликовал. Несмотря на землисто-красную маску, скрывавшую бо#льшую лица, острые усы и конусовидную бородку (а может, именно поэтому). я узнал его. Это был номер четвертый, червяк (в этих узких красных штанах и жилетке еще бо#льший червяк, чем в прошлую, и единственную нашу встречу), – человек, который будил во мне первобытную жестокость и глубочайшее отвращение. Я вспомнил жовиальных, похотливых танцоров Брейгеля-старшего: хищный и тупой блеск в глазах, чудовищная мошна и красное, льнущее к дородному телу облачение. Этот слизень, даром что тщедушен, был определенно с этими приапами в родстве. Я не знал, на что может решиться этот несчастный, я, по большому счету, не верил в то, что он способен на что-либо решиться, но ясно было одно – я должен быть там, у сцены, или на сцене, если потребуется.
Продвигался я с трудом. Темные фигуры под расписными масками были неподвижны, как каменные идолы. Сдвинуть их с места было невозможно и немыслимо. Опасливо поглядывая на матовые в стразах и жемчуге лица, в кромешные провалы глазниц, я выискивал лазейки между этими бездыханными телами и, проскальзывая в щель, старался не задеть затаившееся под маскарадной мишурой зло.
Тем временем Пульчинелла, которому наскучила новая игрушка, перешел к делу.
– Какое оружие предпочитаете? – вежливо осведомился он.
Червяк что-то проблеял в ответ, но так тихо и сбивчиво, что слов было не разобрать.
– Вот ножи. Испанские, очень рекомендую.
Сбросив с себя тяжкую ношу ассистирования, девушка с кавалером исчезли за кулисами. Хитрый карлик, с драгоценной россыпью холодного оружия на черной подушке, так и лучился доброжелательностью. Роль услужливого пажа он исполнял с удовольствием.
– Этот? А может, этот? Ну же! Ну что ж вы! – подзуживал он.
Червяк, кажется, и сам до конца не осознал, какие скрытые силы вознесли его на сцену. Он сдавленно блеял, потел и бурел под маской. Кончилось тем, что услужливый карлик всучил смельчаку первый попавшийся нож и ободряюще похлопал его по ладони (до плеча он не доставал).
– Готовы?
Я был уже у самых подмостков и напряженно следил за каждым персонажем бутафории. Панталоне застыл с испанским клинком в руках, разглядывая его с видом питомца джунглей, нашедшего мобильный телефон. Обмахиваясь, как веером, своим белым колпаком, Пульчинелла коршуном кружил вокруг этой вареной жабы. Арлекин с непроницаемым видом все так же стоял у щита. Что она чувствует? Что творится в ярких ромбах ее души? Выглядела она спокойной – тишь да гладь. И только когда червяк, оторвавшись от ножа, перевел свой маслянистый взор на нее, она брезгливо вздрогнула. Я вздрогнул тоже.
– Ну, решайтесь, дорогой Панталоне. Раз уж вызвались...
Червяк сделал жалкую попытку прицелиться, постоял, переминаясь с одной кряжистой лапки на другую, и, словно обессилев, опустил руку.
– Я понял, друзья мои! – возгласил тогда Пульчинелла. – Нож – это слишком мелко для синьора с такой прелестной бородой! Но как же быть? О! А может, может... – он подошел к кулисам, нагнулся, что-то подбирая, и доверительно поворотился к синьору, – может, сгодится что-нибудь покрупнее? Хотите топор? Вот такой!
И он взмахнул заготовленным заранее тесаком. В зале заахали. Я в ужасе отшатнулся: воскреснувшие маски производили впечатление еще более зловещее, чем мертвые.
– Хотите? Нет? Точно? А жаль, зрелище было бы незабываемое. В любом случае, не важно чем, метать придется. Так что давайте. Номер и так затянулся. – Карла начинал (или делал вид, что начинает) сердиться.
– Он не станет.
Жужа, стащив полумаску, впервые заговорила – бледная, глаза воспаленные и злые.
– Что? – Панч, видимо, не ожидал такого поворота событий.
– У Гримы кишка тонка. Это слабое и жалкое существо. Амеба на веревочках.
– Какой такой Грима? Не знаем таких, – весело пропел карлик.
– Кихленко-Гримасов, но все называют его Гримой.
– Зовите его Панталоне. Или настоящим именем.
– Это его настоящее имя – Грима. – Жужа не сводила глаз с красного уродца. С такой ненавистью она не смотрела даже на меня.
– Друг мой Панталоне, вы видите, что творится? Да после таких речей и топора мало...
– Это ужасный, несчастный червяк, – Жужа говорила тихо, но в звенящей неестественной тишине каждое ее слово приобретало резкую, четко очерченную форму. Маски, затаив дыхание, слушали. Я тоже. Червяк!
– Ужасный, несчастный – вас не поймешь, Арлекин. Сосредоточьтесь. Формулируйте свои мысли точнее. А вы, Панталоне? Что ж вы...
– Зачем он меня преследует? Зачем он меня изводит? Все три месяца, что я у них проработала, он не давал мне покоя. Это был ад!
– Панталоне, отвечайте, – потребовал сердобольный карлик.
– Нет, пусть молчит! Я не вынесу его блеянья! – Взгляд ее стал еще красноречивей. Как я ее понимал! – Он не человек, он раб, и смерд, и кто угодно еще!
– Панталоне, отвечайте!
– Он не может. Он немой. Знаете, есть такие простецы, смиренные овечки. Это слизкий, занудливый уродец. Это Калибан. Да что я говорю, он в сотню раз хуже! Он живет по указке, он сделан по трафарету, криво и наспех вырезанному. Он умеет только пресмыкаться и извиваться кольцами. Он находит в этом сладострастное удовольствие!
– Панталоне, отвечайте!
– Я бы и думать забыла о его существовании, если бы он не лез с таким упорством в мою жизнь! Он ходил за мной по пятам, всюду были следы его невыносимого присутствия. А ведь я с самого начала дала ему понять, что один его вид приводит меня в бешенство. Объяснила очень вежливо, в рамках приличий, по правилам этикета, как любит этот прихвостень. А его голос... это что-то за гранью добра и зла. Мне очень неприятно говорить это вот так, на публике, но он сам напросился. Зачем, спрашивается, он выперся на сцену? Он мне глубоко омерзителен. Меня воротит от него. Бывают такие люди, к которым, казалось бы, кроме сострадания, испытывать ничего невозможно, но ты ненавидишь их лютой ненавистью. Я никогда бы об этом не обмолвилась, несмотря на настойчивое, переходящее в хамство преследование. Я стараюсь не быть жестокой. Это все, что я могу. Но он стал слишком много себе позволять. Он посягнул на единственное, что я еще ценю в этой дурацкой жизни, – на мою свободу. Плел какие-то интриги, чтобы задержать мое увольнение, даже осмелился меня шантажировать, скользкая душонка!
Вот вам и простец! Про лифт, выходит, врал?
– А под конец, когда его затея провалилась, бежал за мной по коридору, и ломился в лифт, и верещал своим невозможным голосом!
