Игорь Гергенрёдер - Грация и Абсолют
Алик выговорила задрожавшим голосом:
– Успокойся!.. – выбросила руки, как бы пытаясь толкнуть его назад на стул.
Лонгин Антонович шагнул к телефону. Виктор шевельнулся в кресле, развязно потребовал:
– Минутку-минутку! – и прищёлкнул пальцами. Изменив выражение, ласково попросил Алика: – Пожалуйста, оставь нас одних!
В глазах у неё стояли слёзы, он повторил просьбу. Алик нервно прищурилась:
– А вы не будете драться?
– Ну что ты... Исключено!
– Услышу – закричу! – Она вышла, прижалась к двери, стала слушать.
Позже ей придётся признаться себе, какое дразнящее чувство испытывала она в этот момент. Её самолюбие не могло не щекотать – двое мужчин схватились из-за неё насмерть. Она ловила то, что говорили за дверью. Виктор сказал приглушённым голосом:
– Брось рисоваться! Я знаю: ты сделаешь, как обещал. Я уважаю... Но и ты имей уважение! Я предлагаю: на эту ночь остаюсь у вас – ты нам разрешаешь... Наутро сматываюсь в мою дыру. Но приезжаю дважды в месяц на два выходных. Ты устраиваешь мне в гостинице номер-люкс.
Профессор ответил тихо, но категорично:
– Выбрось из головы! Раз в два месяца и ни хуя больше! Приезжаешь на один выходной. Ночуешь одну ночь.
– У вас?
– Ну уж нет! В гостинице.
– И всего раз в два месяца? Ты смеёшься, что ли? Давай – два раза в месяц на один выходной. Не-е-т? Ну, тогда – раз, но на две ночи, или звони, сажай и сам садись!
– И посажу, и сяду! Я своё пожил. Это ты, дурачок, мало ещё чего видел, – высказал профессор и продолжил: – Хорошо, раз в месяц на один выходной. Каждый третий месяц – на два.
– Ладно, пусть так. Договорились.
88
Алик мысленно повторяла: «Ужас! ужас!..» – внушая себе, как чудовищно оскорблена. Ей было пронзительно жалко себя, и в то же время она ни в коем случае не призналась бы себе, что не чувствует особого ужаса. Лишь бы не облеклось в мысль неосознанное согласие: а почему, в самом деле, не устроиться?.. Но она поняла то, чего ещё не сообразили мужчины (сильно бы их это встревожило?) – стоит их договору осуществиться, и Алик перестанет быть несказанно вожделенным, любимым Аликом. Она подешевеет.
Будь она прирождённой бесстыдно-экспансивной куртизанкой – другое дело. Она сделалась бы для них лишь ещё желаннее. Но Алик – иная. Её не отличают агрессивный цинизм и холодная злость истой развратницы. Алик в глубине души застенчива, а чем она щедро наделена, так это артистизмом, она – талантливая играющая девочка.
Влетев в комнату, закрыв окно, бешено, со взвизгом, бросила:
– Дряни! Гнусные дря-а-ни!! Сожр-рите друг друга – мне плевать!
Они переглянулись – она всё слышала, и её взаправду прожигает глубочайшая обида.
– Делить меня как последнюю... – она схватила с письменного стола бюст Сократа и с размаху швырнула на паркет: бюст раскололся на четыре части.
Мужчины несмело бормотали, просили успокоиться – она разъярённо бросилась к книжному стеллажу. На полке стояла початая бутылка коньяка – Алик изо всей силы бросила её на ковёр, покрывавший пол, следом за бутылкой полетела рюмка. Обеими руками вцепившись в книгу потяжелее, Алик подняла её над головой и с размаху швырнула в картину с голой купальщицей, перенесённую сюда из спальни. Можов, вскочив, протянул руки к разъярившейся любимой.
– Га-а-д!!! – Не увернись он, её ногти располосовали бы ему щёку. – Пр-р-ровались вы оба... делить меня... – она метнулась вон.
У себя в комнате, белая от злости, запихивала в дорожную сумку вещи: сколько войдёт. Переодеться – и скорее прочь из этого гнезда ебли! Она, не взяв с собой подарки: жемчужное ожерелье с нефритом, кольцо с сапфиром, серьги с сапфирами, – выбежала в прихожую с набитой тяжёлой сумкой за плечом. Мужчины поджидали – побито-покорные и, казалось ей, помирившиеся.
– Тва-а-р-ри пр-роклятые! – На этот раз от её ногтей пришлось уворачиваться мужу.
Рванувшись за порог, хлопнула дверью – «чтобы посыпалась штукатурка». В первом часу ночи явилась под отчий кров, перепугав и расстроив родителей.
89
Всю ночь Алик ждала, что позвонит Можов. Ей нестерпимо хотелось хлестать, хлестать его словами – и чтобы он всё вынес и искал встречи с нею. Он не позвонил.
Мама, бледная, с красными пятнами на лице, входила в комнату Алика, принимала успокоительное – демонстрировала, как дрожит рука со стаканом воды.
– Неужели не скажешь, что произошло? Ты меня в могилу вгоняешь! Отец тоже не спит, а у него на заводе такая напряжёнка!..
Алик психовала:
– Мамуся, тебе не из-за чего умирать. Но объяснять мне неприятно!
Наконец поняла: всё равно надо что-то придумать.
– Он устроил мне гнусную сцену ревности!
– Из-за кого?
– Из-за бывшего секретаря.
Мама вспомнила:
– А-аа... но ведь он женился где-то в деревне?
– Ну да – и позвонил мне оттуда по телефону: просто по-приятельски, там же глушь, тоска.
– Позвонил при муже? ты при нём говорила?
– Ну да...
– Какая же ты наивная дурочка!
В дверях стоял папа:
– Значит, он ревнивый? Я так и думал. Ничего страшного: перебесится – крепче привяжется. Ударит – дай сдачи. Он человек интеллигентный – полезет извиняться.
Мама встревоженно спросила:
– Но он тебя не бил?
– Нет. Грязно обзывал, отвратительно.
Мама понимающе кивнула:
– И ты его обзови, не стесняйся. Он уступит – и ты с ним помягче. На днях за тобой приедет.
– Я не вернусь! – воскликнула Алик.
– Хорошо, хорошо, – согласилась мама, убеждённая, что это тривиальная поза, – успокойся, засни.
На работе, где её окружали жгуче любопытные проницательные женщины, Алик не сумела сыграть беззаботность и благополучие и скоро почувствовала: принялись обсуждать. Чтобы не увлеклись догадками, призналась с влажными глазами: супруг нашёл любовное письмо – ещё до женитьбы прислал один...
Коллегам понравилось: хи-хи-хи, какой эмоциональный учёный! И что за выражения ему подвезло прочесть? Алик, скромно помедлив, поведала:
– Целую твои трогательные розочки.
– Хо-хо-хо, и всё?
– Сладко-сладко нежу незабудку...
Одни прыснули, кто-то, ликуя, зажмурился. Ай-да приятные излияния для старичка!..
Алик бросила пренебрежительно и рассерженно:
– Дурак написал!
Дэн спросил её наедине:
– Этот актёр?
– Угу – Данков.
90
Через день профессор прислал к родителям Алика шофёра. Тот не попросил позвать Алика (она уже возвратилась из Дома моделей), а вручил пакет маме:
– Велели вам передать.
– А сказали что?
– Ничё-о.
Мама промолвила со значением:
– Передайте ему: у меня в среду – день рождения. Мы все приглашаем Лонгина Антоновича.
В своей комнате вскочила с софы Алик – мама, услышав, поспешно закрыла за шофёром дверь и повернулась к подбежавшей дочери:
– Тебе от него...
– Зачем ты взяла?!
– А разве мы договаривались, что я не буду брать? – голос мамы стал ядовитым: – Если ты ушла, а он отсылает тебе твои вещи по частям... – она повернула булавку, – по-твоему, я должна их назад отсылать?
Алик еле удерживала слёзы беспомощности и злость. Если бы она могла открыть матери, до чего оскорбили её в тот вечер! Её делили, не сомневаясь, что она будетдоступной...
Убежала к себе, а маменька унесла пакет на кухню, нашла сверху на вещах конверт с размашистой надписью: «Моей жене». Сняв крышку с закипавшего чайника, подержала конверт на пару, вскрыла, извлекла записку: «Тут твои любимые летние платья. Платья моего обожаемого, ненаглядного Алика, моей вдохновляющей грации. «Не хнычь, старик», – приказываю я себе (несколько букв тщательно зачёркнуты)… ты была ни с чем не сравнимо, блестяще хороша! Прости безмерно покорного. Жду! Твой Лонгин».
Тонус мамы мгновенно подскочил. Она заклеила и сунула конверт под вещи, а посылку небрежно бросила в угол. Как и ожидала, после вечернего чая дочь забрала пакет.
В среду, когда папа, мама, Алик и гости отмечали мамин день рождения, в дверь позвонили. К гостю поспешила хозяйка. Как ни тянуло Алика выглянуть в прихожую – стерпела. Возвратилась маменька: и без того импозантная, она сейчас обострила общее внимание бусами из золотисто-жёлтого хризолита.
– Зять мой, как вам известно, большой учёный. Очень извиняется, что занят на своём научном посту и не смог прийти меня поздравить – прислал с человеком подарок... – ухоженным мизинцем она кокетливо указала на бусы.
Дочь, покраснев, вскочила из-за стола:
– Отошли назад!
Маменька властно махнула на неё рукой:
– Конечно, я не приму! Я просто показала, всего-навсего... Посыльный ждёт... – улыбаясь, она прошлась перед гостями, демонстрируя украшение, и удалилась.
На лестничной площадке топтался давешний шофёр. Маменька распорядилась передать «огромное спасибо Лонгину Антоновичу», добавила: «Очень всё-таки жаль, что сами не пришли», а также: «Девочка скоро перестанет дуться и придёт, она уже соскучилась – я же мать, я вижу». Затем, забежав в кухню, спрятала бусы и вернулась к гостям:
