Геннадий Авраменко - Уходили из дома
— Ну, думаю, ты сам не помнишь, как спустился по дороге и обошел Дырявый. А там встал, и тебе показалось, что ты упал, — предположил Доброволец.
— Ага, а это ты видел?
Митя расстегнул штаны и повернулся к нам спиной. Вместо задницы у него был огромный сизый синяк.
— Повезло, — предположил Костик. — Как можно упасть с Кухни и не убиться? Повезло.
Я достал остатки моего варенья, попили чаю. Потом попрощались, взяли с Андреем невменяемого Пулю, напившегося где-то «молока», и поволокли вниз, в Терновку. Пуля явно передознулся, все время отставал и норовил прилечь на тропинке, что-то бормоча себе под нос. Но на автобус мы, к счастью, успели. Меня била измена, что сейчас строгий патруль посмотрит на нас и немедленно арестует, но пронесло, автобус даже не притормозил у КПП. Учитывая психосоматическое состояние Пули, отбрехаться от пограничников у нас не было бы ровным счетом никакой возможности.
Дом, в котором мне предстояло прожить несколько дней, представлялся мне почему-то шикарной, почти помещичьей усадьбой. Такой трехэтажной, с колоннами, в форме Пентагона. А в середине, на полянке, стоит палатка, в которой и живут гости.
Все-таки я знатный фантазер. Дом оказался маленьким полусараем, забитым всяким хламом. Зато с телевизором и одноконфорочной электрической плиткой. Душ в соседнем домике, в помещении костюмерной. И там нет света. Говорят, временно — это все из-за плитки, она, сволочь, постоянно вышибает пробки.
Вся эта халабуда на каких-то основаниях принадлежит Жене Керилу, точнее, и не принадлежит, а Женя числится художником при какой-то организации, которая ему этот угол и позволяет занимать.
Вот я и завис.
29 сентября, вторник
Свет, к счастью, утром дали, и я вприпрыжку поскакал мыться. Полчаса, наверное, стоял под горячим душем и наслаждался. Волосы помыл четыре раза. Сегодня, кстати, небольшая дата — я не стригся ровно два года!
В горячей воде постирал вещи. Это, конечно, не в роднике мучиться, когда немеют пальцы, не мылится мыло и полоскать приходится полдня.
Довольный и чистый, плюхнулся в домике смотреть телевизор. Он здесь маленький, переносной. На завтрак у нас молоко и хлеб.
Днем пошел изучать Севастополь. Чудо-город, конечно. Спокойный, чистый. Людей немного. Бархатный сезон уже кончился, отдыхающие и туристы разъехались. Местные на работе — у кого она есть, конечно. Остальным придется стойко ждать следующего лета, когда снова появятся приезжие, а с ними и деньги.
Забрел на рынок у автостанции. Прошелся по рядам, посмотрел новинки китайского и турецкого ширпотреба, изучил нехитрый продовольственный ассортимент. У прилавка с магнитофонами и кассетами завис, просматривая исполнителей.
— Помочь чем-нибудь? — поинтересовался кряжистый продавец.
— Ага. Сегодня какой день недели? — отшутился я.
— Понедельник, — сказал парень и вздохнул. — А Дима где? — спросил он, помолчав минуту.
— Дима дома, — механически ответил я.
— Вы не сердитесь, я забыл просто, — заискивающе сказал продавец и сунул мне в руку конверт. — Диме привет.
Понимая, что меня приняли за кого-то другого и, если я сейчас начну это объяснять, мне вломят по-любому, я кивнул и, стараясь не суетиться, направился к выходу с рынка. Впрыгнул в первый попавшийся автобус, на следующей остановке вышел, боязливо оглядываясь.
В конверте лежала валюта — зеленые пятидолларовые бумажки. Шесть купюр. Тридцать долларов! Тридцать долларов!!! Я никогда не видел столько долларов сразу, поэтому даже поначалу не понял, насколько это много. В ближайшем обменном пункте я беспрепятственно разменял пятерку, удостоверившись тем самым, что валюта настоящая. Понемногу, меняя строго по одной купюре, обошел несколько обменников и с полными карманами денег рванул в магазин, а потом к Керилу.
Купил газировки, спирта, тушенки, хлеба. Даже гуманитарных консервированных сосисок купил. Оставшиеся купоны, а осталось их еще очень много, засунул в потайной кармашек. Не пропадут.
Пока шел, мучился совестью. То есть сам себя пытался терзать, но безрезультатно. Афера — да, но провернутая мной без всякого на то желания и замысла. Просто так совпало, оказался в том месте в нужное время. Нечего незнакомым людям деньги раздавать, продавец сам виноват...
Ребята продуктам обрадовались, и мы немедленно устроили праздник живота.
Весь оставшийся день так в домике и просидели. Жизнь прекрасна.
30 сентября, среда
Решили прошвырнуться с Женькой по городу, размять кости, посмотреть на людей. Сдали быстренько бутылки и принялись гулять. Гуляя, шиканули даже — купили по бутылке лимонада и пирожков, а потом еще и молока с ватрушками. На деньги из моей вчерашней добычи взяли по порции шашлыка, чем окончательно порадовали желудки. После такого объедения потянуло на литературу. По дороге, на Большой Морской улице, попался «Военторг». Мучаясь совестью и страдая, украл томик Стругацких. Для томящихся на Мангупе приятелей прихватил также две потрясающие книжки — «Наркология» и «Наркомания и наркоманы». Можно было купить, но уж больно соблазнительно они лежали на прилавке, а поблизости никого не было. К тому же деньги логичнее потратить на еду.
Наташка на стрелку на Анархию не явилась, да я особо и не расстроился. Так провалился в Стругацких, что не заметил, как стемнело. Появятся деньги, обязательно занесу в магазин.
1 октября, четверг
Настал день, который ждали мы давно, — с сегодняшнего дня подорожали бутылки! Днем сходил, сдал пивные, потом оттащили гору молочных. Остались только винные, на них тары мало, велели завтра приходить. Накупили молока, пива, хлеба. На Мангуп взяли три килограмма жира, тушенки, крупы и спирта.
Позвонил маме. Она тут же огорошила своим ледяным тоном:
— Звонили из военкомата. Велели прийти на медицинское переосвидетельствование.
— А ты чего?
— Я сказала, что я с тобой не общаюсь и тебя нет в Москве.
— Спасибо, мама, все правильно сказала.
...Мама никогда, видимо, не забудет счастья, которое я устроил ей с медицинскими работниками в период моих предармейских метаний.
В армию я, вобщем-то, не собирался. Но не собирался как-то лениво, безынициативно. И когда неожиданно осознал, что в руках у меня повестка на последнюю медицинскую комиссию, которую я со своим, тьфу-тьфу-тьфу, слоновьим здоровьем безусловно пройду и уже 1 сентября отправлюсь эшелоном, в голове застучало: «А надо ли?» С одной стороны, не хотелось расстраивать маму и бабушку, уже представивших меня отличником боевой и политической и потихоньку собирающих мне телогрейки. С другой — мне, как хиппи, ненавидящему любой график, распорядок и насилие, не говоря уже о пацифистских настроениях, в армии делать было ровным счетом нечего. К тому же несколько странно — бороться за альтернативную службу и самому загреметь в армию. Оставалось одно — косить.
Вариантов откоса было немного. Популярный энурез я отверг сразу же. Ссать под себя я точно не мог, да и банальненько как-то, без искры. Оставался один гордый способ — выдать себя за сумасшедшего.
Здесь с вариантами тоже было негусто. Косить «с нуля» сложно, ведь я не обладал глубокими познаниями в области психиатрии, и любой студент первого курса медицинского раскусил бы меня как орех. Поэтому, соткав в мозгу некий план, я завалился в медпункт родного завода и уговорил фельдшера Юльку, с которой состоял в перманентной интимной связи, выдать мне пару флаконов локальной заморозки. Дома, тщательно продезинфицировав лосьоном «Огуречный» лезвие, я полил левую руку этим хлор-не-помню-чем и нанес себе несколько неглубоких порезов. Синие вены запульсировали, стало страшно. Быстро замотал руку бинтом и через два дня повторил неприятную процедуру еще раз. Теперь, с «попилами», сделанными в разное время, я мог смело бросаться в бой.
Психиатр был спокоен и вежлив. Задал несколько дежурных вопросов, не глядя на меня, стукнул по коленке молотком
— А в армию хотите вообще?
— Хочу, — тихо сказал я. — Очень хочу.
Тут он впервые поднял на меня глаза:
— А зачем?
Я вздохнул:
— Говорят, там дедовщина. Может, меня убьют.
Надо было видеть его лицо. Прекратив писать, врач оценивающе окинул меня взглядом и, естественно, не мог не обратить внимания на еле-еле выбивающийся из-под манжеты край бинта.
— Покажите руку. Что с рукой?
— Да ерунда, порезался, не стоит вашего интереса.
Свежие поперечные порезы произвели на него должное впечатление.
— Что случилось? Зачем ты это сделал?
Я, потупив взор, прогнал шикарную телегу о расставании с девушкой, что не могу и не хочу без нее жить, а распилить вены до конца мне не позволяет боязнь крови. Поэтому я требую незамедлительно отправить меня на службу. Желательно именно в десантные войска, к которым я приписан, где меня либо убьют «деды», либо я забуду раскрыть парашют.
