Юрий Герт - Грустная история со счастливым концом
— И всегда вы что-нибудь такое скажете, Андрей Владимирович,— обиделась Теренция Павловна.— Всегда раздуете из мухи слона!.. Ну что, я всех спрашиваю, что такое произошло?.. Этот Бобошкин... Что же ему, благодарность выносить?.. А Горожанкин?.. Я не спорю, может, из него и получится что-то в будущем, но пока он только ученик и обязан знать свое место!..
Все это, в общем-то, было правильно, не поощрять же таких, как Бобошкин, да и Горожанкин, если разобраться... Пока ему еще рано, рано... Так что с Теренцией Павловной согласились, но как-то смущенно, неохотно.
А на большой перемене школу, по указанию Эраста Георгиевича, выстроили на линейку. Бобошкина и его приятелей вызвали на середину и, чтобы всем было их видно, а также ради особой внушительности происходящего,— уж слишком неказисто, слишком жалко они выглядели,— предложили всем троим взойти на ступенчатую тумбу, на которой обычно чествовали победителей школьных спортивных соревнований. Поэтому, возможно, друзья Бобошкина восприняли дальнейшее как некую торжественную церемонию и стояли на своем пьедестале гордо, с достоинством призеров-чемпионов, но сам Бобошкин потупился и не отрывал пристыженного взора от носков заляпанных грязью ботинок.
Длинные, протянувшиеся из конца в конец коридора шеренги учеников ошеломленно молчали.
Эраст Георгиевич никому не дал опомниться.
Он приказал Жене Горожанкину выйти из строя и стать в центре, перед линейкой. Затем он сказал, что в трудное, напряженное время подготовки к Дню Итогов, когда от всего коллектива школы требуется наибольшая сплоченность и чувство ответственности, Горожанкин воспользовался невежеством и легковерием некоторых своих соучеников... Он проповедует мистику, проповедует черную магию, проповедует телепатию и чтение мыслей на расстоянии! И это когда наука давно доказала, что бога нет!
— Бога нет, а телепатия есть,— произнес Женя тихо, но упрямо и с таким выражением, с каким, вероятно, Галилей произносил: «А все-таки она вертится».
Шеренги заволновались.
— Бога нет!..— закричали, отовсюду.— А телепатия есть!.. .
Алик Андромеда выскочил вперед и, запинаясь от возбуждения, принялся что-то доказывать по поводу небесных пришельцев и карты адмирала Пири Рейса, но какая тут связь с Женей Горожанкиным никто не понял, потому что шум поднялся страшный...
Эрасту Георгиевичу, правда, удалось этот шум подавить, однако, не без явных усилий. Все заметили, что в своей речи он ни разу не употребил слов «активность» или «инициатива», зато слова «пресечь» и «призвать к порядку», а, также «наказать» повторял очень часто.
От линейки у всех остался неприятный осадок, и когда учителя встретились на следующей перемене, всем было неловко, стыдно как-то смотреть друг на друга, а Клавдия Васильевна Камерон вдруг расплакалась.
Ее кинулись успокаивать, Виктория Николаевна заставила ее проглотить таблетку мепробомата, но таблетка не помогла, во всяком случае сразу.
— Ну, что же это?..— твердила Клавдия Васильевна.— Ведь Женя — такой способный, добросовестный мальчик, ведь он у меня переводит «Разбойников» Шиллера без словаря... За что же его так?.. А Бобошкин?.. Ведь это ещё дети!..
Вечером был созван чрезвычайный педсовет.
Но как же не похож был он на тот, знаменитый педсовет, положивший начало Эксперименту!..
Не было ни гладиолусов, ни улыбок, ни оваций.
Эраст Георгиевич сумрачно объявил, что школа вступает в новую стадию — Повышенных Требований и Решительных Мер.
Он сам еще не привык к своей теперешней роли, он даже как будто немного стеснялся ее. Бархатный баритон его как бы потерялся, лишился глубины, сочности, вдохновенных переливов, а главное — прежней убежденности, он это ощущал сам и стремился говорить возможно громче, но, несмотря на это, ему казалось, что слова его падают в пустоту.
Он видел перед собой растерянные, обескураженные лица; были среди них и наивно-удивленные, даже испуганные, вроде младенческо-круглого лица Людмилы Сергеевны, учительницы английского языка; были откровенно недовольные, особенно в том углу, где находился Рюриков, хотя сам он сидел с каменно-бесстрастным выражением, плотно стиснув тонкие губы, глядя не на, а как бы сквозь Эраста Георгиевича... Среди сторонников Решительных Мер замечалась неуверенность, они, вероятно, тоже не ждали столь резкого перехода; во всяком случае, Теренция Павловна, когда он взглянул на нее, опустила глаза и очень озабоченно принялась расправлять кружевную оторочку на своих рукавах.
Это были трудные, тяжелые минуты для Эраста Георгиевича, и чтобы ободрить всех, а также себя самого, он сказал, что Решительные Меры и Повышенные Требования ни в коей степени не противоречат Эксперименту, а лишь укрепляют и развивают его ведущие принципы.
И хотя он сам понимал, что это были только слова, но после них многие облегченно вздохнули.
Однако едва он кончил, как поднялась Дина Гавриловна и спросила, как же возможно сочетать — Решительные Меры и, например, принципы активности и инициативы?.. Тут явное противоречие!..
— Вы думаете?..— улыбнулся Эраст Георгиевич.— Я лично здесь никакого противоречия не вижу...
— Ну, как же,— сказала Дина Гавриловна, краснея так, словно ей приходилось перед целым классом уличать какого-нибудь ученика в некрасивом поступке,— ну, как же вы не видите противоречия?.. Мы только вчера говорили о воспитании активной личности, о просторе для развития всех способностей, говорили о...
— И не только, не только говорили,— перебил ее Эраст Георгиевич,— мы не только говорили, Дина Гавриловна, мы многое делали... Но не забывайте, что не всякая активность нам нужна, не всякая инициатива и отнюдь не любые способности...
И он напомнил о сегодняшней линейке.
— Да это ведь настоящая... настоящая ферапонтвщина, эта ваша линейка!— взорвалась Клавдия Васильевна.— Это же просто позор!.. Чего вы добьетесь такими мерами?..— Ее щеки, ее шея в старческих складках, вся она полыхала багряным огнем.
— На вашем месте,— мягко произнес Эраст Георгиевич,— на вашем месте, Клавдия Васильевна, я бы не говорил в таких тонах о Екатерине Ивановне, хотя бы потому, что это бывший директор нашей школы и вы работали с нею немало лет... А самое важное, никакого сходства я к вижу...
— Вы многое перестали видеть, Эраст Георгиевич,— сердцах сказала Клавдия Васильевна.— Ослепли вы, что ли, простите меня, старуху!..
— Не стану вам отвечать, Клавдия Васильевна, — снисходительно проговорил Эраст Георгиевич.— Мы и так, пожалуй, слишком далеко зашли...
— Да, слишком, слишком!..— подтвердила Теренция Павловна,— мы слишком далеко зашли!..— И она вздохнула, но так, что было неясно, кого она осуждает и кому сочувствует.
