Светлана Замлелова - Блудные дети
– Bobo!.. hortera!.. maricon, puto maricon!.. [испанские ругательства] – восклицал Хуан по поводу некоего Пабло, мужа Аниты. И сверкал похожими на маслины глазами.
Досталось и коварной Аните, не пустившей Хуана в свою спальню в отсутствие Пабло. Бедняжку Аниту Хуан приложил по-русски.
– Правду ли говорят, что ты художник? – недоверчиво прищуриваясь, спросил меня Хуан, когда мы втроём, устроив небольшой перерыв, присели отдохнуть и выпить пивка.
– Да, – отвечал я.
– Тогда сделай мне две картины, – попросил он. – На одной, чтобы было море, а на другой – эти горы. Я заплачу!
– Хорошо, – пообещал я. И искренно про себя порадовался. Во-первых, тому, что кто-то взывает к моей кисти. А во-вторых, мне приятно быть полезным этим простым и добрым людям.
А Клаус всё помалкивал и только, глядя на нас, добродушно посмеивался.
Мы расстались с Хуаном друзьями. Я пригласил его в гости, и он пообещал, что приедет ко мне на своём осле.
– Когда ты доедешь, его уже там не будет, – напоследок подал голос Клаус.
На что Хуан выругался по-русски, и мы с ним расхохотались.
– Я научу тебя ругаться по-испански, – заверил меня Хуан, протягивая на прощание руку. И, подмигнув, добавил:
– Женщинам это нравится...
А сегодня я побывал в церкви. Клаус успел договориться с отцом Доминго, и тот встретил меня у дверей храма в одиннадцать.
Отец Доминго оказался толстым, гладко выбритым молодым парнем. Как все гомерианцы, он говорлив и улыбчив. Пожав мне руку, он объявил:
– Пжалста, дасвидань, огурци солёни.
И тут же, не дав мне опомниться, ткнул себя указательным пальцем в грудь и пояснил:
– Интеллигенто!
И поднял палец вверх.
Потом он провёл меня в храм, показал крестильную комнату и объяснил, какие картины хотел бы увидеть в храме.
– Пусть на переднем плане будет купель и женщина с младенцем, – шёпотом говорил он. – А рядом пусть будет Спаситель. Как будто это простой человек, но все должны понять, что это Спаситель. А на второй картине будут дети в храме. Вот что: приходи в воскресенье на службу, будет много народу, и дети будут. Модели я уже начал подбирать, – и он подмигнул мне. – Может, уже в воскресенье покажу.
А когда мы вышли во двор, отец Доминго махнул в сторону храма и утвердительно сказал:
– For you...
После посещения церкви я немного расстроился. Одно дело – написать чайник и вьюн, и совсем другое дело – написать Богочеловека. Хватит ли у меня умения и чувства? И потом, для того чтобы писать Богочеловека, нужна вера. Если веры нет, получится, в лучшем случае, Человекобог. Но едва ли это подходящий образ для церкви.
Пожалуй, не стоит мне браться за эту работу.
Но на службу в воскресенье я всё-таки схожу.
11.04.95. вторникПрекрасный день и чудесный вечер!
В Вайермосо было пасмурно, но до моря облака так и не дошли. Поэтому почти весь день я провёл на берегу. Сделал два картона, купался, грелся на камнях. Потом на пляже появилась влюблённая парочка. Они так застенчиво мне улыбались, что я почувствовал себя лишним и предпочёл убраться. Я поднялся на скалу, где была пещера Урса, и расположился на небольшом уступе. Отсюда я мог видеть и море, и пляж, и даже тропинку, ведущую с пляжа в деревню.
Я сидел на камнях созерцающим истуканом. Море заворожило меня, глядя на его бесконечную синеву, слушая неспешный шёпот, вдыхая горько-солоноватый запах, я точно выпал из времени. Очнувшись, я почему-то вспомнил о влюблённых, которых оставил на пляже.
Они лежали на песке обнявшись, слившись в поцелуе. Я усмехнулся. И тут заметил, что к пляжу по тропинке продвигается целая ватага детей.
Как странно! Ни дети, ни влюблённые ещё не знают, что приближаются друг к другу. Все заняты своим делом: влюблённые целуются, дети идут вперёд. А я уже знаю, что произойдёт через несколько минут. В известной мере я могу стать вершителем судеб этих людей. Например, смогу остановить детей и не пустить их на пляж. Конечно, это им не понравится. Зато я позволю влюблённым не прерывать поцелуй, и, быть может, за этим поцелуем последует предложение руки и сердца. А от союза в дальнейшем родятся гениальные дети, которые произведут переворот в науке или изменят геополитическую ситуацию в мире.
А что до нарушителей спокойствия – детей – я смогу оградить их от развращающего неокрепшие души зрелища. И, кто знает, один из них, благодаря мне, совершит в будущем на одну глупость меньше.
Пока я рассуждал, мои влюблённые заслышали детские голоса и распались, как рассечённое яблоко. Дети не обратили на них никакого внимания. Побросав свои вещи и подняв визготню, они устремились в море.
А я пошёл домой. Шёл знакомой уже тропкой, слушал птиц, вдыхал тёплый, душистый воздух, и ни о чём не думал. А вечером, расположившись у себя на террасе с бокалом вина, я любовался очистившимся небом, слушал лягушек и почитывал «Что такое искусство».
12.04.95. средаВесь день с небольшими перерывами идёт дождь. В такую погоду мне грустно и ничего не хочется делать. В комнатах у меня холодно и сыро, как в склепе.
Как одиноко и тоскливо! Последнее время я подумываю о том, что пора вернуться домой. В смысле, в Россию. Хватит, набегался. Кому я здесь нужен? Чем занят? Что за будущее ждёт меня? Да и не так уж она хороша, эта хвалёная заграница. Даже южный пейзаж, приторный, как сливочная помадка, приедается через несколько дней.
Ну да, делают в Германии автомобиль «Mercedes», а во Франции духи «Fidji». Только я-то тут при чём? Зато я устал от этой еды – от мяса с вареньем, от супа со сливками, от незасыхающих белых булочек. Хлеба чёрного здесь днём с огнём не сыщешь! Да, конечно, в Англии изобрели унитаз и светофор. Но мне-то что от этого? Неужели всю жизнь до икоты гордиться, что на родину унитаза попал? Да если на то пошло, в России придумали сапоги и дублёнки, радио и электрическую лампочку. И когда их короли по два раза в жизни мылись, то есть в первый свой день и в последний, у нас самый захудалый, самый расперезадрипанный мужичонко в бане по субботам парился.
Ко всему человек привыкает. Только мне-то зачем себя ломать? Не большевики же мне в спину стреляют – так, блажь, престиж, мода.
А дома сейчас весна. Снег уж сошёл с дороги, и, лишённый зимнего величия, жалкими почерневшими кучками прячется в тени. Скоро Пасха. Интересно, когда в этом году Пасха? Мама с тётей Галей понесут святить раскрашенные яйца. В церкви у метро с утра зазвонят в колокола. Макс, наверное, с новой подружкой. И всех уверяет, что «впервые влюбился по-настоящему». Каждый день Макс проживает теперь на три часа вперёд меня. Значит, умрёт раньше.
Откуда такие дурацкие мысли?
В перерыве между дождём успел сбегать в магазин на площади. Купил кое-какой снеди. Возвращаясь домой, увидел впереди себя старичка-соседа, бредущего с тяжёлыми пакетами. Пару раз я встречал его раньше, мы здоровались, и старичок, шевеля густыми седыми бровями, приглашал меня к себе «на стаканчик вина». Я благодарил и обещал как-нибудь заглянуть. «Вот и случай представился!» – подумал я, нагоняя согбенного соседа.
– Buenas tardes! [добрый день (исп.)] – окликнул я его.
Старик неловко обернулся и испуганно уставился на меня. Наверное, целую секунду он всматривался, шевелил своими бровями и щурил чёрные глаза. Потом наконец признал меня и обрадовался.
– А-а-а! – проскрипел он. – Buenas tardes!
– Позвольте мне помочь... – я указал на пакеты.
Старичок помялся немного и передал мне свою ношу. Мы поплелись к его дому. По дороге разговорились. Вернее, говорил мой старичок, а я слушал. Он немного знает по-английски – вполне достаточно, чтобы поддержать разговор. Он признался мне, что я первый русский, которого он видит. А потом этот гомерианский старик, совсем как какой-нибудь московский пенсионер, принялся ругать капиталистов и демократию. И всё нахваливал Кубу и Фиделя Кастро. Под конец он так разгорячился, что сбился с английского на испанский, и я перестал понимать его. К счастью, мы подошли к его дому.
У ворот нас встречала маленькая старушонка в белых брюках и полосатой майке. На голове у старушонки красовалась широкополая соломенная шляпа. Должно быть, пожилая модница разволновалась и нарочно вышла встречать супруга.
Завидев меня, она удивилась и, кажется, немного испугалась. Но в ту же секунду сообразила, в чём дело, заулыбалась и что-то залепетала по-испански. Старичок нарочито строго прикрикнул на неё и сказал мне:
– Она приглашает тебя, пойдём.
Мы прошли в сад, поднялись по лестнице на террасу, старушка, всё что-то говорившая, усадила нас за стол, а сама исчезла в доме. Было слышно, что и там она продолжает говорить. Потом она появилась уже без шляпы и, тряхнув лиловыми кудрями, поставила на стол стаканы, бутылку красного вина и корзину с печеньем.
Мы выпили по стаканчику, закусили печеньем, и тут всем, по-моему, стало понятно, что обсуждать больше нечего. Старик, очевидно, выдохся, ругая буржуев, и развернул газету. Старушка, смекнув, что я не понимаю ни слова из её рассказов, умолкла и только улыбалась да кивала мне. Я хотел уже распрощаться и отправиться восвояси, как вдруг мне в голову пришла превосходная мысль. Я извинился, объяснил старику, что ненадолго отлучусь, попросил подождать и убежал. Старик, уставившись в газету, деловито кивнул мне.
