Арсений Несмелов - Литературное наследие
1931. № 1 (3203), 1 янв. С. 1;
подпись: “А. Арсеньев”.
КТО НЕ ЛЮБИТ
НОВОГОДНЕЙ ВСТРЕЧИ?
Сколько лет встречаем этот праздник
На чужбине, в стороне чужой,
Все сердца волнует он и дразнит
Обещаньем увезти домой.
В эту ночь мы снова верим свято,
Что прекрасна жизнь и молода,
Что она тропинкою покатой
Двинет вспять ушедшие года.
Что опять мы все помолодеем,
Позабудем утомленья дрожь,
И над Роком, сумрачным злодеем,
Вновь восторжествует молодежь.
Кто не любит новогодней встречи?
Мчит она, как майская гроза…
Этот блеск, веселье… Эти речи
И почти поющие глаза!
Пусть мы с ней становимся лишь старше,
Пусть весь шум лишь нежная мечта, —
В новогоднем окрыленном марше
Вечно юной силы красота!
— С Новым Годом, милый, с новым счастьем! —
Шепчут нежно женщины друзьям,
И глаза их светятся участьем,
И глаза ответно льнут к глазам.
— С прежним счастьем, с новым милым годом! —
Отвечает женщине любовь,
И не верит будущим невзгодам, —
Верит в счастье молодая кровь.
В каждом сердце: “Год неплохо прожил,
Ведь и счастье было меж забот.
Слава жизни! Помоги мне, Боже,
Так прожить и наступивший год!”
Сколько лет встречаем этот праздник,
Всё ж надежды истина проста:
— Каждый год нас не напрасно дразнит
Возвратить в родимые места.
Пусть дороги наши вьюга лижет.
Пусть мой друг в раздумии поник, —
Верю я, что с каждым годом ближе
Вожделенный и счастливый миг!
1931. № 1 (3203), 1 янв. С. 15.
ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!
Облака, как белые гондолы
Лучезарных голубых лагун…
Стаял снег и зеленеют долы,
Отовсюду слышен звон веселый,
Звон весенних серебристых струн.
Сны зимы растаяли, как иней,
Словно иней — верба зацвела…
Даль одета вуалеткой синей,
Стерта резкость, стерта четкость линий,
Всюду дымка легкая легла!
Взоры женщин ласковей, бездонней,
И пьянят тревожнее вина…
От истомы замирая, стонет
Наше сердце… В голубой короне
Шествует красавица Весна!
Вешний ветер вьется, куролесит,
Оживает пробужденный лес…
В эти миги даже старец весел,
И повсюду на “Христос воскресе!”
Слышим мы: “Воистину воскрес!”
1931. № 96 (3298), 12 апр. С. 1;
подпись: “Н. Арсеньев”.
НА МОГИЛЕ
Вечная память и вечный покой.
Звон похоронный, печальное пенье…
Крестит священник дрожащей рукой
Гроб — обиталище вечного тленья.
Лица склонились и плачут глаза…
Благоухание ладана. Стоны.
А над могилой — небес бирюза,
Липы зеленые, тихие клены.
Голубь серебряный носится там,
Голубь, — он символ бессмертного духа,
Он от земли полетел к облакам,
Маленький, точно блестящая муха.
Выше и выше! Над облаком. Над
Солнцем, сливаясь с лучистой короной!
Взмахи кадильные робко звенят.
Лица склоненные. Возгласы. Стоны…
Люди хоронят умерших. В слезах
Гроб опускаем в могильную прорубь.
Что же возносит на белых крылах
Ласковый, радостный, огненный голубь?
Душу уносит блестящий летун
В небо, над ним, — в голубую пучину!
Смерть проповедует — трус или лгун,
Мы же, поэты, не верим в кончину.
Ладан — печаль опаленных сердец.
Лица склоненные. Тихое пенье.
Скрыто безумие в слове конец,
Если не верить в сигнал воскресенья.
1931. № 246 (3448), 12 сент. С. 4.
Ст-ние посвящено памяти Владимира Алексеевича Казем-Бека (14.02.1892, Казань — 4.08.1931, Харбин), “доктора-бессребреника”; умер, заразившись дифтерией от больной девочки. Имя Казем-Бека было присвоено двум харбинским больницам.
БЛИННАЯ БАЛЛАДА
С хрусткой корочкой
Да с икорочкой, —
Маслянистый блин,
Разгони мой сплин!
Гей, приличная
Снедь балычная,
Закусь сочная,
Непорочная!..
С разным соусом
И с анчоусом,
Да с селедочкой, —
Чтоб под водочку!..
Снова градусам,
Сердце, радуйся,
Брось-ка думочку,
Да — за рюмочку!
Блин с припекою
В пасть широкую
Опускаю я,
Выпиваю я!..
Рюмка около,
Значит, — соколом,
А без Троицы —
Дом не строится!
До шести не счесть, —
Потеряешь честь.
Как заплаточка, —
Вся десяточка!
Дальше — сызнова,
Блин-то вызволит,
С хрусткой корочкой
Да с икорочкой!
Не напраслина, —
Нынче Масляна,
Горы блинные,
Дни былинные!
Ем не просто я,
Жажду тоста я, —
Ем с тенденцией,
Жду сентенции.
Революцию,
Ведьму куцую,
Каждым пикулем
В морду тыкаем:
— Вот не слушали б,
— Так и кушали б,
— В “рай” затопали, —
— Вас и слопали!
Бросьте, нытики,
О политике
Разбазаривать,
Растабаривать!..
Перелаетесь,
Поругаетесь,
И напраслиной —
Канет Масляна!
Ведь немыслимо
Вечно с письмами,
Вечно с жалобой —
По редакциям.
Надлежало бы
Не по фракциям,
Не по группочкам,
Переулочкам…
Впрочем, что ж то я…
Воля Божия:
В лес — одной ногой,
По дрова — другой…
Выпьем, гражданин!
Остывает блин
С хрусткой корочкой,
Да с икорочкой.
С разным соусом,
Да с анчоусом,
Да селедочкой, —
Чтоб под водочку!
1932. № 63 (3619), 7 марта. С. 3;
подпись: “Сеня Смелов”.
ШТУРМ ХАРБИНА
Защитники — на земляных валах,
Но враг подполз и бросился на приступ,
И через час борьба кипит в домах,
Борьба за пядь, за шаг, за каждый выступ!
Но по стенам карабкается враг,
Врываясь в окна, гонит нас на крыши,
И остановлен отступленья шаг, —
Ведь только небо, только небо выше!..
Лишь водное мерцание кругом,
Да тишина — безмолвие колодца!
И город, опозоренный врагом,
На милость победителя сдается.
Вода, вода, зеленая вода…
Журчание и плеск случайных весел…
Надолго ль рок, зловещая беда,
В твои объятья бедный город бросил!
Плывущий труп глядит в голубизну
Пустых небес, откоротав земное.
Качаясь, плот со скарбом проскользнул,
Напоминая о ковчеге Ноя.
Всё тянется теперь к сухим клочкам
Земли, рекой у города отнятой,
Но нет конца напору и скачкам
Стихии яростной и необъятной.
И вот за кровли уцепилась жизнь
Рукой, сведенной судорогой горя.
Пусть гнется цинк, но ты виси, дрожи,
И знай одно, что под тобою — море!
Глаза детей из окон слуховых,
Тряпье на крышах, мокрые матрацы,
Но кто из нас к несчастьям не привык, —
За жизнь свою мы научились драться!
На звонкой кровле примус загудел, —
Одна душа уже в спасенье верит! —
И чей-то крик несется по воде:
— Бог вызволит — река стоит на мере!
Сбывает ужас, убывает дрожь,
Смелей глаза, осмысленнее взгляды.
Спеша на помощь, наша молодежь
Организует первые отряды.
И снова ночь. Бескрайность тишины
И блеск воды под редкими огнями.
Прислушиваясь к шепоту волны,
Безгласный город терпеливо замер.
И спит — не спит. Так побежденный ждет,
Ждет, не дыша, надменной мести вражьей.
Вода внизу, как часовой, бредет,
Мы пленники, и ты, река, — на страже!
Нельзя ее движенью не внимать,
Внизу — конец, внизу гудит пучина.
На кровлях спят… И Бога просит мать
За крошку-дочь и за малютку-сына.
1932. № 228 (4053), 21 авг. С. 4.