Никос Казандзакис - Грек Зорба
Вдруг он услышал плач: внизу, на земле женщина трясла свои простыни, она вышла на террасу почти совсем голая и вздохнула. Моего Зевса тотчас охватила жалость. «Беда, мне нужно спуститься на землю! - простонал он. - Женщина страдает, я должен её утешить!»
Он утешал до такой степени, что женщины его полностью опустошили. Всё в нём было переломано, его рвало, в конце концов, его разбил паралич, и он умер. Именно тогда на землю пришёл Христос, его наследник. Увидев, во что превратился старик, он воскликнул: «Берегись женщин!»
Меня восхитила свежесть фантазии Зорбы, я корчился от смеха.
- Ты можешь смеяться, хозяин! Но если бог-дьявол сделает так, что наши дела пойдут хорошо (мне это кажется почти невозможным, но чем чёрт не шутит!), знаешь, какую контору я тогда открою? Бюро бракосочетаний!
Вот тогда бедные женщины, которые не могут найти себе мужа, сбегутся туда: старые девы, некрасивые, кривоногие, косоглазые, хромые, горбатые; я их приму в небольшом салоне с кучей фотографий красивых парней на овнах и скажу им: «Выбирайте, прекрасные дамы, того, кто вам нравится, выбирайте, а я сделаю всё, что нужно для того, чтобы он стал вашим мужем». Потом я найду кого-нибудь, лишь бы он малость походил, одену его, как на фотографии, дам ему деньги и скажу: «Улица такая-то, номер такой-то, беги, найди такую-то и покажи ей, на что ты способен. Да не капризничай, плачу-то ведь я. Переспи с ней. Говори ей нежные слова, какие говорят мужчины женщинам, и которые она никогда не слыхала, бедняжка. Поклянись, что ты женишься на ней. Доставь немного радости этой несчастной, удовольствие, которое знают козы и даже черепахи с сороконожками».
Если же попадётся какая-нибудь старая ведьма, вроде нашей Бубулины, которую никто, ни за какие деньги не согласится утешить, тогда я перекрещусь и лично займусь ею, я, директор агентства. И тогда ты услышишь, как все простофили скажут: «Посмотрите, каков старый распутник! Что у него - нет глаз, чтобы видеть, или носа?»
Есть, стадо ослов, есть у меня глаза! Есть, бессердечные, у меня и нос. Но у меня есть и сердце, которому её жалко! И пусть они убираются!
А когда я буду совсем беспомощным импотентом из-за шалостей и сыграю в ящик, апостол Пётр откроет мне двери в рай: «Входи, бедный Зорба, - скажет он мне, - входи, великий мученик Зорба, ложись, отдохни рядом с великим твоим собратом Зевсом! Отдыхай, мой милый, ты здорово вкалывал на земле, будь благословен!»
Зорба фантазировал, его воображение расставляло сети, в которые он сам и попадал. Постепенно он, повеселевший и взволнованный, уверовал в свои сказки. В ту минуту, когда мы проходили мимо девичьего дерева, он вздохнул и поднял руку, будто присягал:
- Не волнуйся, моя Бубулина, моя старая шлюпка, прогнившая и продавленная! Не волнуйся, я утешу тебя! Четыре великие державы оставили тебя, молодость позади, Господь Бог тебя забыл, а я, Зорба, тебя не оставлю!
Мы пришли на свой пляж за полночь. Поднялся ветер, он был оттуда, из Африки, горячий южный ветер, он обдувал деревья, виноградники и всю землю Крита. Весь остров, вытянутый в море, дрожа, приветствовал тёплое дыхание ветра, необходимое для новых жизненных соков. Зевс, Зорба и южный ветер смешивались в моём сознании, я очень ясно различал в ночи тяжёлое лицо с чёрной бородой, чёрными намасленными волосами и тёплыми красными губами, склонившееся над мадам Гортензией, над всей землей.
20
Вернувшись, мы сразу улеглись. Зорба удовлетворённо потирал руки.
- Он был хорош, этот день, хозяин! Мы его, право, с пользой провели. Подумай только: ещё сегодня утром мы были у чёрта на куличках, в монастыре, где охмурили настоятеля - проклянёт он теперь нас! Потом мы спустились, встретили мадам Бубулину, обручились. Посмотри, вот и кольцо. Из золота высшей пробы! У неё, оказывается, оставались два английских фунта, сказала она, из тех, что ей дал английский адмирал в конце прошлого века. Она их берегла для своих похорон, но предпочла отдать ювелиру, чтобы сделать кольца. Человек - это жалкая тайна.
- Спи, Зорба, - сказал я, - успокойся! На сегодня достаточно. Завтра нам предстоит торжественная церемония: мы вкопаем первую опору для канатной дороги. Я попросил прийти попа Стефана.
- Ты хорошо сделал, хозяин, даже совсем не глупо!
Пусть он придёт, наш козлобородый поп, пусть придут и все именитые люди деревни; можно раздать им маленькие свечи, чтобы они их зажгли. Эти штуки производят впечатление и укрепят наши дела. Не нужно обращать внимание на то, что буду делать я, у меня свои собственные боги и дьяволы. Но люди… Зорба рассмеялся. Он не мог уснуть от возбуждения.
- Это как с моим старым дедушкой, - сказал он, немного помолчав, - пусть земля ему будет пухом! Он тоже был распутником вроде меня; однако этот старый негодяй совершил паломничество к Гробу Господнему, один Господь знает с какой целью! Когда он вернулся в село, один из его приятелей, мелкий жулик, который вечно попадал в истории, ему и говорит: «Послушай, приятель, ты мне не привёз кусочка святого креста?» - «Почему же не привёз, - сказал мой дед пройдоха, - тебе хотелось, чтобы я тебя там вспомнил? Приходи сегодня вечерком ко мне домой с попом, пусть он даст своё благословение, и я тебе его вручу. Принеси также жареного поросёнка и вина, мы отпразднуем это дело».
Вечером мой дедушка вернулся к себе, отколупнул от своих дверей, источённых червями, маленький кусочек дерева, не больше рисового зернышка, обернул его тканью, полил сверху маслом и стал ждать. Прошло немного времени и вот появляется приятель с попом, вином и поросёнком. Поп одел епитрахиль и воздал хвалу Всевышнему, после чего состоялось вручение драгоценного кусочка дерева. Потом все набросились на поросёнка. И вот, хозяин, хочешь верь, хочешь нет, приятель стал на колени перед щепкой от старой двери, затем повесил её на шею и с того дня стал другим человеком. Он ушёл в горы, присоединился к арматолам и клефтам, стал жечь турецкие села, был бесстрашен под пулями. Почему он ничего не боялся? Да у него на груди было святое распятие: пули не могли его поразить.
Зорба рассмеялся.
- Главное - иметь понятие, - сказал он. - Есть у тебя вера, тогда и щепка от старых дверей станет святыней. А без веры и само распятие превратится в старую дверь.
Я восхищался этим человеком, смелостью и здравостью его ума, душа его, где не коснись, ярко искрилась.
- Ты бывал на войне, Зорба?
- Разве я знаю, - ответил он насупившись. - Не помню. На какой войне?
- Ну, вот, я хочу сказать, сражался ли ты за родину?
- Ты не мог бы поговорить о чём-нибудь другом? Сказал глупость, ну и забудь о ней.
- Ты называешь это глупостями. Зорба? И, тебе не стыдно? Ты так говоришь о родине? Зорба поднял голову и посмотрел на меня. Я подтянулся на своей постели, сел в изголовье, зажёг керосиновую лампу. Он долго сурово смотрел на меня, затем, разгладив ладони и усы, сказал, наконец.
- Ты, хозяин, ещё и педант… не в обиду тебе будь сказано. Всё, что я тебе говорил за время нашего знакомства, это я как бы песню пел.
- Как это? - запротестовал я - Я всё очень хорошо понимаю, Зорба!
- Да, головой своей ты понимаешь. Ты говоришь: Это правильно, это неправильно; это вот так или это не так; ты прав или ты ошибаешься». Но куда это нас приведёт? Вот, когда ты говорил, я смотрел на твои руки, грудь. Что же было с ними? Они оставались немы, будто в них нет ни капли крови. Так с помощью чего ты хочешь понять? Своей головой? Тьфу!
- Подожди, говори яснее, Зорба, не путай меня! - воскликнул я, пытаясь его завести. - Я полагаю, ты не слишком хлопотал о родине, не так ли, бездельник!
Он с таким раздражением хватил кулаком по стене, что листы железа, которыми был обшит сарай, загудели.
- Я, каким ты меня видишь сейчас, - завопил он, - я собственными волосами вышил церковь святой Софьи на куске ткани и носил на себе, повесив на шею, прямо на грудь, вместо амулета. Вот этими лапищами я её вышил, старина, и с помощью шевелюры, которая в то время была черна как смоль. Я скитался с Павло Меласом среди скал Македонии - весельчак, гигант, ростом выше сарая, вот таким я был - в своей юбке в складку, красной феске, с серебряными подвесками, амулетами, ятаганом, патронташами и пистолетами. Я был увешан металлом, серебром и подкован гвоздями и, когда я шагал, всё это громыхало, будто шла целая армия! На-ка, посмотри…посмотри! Зорба распахнул рубаху и закатал панталоны.
- Поднеси свет, - приказал он.
Я приблизил лампу к худому и смуглому телу: глубокие рубцы, шрамы от пуль, следы сабельных ударов - тело его было, как решето.
- Посмотри теперь с другой стороны! - он повернулся и показал мне спину.
- Ты видишь, сзади ни одной царапины. Теперь тебе понятно? А сейчас убери лампу.
- Какой срам! Послушай, старина, станут ли люди когда-нибудь мужчинами? На них брюки, воротнички, шляпы, но они всё ещё ослы, волки, лисы и свиньи. Они вроде бы похожи на изображение Господа. Кто? Мы? Какая насмешка! Казалось, Зорбой овладели ужасные воспоминания, он всё сильнее раздражался, ворча что-то сквозь свои гнилые, расшатанные зубы.
