Лев Правдин - Область личного счастья. Книга 2
— Зачем вы меня сбиваете с толку, сам вижу, что написал не то!
Но он только сидит и курит папиросу за папиросой. А все слушают и делают непроницаемый вид: автор молодой, пьеса первая, дело темное. Может получиться очень хорошо, может очень плохо. Лучше перемолчать.
Но Женя уже научилась понимать этот язык выжидательного молчания. Она видит — пьеса не нравится. И пока не понимает — почему? Каких хороших девушек и юношей собрал автор в неуютном общежитии в тайге, на севере диком, но все эти хорошие молодые люди говорят возвышенные речи о долге и борьбе. А кругом гудит вьюга, переметает дороги, срывает провода и до крыш засыпает поселок. Но ничто, ни вьюга, ни личные драмы, ничто не остановит молодежь. Все есть, а пьеса не нравится. Но Женя знает, что пьесу все равно поставят, потому что в ней все правильно и много громких слов.
Главную роль Нади — молодой женщины, конечно, будет играть Костюкович. Вот как она недоверчиво слушает, надев очки, словно ей не пьесу читают, а предлагают купить по дешевке подозрительный капрон.
Ну, конечно, актриса она замечательная, и Жене до нее тянуть да тянуть.
А пока приходится ей играть бесшабашных, ни о чем не думающих девиц. Как будто круглое лицо и высокая грудь исключают сложные переживания.
Эх, знали бы все эти Костюковичи, сколько пришлось на Женину долю всяких переживаний! На десять пьес хватило бы.
Костюкович в роли Нади, конечно, начнет талантливо нагонять тоску и устроит истерику. А вот посадить бы ее на одну только ночь в пятую диспетчерскую, когда кругом в необъятной тайге бушевала пурга, что бы тогда она запела? Тут истерикой ничего не добьешься. Тут надо стиснуть зубы и ждать. Ждать и бороться за жизнь, не спать всю ночь, поддерживая огонь в печурке. Погаснет огонь — погаснет жизнь. И все надо делать, вспоминая своего единственного, для которого стоит жить.
Женя все это пережила: и любовь, и ревность, и восторг, и отчаянье. Тогда, во время пурги, не спала сутки, кончились дрова — пол в избушке изрубила. Не дала погаснуть огню. И под падающую сосну, на верную смерть пошла, — выручая любимого. Но все равно этой роли ей не видать.
Может быть, ей дадут роль неунывающей девчонки, которая уже сейчас командует любящим ее парнем. Ну, ничего. Не вечно же будет так продолжаться. Есть в театре хорошие люди, которые не боятся молодежи. Хотя бы тот же Володин. Ему бы характер потверже, а то очень уж истерик боится, хотя отлично знает им цену, этим актерским истерикам.
Очевидно поняв Женины мысли, Хлебников щурит глаза и кивает ей головой. Точно так же смотрел он на нее, когда она выступала на смотре студенческой молодежи.
Наконец чтение закончилось и объявили перерыв. Женя подошла к Грише и тихонько спросила:
— Ну что, аварийщик несчастный?
Подняв измученные, отчаявшиеся глаза, Гриша вдруг засмеялся, словно он спал и только сейчас проснулся. Он вскочил со своего кресла. Женя взяла его под руку и повела в свой уголок к окну.
— Женька! Я тебя, я вас боялся узнать. Думал, не может быть: росомаха и вдруг актриса, — заговорил он торопливо.
А в фойе ходили и сидели актеры, разговаривая курили. Костюкович, сняв очки и грозя ими, что-то доказывала Хлебникову, а тот печальными глазами наблюдал, как перекатываются солнечные зайчики в круглых стеклах, и вздыхал:
— Да, согласен с вами, Аглая Петровна, молодежь надо уважать.
— Молодежь надо учить уважать старших, — выкрикнула Костюкович.
— Если мы к ним будем относиться свысока, то никакого уважения не получится.
— Пускай она сначала научится понимать, гореть, жить на сцене.
Пожевав большими губами, Хлебников скучающе согласился:
— Они научатся, совершенно с вами согласен, уважаемая, если мы не будем стоять им поперек дороги.
— Никто и не стоит. Разве я стою? Или вы?
— Я — нет…
А к Володину подскочил молодой актер и самоуверенно начал произносить туманные слова:
— Не кажется ли вам, уважаемый Семен Семенович, что лично пережитое сыграть невозможно. Не получится убедительной, художественной объективности. Субъективные восприятия задавят образ…
«Вот головастик, — с неприязнью подумал Володин, — все объяснит, так что и сам ничего не поймет, а сыграть не сумеет». Прерывая самоуверенную речь молодого актера, он постучал мундштуком папиросы по серебряному портсигару и хмуро попросил:
— Будьте любезны, спичку.
«Головастик» судорожно выдернул из кармана коробку спичек и продолжал обволакивать словесным туманом ту бессмыслицу, которой неизвестно где он успел набить свою юную голову.
Женя, усадив Гришу на подоконник, села рядом и спросила:
— Как же я тебя ни разу не видела в театре?
— И я тебя не видал. То есть видал много раз и на сцене и так… Мне казалось, что это ты, а фамилия другая. И ты совсем другая. На росомаху нисколько не похожа.
— Я изменилась?
— Очень. Такая высокая стала… и красивая. А была толстая и все фыркала: ф-фу!
Женя рассмеялась:
— Я и теперь фыркаю, когда разозлюсь. Только это ни на кого не действует.
Гриша сказал:
— Я бы хотел, чтобы ты Надю сыграла.
— Это невозможно. Я хотела сказать, что ты не так написал, как было на самом деле. Проще все было и как-то величественнее. Нет, ты не сердись. Я тебе всю правду выложу…
Она стукнула кулаком по своей коленке. Гриша сразу заметил, что изменился не только внешний вид Жени, она вся стала совершенно иной, не похожей на ту пышную, томную, влюбленную девчонку, какой он ее знал и какой вывел в своей пьесе.
Она, вскинув голову, проговорила:
— У тебя вот героиня, когда осталась одна во время бури в своей избушке, грозится и кричит в окно: «Не боюсь я тебя, вьюга, не боюсь! Хоть ты целый год завывай, а я свой долг исполню!..» А ты учти — я в то время речей не говорила. Это ведь надо умом тронуться, чтобы с пургой, как король Лир, разговаривать. Я от страха ревела и рубила все, что можно, на дрова. И уж как я тогда боялась! Тут никаких разговоров и речей не требуется. Вот давай сделаем так: сидит она, эта наша героиня, пурга завывает, а она плачет и песню поет. Но в то же время дровишки экономненько в печурку подкладывает. Вот как дело было. А ты: «Не боюсь я тебя, пурга». Еще как боялась-то! Боялась, а не ушла.
Прищурив глаза, Гриша глядел в окно. Лицо его показалось Жене таким же отчаянным, как в тайге, когда у него на страшном морозе заглох мотор старого газогенераторного лесовоза. Женя спросила:
— Помнишь, как в тайге ты машину своим кожухом укрыл, чтобы мотор не заморозить?
— Ну и что же?
— А я еще сказала тебе: «Ах ты, аварийщик несчастный!» Помнишь?
Она напомнила этот случай только для того, чтобы ободрить его, вызвав воспоминания о нелегких военных годах, о которых нельзя писать громкими, высокопарными словами. Но Гриша не понял ее, хотя и сказал:
— Понятно…
— Ничего, я вижу, тебе не понятно.
— Понятно, — настаивал он, — был, значит, аварийщиком, таким и остался!
Женя рассмеялась и шепнула, как маленькому:
— Ну скажи еще, как тогда: «Вот как дам — птичкой взовьешься!» Ну, скажи.
Но Гриша вспыхнул и противным голосом произнес:
— За критику благодарим, Евгения Федоровна, только, позвольте вам заметить, я ее не принимаю.
И, не посмотрев на Женю, ушел к столу, где Володин уже постукивал карандашом по графину.
ПРЫЖОК С БАШНИ
Михаила так и не перевели на биржу. Он сначала обижался, а потом, поняв, что никаких перемен от этого в его жизни не произойдет, успокоился.
— Ты, в общем, к ней не приставай. Я это давно тебе хотел сказать. Настоящая любовь разве боится расстояния? Да и расстояние-то невелико. Ты здесь, она на башне, в будке своей. Оба рабочие. Никто между вами не стоит. А вот если не любит она тебя, тут уже ничего, Михаил, не поделаешь. Заслужи — полюбит. А вот пьешь ты зря…
Так говорил ему Комогоров, собираясь куда-то на вечеринку. Он стоял перед зеркалом и огромными своими ручищами завязывал галстук, с такой ловкостью, что Михаил проникся к нему еще большим доверием. Он любил ловкую работу.
— Я не пью, я один раз выпил, — поправил Михаил. Покончив с галстуком, Комогоров надел синий пиджак и сел к столу напротив Михаила. Неторопливо, словно располагаясь к длительной беседе, он закурил.
— Я — знаешь, как женился? Познакомился на Урале в городе Чусовом. Я туда во время войны в командировку приезжал. Она на Урале, я под Берлином. Расстояние? Войну закончили, поженились. Она ждала, и я ждал. Чтобы человеку жениться, разные обстоятельства пережить надо. Чем больше переживешь, передумаешь, тем крепче любовь получится. А ты не распускайся. В зеркало-то когда-нибудь смотришься?
— Так я же с работы…
