Баха Тахер - Любовь в изгнании / Комитет
Мы сели на одну из лавок.
— Я не ожидал, — признался я, — что ты придешь на демонстрацию. Зная твое отношение к такого рода вещам. Но ты с самого начала выкрикивала лозунги и прошла весь путь до конца. Многие ушли на половине дороги.
Да, — откликнулась она усталым и осипшим голосом, — особенно после глупой стычки возле кафе. Думаю, этот человек намеренно пытался сорвать демонстрацию. Он еще на площади начал шуметь. Ты его знаешь?
Я не ответил. Мысль о том, что Юсуф и еще несколько человек были специально подосланы, чтобы сорвать демонстрацию, уже приходила мне на ум, но я гнал ее.
— Он же не злодей, — говорил я себе.
Бриджит положила голову мне на плечо, я обнял ее, она улыбнулась и прошептала:
— Спасибо. Я знаю, ты стесняешься обнаруживать свои чувства перед людьми. Но сегодня ты мне очень нужен. — Помолчала и, вспомнив что-то, продолжила: — И все равно я не изменю своего мнения: каждый мучается и умирает в одиночку. Наша демонстрация не вернет жизнь ни одному из погибших в Бейруте. Да, ты знаешь, кого я встретила сегодня? Педро Ибаньеса!
— Ну и как он?
— Трудно сказать, — пожала плечами Бриджит. — Он вел себя странно, еле признал меня, когда я с ним заговорила. Я боялась, что его убьет непосильный нелегальный труд, но, кажется, с ним произошло что-то похуже. И почему Мюллер не оставил его в покое? Жил бы он себе в Канаде, в Австрии, в своей стране, в любом месте!
— Что же с ним произошло?
Но в этот момент к нам подбежала девчушка лет пяти в красном платьице и звонким голосом спросила: «Который час, мадам?»
Бриджит указала на свое запястье:
— К сожалению, у меня нет часов.
— Четверть третьего, — подсказал я.
Девочка собралась отойти, но Бриджит, шаря в своей сумочке, спросила ее:
— Зачем тебе нужно знать время?
— Я обещала маме вернуться в половине третьего.
— Значит, у тебя еще есть время. Я вижу, ты девочка умная и обязательная. Поэтому хочу тебе сделать маленький подарок. Вот, возьми денежку и купи себе, что захочешь перед тем, как вернуться к маме.
Она дала девочке монетку. Та с обрадованным видом приподнялась на цыпочки, поцеловала Бриджит в щеку и бегом вернулась к играющим невдалеке детям.
Бриджит проводила ее взглядом, потом перевела его на деревья. Прямо перед нами росли два высоких дерева, ярко-красная листва которых выделялась на фоне желтизны остальных. Засмеявшись, Бриджит сказала:
— И все же я буду скучать по любителям высоты!
Я уже давно привык к ее неожиданным переходам и не стал ничего спрашивать, зная, что она сама поделится своими мыслями.
— Не знаю, почему, — задумчиво продолжала она, — это всегда азиаты. Хотя, нет, бывают и другие, но их меньшинство.
— Кто это такие, Бриджит, любители высоты?
— Я не рассказывала тебе? Они попадаются в каждой туристической группе. Иногда я привожу их сюда и показываю эти два дерева, привезенные из Америки. Рассказываю историю о том, как после многочисленных неудач удалось их вырастить. Меня обязательно спрашивают, какова их высота, и старательно записывают цифры в записные книжечки. Записывают также высоту кафедрального собора. И вообще их привлекает все высокое. Можно подумать, что они подрядились пересчитать все самые высокие объекты в мире. А знаешь почему?
Она смотрела на меня с любопытством, словно задала трудную загадку. Я улыбнулся:
— Нет, не знаю. Но почему ты будешь по ним скучать? Японцы, в отличие от других, приезжают не только летом, они путешествуют круглый год.
— Да, — повторила Бриджит следом за мной, — они путешествуют круглый год. Пойдем отсюда, — она встала с лавки, — я проголодалась. У тебя дома есть что-нибудь съестное?
— В холодильнике что-то есть.
— Тогда пошли. Сегодня я приготовлю тебе особенный обед.
* * *
Прежде чем подняться в квартиру, я заглянул в почтовый ящик, в котором скопилась почта за несколько дней. Нашел в нем, кроме газет и рекламы, маленький официальный конверт из Каира, похожий на те, которые я когда-то получал из налогового управления. Неужели управление вспомнило обо мне после стольких лет моего отсутствия?
Когда Бриджит отправилась на кухню проверить, из чего можно состряпать обед, я вскрыл конверт и стоя прочел письмо. Ничего не понял и перечитал еще раз. Письмо представляло собой листок грубой желтой бумаги, испещренной печатями и подписями. Вверху красовался гриф «Председатель административного совета», а под ним «Господину такому-то». Текст гласил: «С учетом решения административного совета о необходимости сокращения расходов согласно указаниям г-на… решено упразднить должность корреспондента газеты в городе… Решение вступает в силу спустя месяц после его принятия. Подпись.»
— Не может быть!
А как же любезное письмо, полученное от главного редактора несколько дней назад? В нем ни словом не упоминалось об экономии средств.
Из кухни выглянула Бриджит, спросила, что там такое?
— Не может быть! — ответил я. Но, когда сообщил ей известие, она с грустной улыбкой возразила: — Очень даже может!
— Я тебя уверяю, что это ошибка! Или ты лучше меня знаешь, что происходит в Каире?
— Я не знаю, что происходит в Каире, но хорошо знаю, что происходит здесь.
— Что ты знаешь? — растерялся я. — И какое это имеет отношение к письму?
Бриджит подошла ко мне и спокойно сказала:
— Несколько дней назад директор уведомил меня, что больше не сможет пользоваться моими услугами. Полиция интересовалась, есть ли у меня разрешение на работу. Он посоветовал мне также не искать работу в других местах, так как у меня всюду потребуют разрешение. Он еще раз доказал мне свою дружбу, сказав всю правду и дав последний совет.
— Но почему все это?
Она положила руку мне на плечо, а другой указала на письмо:
— Попробуй догадаться!
И уткнувшись мне в плечо лицом, крикнула:
— Этот мир принадлежит Масиасу и его высочеству эмиру! Все бесполезно!
* * *
Догадаться было нетрудно, но я хотел устранить последние сомнения. Много раз безрезультатно пытался дозвониться главному редактору — он же председатель административного совета — и понял, что он избегает разговора со мной. Наконец все-таки дозвонился. Извиняющимся тоном он повторял:
— Не в моей власти, клянусь тебе, не в моей власти.
Но отказался сообщить, в чьей же власти. Обещал лишь, что приложит все усилия, чтобы продлить мое пребывание еще на месяц, до окончательного выздоровления.
Лишний месяц меня не очень волновал.
Бриджит готовилась к отъезду. Она решила вернуться в Австрию и побыть там какое-то время с отцом, пока не придумает, что делать дальше.
Все кончилось, и ты был не в силах ничего сделать. Недолго длился этот день. Ты боялся конца, а он наступил быстрее, чем ты ожидал. Ты боролся с дурными предчувствиями, представляя, что Бриджит тебя покинет, найдет себе кого-то помоложе, своего соотечественника, любящего потанцевать, как любит она сама, любящего, как и она, забираться высоко в горы, кататься на лыжах и другие подобные вещи, о которых она упоминала в своих рассказах и о которых ты не имеешь ни малейшего представления. Ты воображал, как однажды проснешься и найдешь прощальное письмо от нее или, как она исчезнет, не попрощавшись. Боялся, что конец придет, когда ты снова заболеешь, когда откажут пришедшие в негодность кровеносные сосуды, и уже не наступит новое пробуждение, новое исцеление. Или, что конец придет тихо и незаметно: любовь просто увянет, задавленная привычкой и скукой.
Какие только ужасы ты не рисовал в своем воображении. Но не мог даже вообразить того, что между вами встанет мир, что невидимый меч обрушится и отсечет вас друг от друга.
Жил на свете старый кактус, у него остались лишь колючки, которые пронизывали и питали его сухую плоть. Кактус не умирал, но и не жил. Ты протянула к нему свои руки и воскресила его мертвые листья, и он стал деревом, зеленым и пышным, какие ты любишь. У него выросли новые ветви, он зацвел. Но меч одним ударом обрубил все — и ветви и колючки.
И снова широко открытые глаза устремлены во тьму ночи.
Вот как все случилось. Так борись же с этим топчущим тебя табуном. Борись в одиночку, призывая на помощь терпение, если оно у тебя есть. Покажи, на что ты способен.
Бриджит пока здесь, она любит тебя, как и прежде. Ты чувствуешь, как дрожат ее руки — они так же дрожали и в первый раз, когда ты взял их в свои. В глазах ее светится та же любовь. И ты сам все еще остаешься вечным ребенком в лоне любви. В ее объятиях ты освобождаешься от груза лет и тревог, легкий, ты плывешь в безбрежном океане любви. Попробуй же удержать этот эфир, не дай ему рассеяться, растечься между пальцев.
Скажи ей: уедем в другой город, попытаемся найти работу подальше отсюда. И она ответит тебе: мне надоело убегать, а они — повсюду.
