Бернар Клавель - В чужом доме
— Все ясно, — вмешался профсоюзный работник, — эти люди для нас потеряны.
— К тому же, — продолжал Доменк, — Виктор в этом году уходит в армию, поэтому он так или иначе…
С минуту все молчали, потом Доменк поднялся с места и направился к столу. Жюльен последовал за ним. Они попрощались с секретарем и вышли.
На улице было совсем темно. Мальчик вздрогнул. По мосту они шли молча, потом Жюльен спросил:
— Вы не против, если мы пойдем не вдоль откоса, а по центральной аллее?
— Говори мне «ты», — предложил Доменк. — Хоть я и помощник мастера, а ты пока еще ученик, по-моему, мы вполне можем дружить.
Мальчик свернул направо. Доменк пошел рядом, прибавив:
— Боишься, что они тебя увидят? Не беспокойся, днем раньше, днем позже все равно узнают. Впрочем, если б они не узнали, тебе незачем было бы вступать в профсоюз.
Он сделал паузу, потом спросил:
— Ты по крайней мере не трусишь?
Они миновали освещенную зону и шли теперь по аллее между кустарников. Мальчик пытался разглядеть лицо своего спутника, но было слишком темно.
— А чего мне трусить? — спросил он.
— Ты прав. Я сказал глупость. Ты сумеешь за себя постоять. Надо только, чтобы ты хорошенько знал свои права. Я тебе растолкую что к чему. Давай встретимся как-нибудь во вторник. Во всяком случае, если что стрясется, приходи сюда в часы дежурства или передай через Колетту Паризо.
Поднимаясь в гору, Доменк тяжело дышал; он умолк. Когда они подошли к перилам бельведера, он опять заговорил:
— Очень славная она, ваша Колетта. И мужественная, удивительно мужественная. Но все-таки бедняжка…
Он не закончил фразы. Несколько минут они шли в молчании, потом Жюльен услышал, как Доменк прошептал:
— В сущности, может, из-за этого… Из-за всего этого…
36
Вечером Колетта вышла из кондитерской в ту самую минуту, когда Жюльен направлялся в кинотеатр, неся ящик со льдом, наполненный мороженым. Ветер по-прежнему обжигал щеки. Улица была совсем пустынна. Жюльен прошел несколько шагов рядом с Колеттой. Он повернул голову. Девушка улыбалась. И эта грустная улыбка, казалось, таила в себе одновременно призыв к мужеству.
Еще некоторое время они шли в молчании. Они уже не в первый раз выходили вместе из кондитерской и всякий раз шли рядом до самой площади Греви, почти не разговаривая. Там они расставались: Жюльен переходил площадь и направлялся к кинотеатру, а молоденькая продавщица исчезала в тени больших деревьев, росших вдоль тротуара.
В тот вечер мальчик не стал дожидаться, пока они дойдут до площади. Когда они немного отошли от кондитерской, он быстро оглянулся и вполголоса спросил:
— Вы можете обождать меня минутку?
— Только не здесь.
— Конечно, не здесь, а где-нибудь за площадью Греви. Идите медленнее, я вас догоню.
— А зачем я вам понадобилась?
Жюльен поколебался, опять поглядел на Колетту и прибавил:
— Я хочу поговорить с вами о профсоюзных делах.
— Тогда не задерживайтесь, — сказала девушка. — Я подожду вас возле улицы Мале.
Мальчик зашагал быстрее; иногда он даже бежал, то и дело перекладывая ящик из одной руки в другую.
Принося мороженое в кинотеатр, он иногда заходил в зал и несколько минут смотрел киножурналы или документальные фильмы. Бывали вечера, когда ему удавалось быстро возвратиться в кондитерскую, тогда он взлетал по лестнице к себе в комнату и громко хлопал дверью, чтобы услышал хозяин; затем вдвоем с Морисом они осторожно убегали по крышам — как это бывало в те дни, когда оба тренировались в боксе, — и успевали попасть в кинотеатр посреди сеанса. Билетерши сажали их в конце зала на приставные места, возле выхода, и, когда последние кадры фильма заканчивались, ученики бегом устремлялись к себе.
В тот вечер билетерша спросила Жюльена:
— Зайдешь ненадолго?
— Нет, спасибо, — ответил мальчик, ставя ящик с мороженым.
— Вернешься позже?
— Нет-нет. Сегодня не могу.
— Напрасно, нынче идет очень хороший фильм — «Тарзан и его подруга».
Жюльен торопливо ушел. Билетерша улыбалась. Он услышал, как она весело переговаривается с кассиршей, но не мог понять, о чем они толкуют. Он миновал площадь и пустился бежать вдоль центральной аллеи.
Колетта ожидала его, стоя под деревьями.
— Быстро управились, — сказала она. — А ведь ящики с мороженым тяжелые.
— Да, особенно тот, что побольше, — отозвался мальчик, переводя дыхание.
— Кажется, чего проще — поставить его на багажник.
— Оно конечно, только хозяин не хочет. Говорит, будто слишком сильно трясет. А мороженое, видите ли, вещь хрупкая.
— Скажет тоже! Да оно твердое, как деревяшка! Колетта умолкла, огляделась и прибавила:
— Постоим под деревьями, а то здесь проходят люди, которые знают меня.
Они углубились в аллею, обсаженную самшитом; маленькие листочки потрескивали на ветру. Над головами ветер свистел среди голых ветвей.
— Вам не холодно? — спросил Жюльен.
— Нет. А вот вы, верно, замерзли в холщовой куртке. Я часто думаю, как это вы не простуживаетесь, ведь так легко одеты.
Они подошли к скамейке.
— Присядем? — спросил мальчик.
— Если хотите.
Они уселись рядом и некоторое время прислушивались к дыханию ночи. Потом Колетта спросила:
— Знаете, а ведь хозяин не имеет права заставлять вас носить такие тяжелые ящики с мороженым.
— Я этого не знал.
— Теперь будете знать.
Она умолкла. В темноте они едва видели друг друга. По лицам проходили тени от ветвей, лишь изредка на них падал слабый свет фонаря, стоявшего довольно далеко от скамьи.
— Да, вы, кажется, хотели поговорить со мной о профсоюзе? — спохватилась Колетта.
— Именно… Я там был и получил членский билет.
— Вот и хорошо, — отозвалась девушка. — Очень рада. Теперь нас в кондитерской двое.
Жюльен промолчал. Порывы ветра стали резче, но он по-прежнему свистел в верхушках деревьев. То там, то здесь потрескивала ветка, отламывался и падал на землю тонкий сучок.
— За столом хозяин держал себя отвратительно, — снова заговорила Колетта. — У него такой вид, словно он считает личным оскорблением, что вы сочиняете стихи.
— Но стихи вовсе не мои, я их выписал из книги «Цветы зла». Верно, слыхали?
— Ну, мне не до книг! — вырвалось у Колетты.
Наступила пауза. Потом девушка громко сказала:
— То, что стихи не ваши, дела не меняет. Он не смеет лезть в ваши дела, рыться в ваших вещах, насмехаться над вами! А он себе это вечно позволяет. Заставил вас кинуть в огонь рисунки! Да как он посмел!
— Ну, я таких сколько угодно нарисую. Так что это меня мало трогает.
— Тут дело в принципе. Пусть даже речь идет о клочке бумаги, но раз листок принадлежит вам, хозяин не имеет права его трогать.
В голосе девушки слышалось негодование. Он звучал теперь отчетливо и резко.
— Не следовало бросать их в топку. Этого господина надо время от времени ставить на место. Сделайте так хоть раз, и вы увидите, он начнет относиться к вам с большим уважением. — Колетта остановилась; потом сказала медленно и негромко: — Мне пришлось однажды так поступить. Один только раз. С тех пор он никогда больше не лез… Понимаю, что это не одно и то же, но все-таки…
Девушка умолкла. Жюльен немного подождал, потом нагнулся, чтобы лучше разглядеть ее лицо, и спросил:
— Вам трудно живется?
Она разом выпрямилась, повернула к нему голову, в свою очередь наклонилась к Жюльену и воскликнула:
— Мне? Кто это вам сказал? И вовсе не трудно. Я работаю. Вот и все… Вот и все…
Казалось, Колетта хотела еще что-то прибавить. Она говорила возбужденно, почти гневно. Но она ничего больше не сказала, только расправила плечи и вновь откинулась на спинку скамьи. Мальчик с минуту наблюдал за нею. Свет фонаря пробегал по лицу девушки. Ветер шевелил пряди ее волос, выбившиеся из-под вязаной шапочки. Он никогда еще не находился наедине с Колеттой. И никогда еще не видел ее так близко. Она неторопливо повернула к нему голову. Глаза ее блестели.
— Вам не влетит за опоздание? — спросила она.
— Нет, у меня в запасе еще пять минут, — успокоил ее мальчик.
Он слегка привстал и придвинулся к ней. Потом положил руку на спинку скамьи, обнял девушку за плечи и привлек к себе. Колетта высвободилась, стремительно подавшись вперед.
— Что это вы? — спросила она.
Жюльен хотел было завладеть ее руками, но она опять высвободилась и сказала:
— Нет, это ни к чему.
— Однако…
— Нет, перестаньте, слышите!
— Но почему?
Девушка отрывисто засмеялась и резко сказала:
— Почему? Скорее я вас должна об этом спросить.
Он прижался к ней и пролепетал:
— Это потому, что я люблю вас, Колетта.
