Фарид Нагим - TANGER
Выпил, уже ничего не чувствуя, только ожог в трахее.
Девушка, пойдемте, все хорошо. У меня было вино, но я его выпил, боялся к вам подойти.
И это счастье, что прежде, чем идти домой, мы пройдемся с нею до ночного киоска и купим вина и еды.
Вышел во двор и чуть не вскрикнул, камешки под ногами лопались и взрывались на всю округу.
Привет… Привет… А может, не ходить, Анвар?
Чувствовал себя в своем теле, как в огромной подводной лодке. И удивился темной силе, которая все знала за меня.
Помочился. «О-о, ка-ляй-ка ма-ляй-ка, о, каляй-ка маляу»…
Привет… Девушка, вы что, собираетесь так всю ночь просидеть…
Отошел к кусту. Сквозь листья.
Парень какой-то. Муж? Дурацкая куртка! Познакомиться хочет?
Бросил окурок. Ушел.
«О-о, ка-ляй-ка ма-ляй-ка, о, каляй-ка маляу»…
Привет… Девушка, вы что, собираетесь всю ночь так просидеть? А что? А чего? — скажет она. — А хули?! — нет, она так не скажет. — А что? — устало спросит она… Ничего, девушка, просто мне одиноко. Страшно одиноко, воти все… таки надо будет сказать: страшно одиноко, и все.
Шел, видя и слыша себя со стороны, и в то же время немного держался за себя — изредка чувствовал ноги, шум в ушах, будто кто-то быстро шел по воде.
Страшно одиноко, и все.
Нет ее, что ли?! Не-ет — золотится макушка, сидит. Кошмар — так долго сидеть! Сажусь вон там, на корточки… Ну и что — люди?! Всю жизнь будет кто-то мешать! А может, я ее знакомый? Привет. Привет. Чего? Мне так плохо без тебя…
Там никого не было. По инерции вошел в вестибюль. Щелкает и моргает свет люминесцентной лампы. В отупении постоял у лифта. ГР.ОБ. — Егор Летов.
Посмотрел искоса.
Песок. Перья. Скомканный мешок.
Этого не может быть?!
— Ты же видел ее? Точно видел! Да ты же и сам видел.
Прихожу домой. Курю. Смотрю. Она сидит! Золотятся на плечах ее локоны. Челка. Может быть, я не с той стороны подошел, проскочил как-то так, может, она испугалась и отодвинулась в темноту?
Курю. Жду. Смеясь, парочка уходит.
«О-о, ка-ляй-кама-ляй-ка, о, каляй-камаляу»… Ее как будто не замечают. Спускаюсь вниз, подкрадываюсь. Та же страшная перемена — её склонившаяся голова, макушка с милым пробором…
Это она!
…а через шаг переступаю страшную границу — золотой пух волос темнеет, тускло, плоско, гладко… еще через шаг — замерла, омертвела голова, неестественно сжимаясь в уголок скомканного мешка из-под цемента. Желтый, из многослойной бумаги. Края с зубчиками, середина смята. Уголок из-за ступеней высовывается. И вот с этим уголком я общался всю ночь.
Квартира и все вещи в ней казались маленькими, мертвыми. Долго смотрел на мешок под общагой. Она еще больше повернулась ко мне. Смотрит только на меня. Золотые локоны, челка, серебрится овал лица. Ногу на ногу закинула.
ЧАСТЬ II
раз
Поезд прибыл тихо, будто прокрался под купол. Мрак московского вокзала. Журчание воды под вагоном. Розовый, распыленный свет.
Смотрел поверх голов, искал, а его голос снизу откуда-то, зовущий, просительный.
— Анвар, Анвар! — светилось снизу его лицо.
И у меня вздрогнуло сердце. Я совсем забыл, как он выглядит.
— Давай, я сумку понесу.
— Она легкая, я сам…
— Скажешь тоже, легкая!
— Саня Михайловна нагрузила, там твое любимое айвовое или персиковое варенье.
Много милиции в метро. Свет в вагоне ярче, чем на станции. Вялые, безрадостные люди с газетами. Они словно специально хотели показать мне, что не изменились с тех пор, как я уехал, что ничего не изменилось.
ФИЛИПС — ИЗМЕНИМ ЖИЗНЬ К ЛУЧШЕМУ!
ТЕФАЛЬ — ТЫ ВСЕГДА ДУМАЕШЬ О НАС.
НАДОРВИ, СОЖМИ И ОТКУСИ — Bi-fi.
— Давай мне сумку, ты устал.
— Хорошо, а я что тогда буду нести?
— Ну, давай вдвоем понесем.
Сумка перекашивалась из-за разницы в росте, и он то отставал, то забегал вперед.
Тепло. Туман. Низко над дорожкой зависли корявые сучья, будто намеренно искривленные. В серых, ватных клубах громоздко мрачнел дом.
— Какой-то детективный особняк, — сказал я.
— Почему?
— Такие любят рисовать в загадочном детективе.
«В котором произошло жуткое убийство», — хотел добавить я и промолчал.
Под ногами хрупко кракали скорлупки улиток.
Комната на втором этаже.
Суходол. Ослепительная, как солнце ночь! Я так жалею, что поздно встретил тебя. Я бы хотел жить с тобою тысячу лет. Я бы хотел иметь от тебя детей… Мы встретимся с тобой на том свете, знаю, и там я буду тем, кем надо! Ты не бросишь меня?! (Тянется к Анвару). Я бы…
Слышен топот ног на крыльце.
Анвар (прислушиваясь). Ничего себе! Кто бы это?
Суходол. Это он — старый окорок! Ты не бойся, я поговорю с ним и вернусь, я быстро…
Входит Сыч. На цыпочках подкрадывается к окну. Палкой отодвигает занавеску на окне, краем глаза смотрит на что-то во дворе.
Отскакивает. Смотрит вверх.
Сыч (тихо). Алексей!.. Алексей! (Громче). Алексей, вы спите?
Суходол (зевая и сонно потягиваясь, спускается по лестнице). Да вот что-то не спится, Георгий Аббакумович… тоже.
Сыч. Анвар спит?
Анвар поднимается с кровати и на цыпочках подкрадывается к двери.
Суходол (рассеянно). Спи-ит, набегался по Москве. Да и я устал, такие проблемы на работе, что куда там, у-у. А холод-то какой! Говорят, что…
Сыч хлюпает носом и вытирает глаза уголком платка.
Суходол. Что такое с вами? Что-то случилось?
Сыч. Да-а… Сказал Андрею разжечь камин…
Суходол. И что?
Сыч. А он сжег все мои газетные вырезки с 48-го года по сей день, другой бумаги не нашел… идиот.
Суходол (зевая). Да не переживайте, у меня один знакомый вырезал-вырезал, собирал-собирал подшивку, а потом умер…
Анвар усмехается.
Сыч (искоса глядя на окно). Вам вон та дача не кажется странной?
Суходол (зевая подходит к окну и отодвигает занавеску). Ох, устал я сегодня… вон та, Георгий Аббакум…
Сыч (толкает Суходола от окна и задергивает занавеску). Вы с ума сошли?! Все не верите мне… Вас могли бы убить, если б не я!
Суходол (растерянно). Спасибо, конечно, я уж испугался, а сколько время-то уже?
Сыч (глянув на часы). Вы у кого на семинаре учились, Алексей?
Суходол. У Яшина. Ох, замерз я что-то! Холодно как!
Сыч. Хороший прозаик, хороший… поднимусь-ка я на второй этаж — там Алексей Мокеич обычно газеты хранил.
Суходол. Вот! По-моему, мелькнуло что-то там, Георгий Аббакумович!
Сыч (недоверчиво). Может, показалось?
Суходол. Точно. Вот опять.
Сыч. В том самом окне? Свечение серебристое?
Суходол. И с некоторым синеватым оттенком таким…
Сыч. Я же вам говорил, я же говорил…
Суходол. А я ведь действительно не верил. Потрясающе!
Сыч. Гляньте во двор, нет ли там кого?
Суходол (выглядывает за дверь.). Нет! Пусто, вроде.
Сыч (иронично). Так нет или вроде?
Суходол. Да! Нет!
Сыч. Может, проводите меня, Алексей?
Суходол. Ох! Да я бы с удовольствием. Да вот что-то не очень важно чувствую себя, что такое, не знаю…
Сыч. Ну я тогда здесь останусь. Погасим свет и будем вести наблюдение.
Суходол. А вообще можно и проводить — чего бы и не проводить?
Сыч. Стоп! И оставаться нельзя, и провожать тоже. Они догадаются, что я раскрыл их психотронные устройства. Надо действовать так, будто ничего не произошло. (Крадучись уходит.)
Суходол быстро поднимается на второй этаж.
Он прибежал ко мне, обнял мою голову и так стиснул, что я непроизвольно заскрипел зубами.
Суходол. О боже… О, Анварик. Ох, я, наверное, рожу, все, пиздец мне…
…………………………Вера, какие удивительные у тебя глаза. Я никогда в жизни не видел глаз с таким таинственным зеленым светом. Так странно смотреть в твои глаза и ощущать твою обнаженную грудь. Какие черные сосны… как это удивительно все…
…………………………Невнятный, сонный звук самолета. Далекий гудок поезда. Лай собак в соснах, громкий, протяжный, будто кто-то говорит в мегафон. То частые, то редкие пальцы и коготки капель на жесть пристройки.
— Анва-арик, — голосом Карлсона бормотал он будто уже во сне. — Не бросай меня.
Хрупко и тревожно пульсировала электрическая кровь в трансформаторе.
Днем желтые листья шли по лесу, ночами дождь вставал вокруг дома. Крыша протекала, и в коридоре капало с глухим картонным звуком, а на кухне звонко, будто кому-то в ладонь.
— О, Анварик, какая у тебя тяжелая виноградная гроздь, как я ее люблю! О, мой господин!
Как странно.
— Вот она, моя любимая сигара.
Как это странно все и удивительно.
Мы очнулись, когда увидели свет снега, он пошел с вечера, и шел всю ночь. Все пространство вокруг надвинулось, взгромоздилось. Ночью было светло. Мы лежали «валетом», и он судорожно обнимал мои ноги. И я обнимал его. Мужское и женское переливалось в нас, и чтобы не видеть всего, что происходит, он накрывал голову одеялом, и все говорил-говорил, заговаривая свое смущение, свой страх, свой полет в пропасть.
