Руди Данциг - В честь пропавшего солдата (1984-1985)
Дома я сажусь в кресло у окна, я слишком устал, чтобы разговаривать, и когда я отвечаю своей матери, то мой голос звучит тихо и слабо, словно с трудом отделяется от моей груди. Она присаживается на подлокотник кресла рядом со мной, поднимает мой подбородок и спрашивает, чем это мы занимались, что так устали, она не видела меня среди других мальчиков на улице всё утро.
«Так был ли ты вообще снаружи, на воздухе?»
«Если не веришь, то спроси их, в конце концов».
Я выбегаю на балкон, разрываю мой первый план и наблюдаю за обрывками, кружащимися и падающими в сад, словно снежинки.
Позже приходит мой отец и говорит:
«Ну, мой мальчик, сейчас мы пойдём в город, ты ещё не видел праздничной иллюминации».
Мы едем к концертному залу, там он прислоняет велосипед к стене и мы становимся посреди большого, вытоптанного множеством ног, газона.
Рядом солдаты, палатки, грузовики. Почему же я сейчас не иду искать, почему становлюсь рядом с отцом и цепляюсь за его руку — «не висни на моей руке»?
«Скоро ты всё увидишь, — говорит он. — Ты такое никогда раньше не видел, нужно только немного подождать».
Волт, чьё тело быстро и ритмично движется взад-вперёд, его тёплая, гладкая кожа, запах от густых волос из подмышек…
Я плетусь рядом с отцом, мои ноги горят и я чувствую себя слишком усталым, чтобы на что-то смотреть. Мы проходим под аркой большого здания, словно через шлюз, к гулу голосов, исходящего от толпящихся людей с другой стороны, стоящих или движущихся порознь. Их сотни и они все движутся в том направлении, где бушующая жизнь полностью властвует над шумящими телами.
Посреди улицы стоит небольшая палатка, от которой исходит сладкий аромат еды. Перед ней толпится народ, и мне не видно, что там продаётся. Я останавливаюсь, неожиданно этот аромат притягивает меня, мне хочется попробовать, постоять на мгновение, теряя себя в этом душистом аромате сладостей. Но мой отец не останавливается, и я вынужден лавировать среди людей, чтобы его догнать.
У моста он проталкивает меня между плотно стоящими телами к парапету, и я могу видеть канал — вытянутую, слегка мерцающую полосу воды, ограниченную склонившимися деревьями. В конце видны висящие сверкающие чёткие дугообразные силуэты букв, вспыхивающие в темноте и отражающиеся в неподвижной воде. Я теряю дар речи от восторга и пристально вглядываюсь в кристально чистый мир пунктирных линий, как в видение, ярко вспыхивающее, мигающее и отражающее, указывая на несуществующий путь, дорогу от моста к мосту, от одной арки к другой, от меня к моему потерянному солдату.
Я схватываю руку отца.
«Пошли, — говорю я, — я хочу видеть это ближе, пошли!»
Повсюду, где мы проходим, висят бесчисленные лампочки; они отражаются в воде, словно звёзды, и люди проходят безмолвной, восхищённой процессией мимо всего этого. Берега канала выглядят, словно уютная гостиная, в которой погас свет и зажгли свечи.
«Ну как?» — голос моего отца прорывается сквозь окружающее колдовство.
«Хорошо, правда? Ты в своей Фрисландии и не мечтал о таком, не так ли?»
Мы проходим ещё несколько узких и тёмных улиц, когда раздаётся глухой треск, звук которого падает на нас из темноты, словно из засады.
Мой отец срывается с места.
«Быстрей, или мы опоздаем».
На чернеющем горизонте взрыв света, взлетающий вверх и разлетающийся на розовые и светло-зелёные фонтаны, ясно горящие на небосклоне, изливающиеся и заполняющие его. Новый звёздный дождь падает под глухие раскаты, вызывая всеобщее ликование, небо дрожит над триумфальными арками. Я смотрю на светящиеся знаки в небе как на мираж.
«Папа, эти буквы, почему они там? Почему они стоят там?»
Зачем я задаю этот вопрос, почему не остаюсь в своих мыслях и мечтах?
«Почему W? Ты же должен знать, что W означает Вильгельмина…»
Я слышу ехидный тон в его голосе, словно он подсмеивается надо мной.
«Вильгельмина, Вильгельмина, — говорит он. — Но вся клика покинула её и только мы остаёмся с ней в пору несчастий».
Я не слушаю его, не хочу слышать, что он говорит.
«„W“, — думаю я, — означает не Вильгельмина, а Волт! Это знак, понятный только мне…»
Танцевальная вечеринка устроена солдатами для жителей нашего квартала. Спортплощадка, ярко освещённая прожекторами, полна до отказа; люди стоят вплотную к забору и слушают небольшой оркестр, сидящий на помосте перед спортзалом.
Я слышу быстрые ритмы, заманчивые мелодичные аккорды, резкий голос трубы, когда она подаёт его, звуки, от которых нельзя избавиться.
«Иди, — говорит мой отец, — отпразднуем освобождение ещё разок. Мама и я подойдем попозже». На свободном месте, в окружении любопытствующих, необузданно танцуют. Лучшие танцоры — солдаты, они плотно прижимают к себе девушек и женщин, внезапно отталкивают их, вращают, снова перехватывают другой рукой и опытно склоняются над ними. Девушки проворно двигают жаждущими танцев ногами, быстро вращаются в такт музыке и страстно обнимают тела своих властных партнёров. Несколько пожилых мужчин из квартала, которые тоже танцуют, выглядят настороженными, делают точные размеренные движения и вежливо улыбаются при этом.
«Сумасшедший свинг, да? — Ян опирается на моё плечо и пыхтит мне в ухо: — Посмотри, они хватают их словно кукол».
Его тело дёргается в такт музыке, и иногда он восторженно подпевает. Мы смотрим на слитые тела, быстрые голые ноги под короткими юбками, твёрдую хватку солдатских рук, тяжёлые сапоги, передвигающихся без труда, словно пара чёрных, быстрых зверей. Возбуждение танцоров передаётся окружающим, охватывает нас и заставляет подпрыгивать в такт.
«О, парень, ты только посмотри на это, это невозможно! Смотри быстрей».
Я ощущаю его тумак и тоже пихаюсь.
«Ты их видишь? Смотри за ними, это долго не продолжится, долго он с таким толстым животом не продержится».
Я же считаю, что они красивы, я считаю их волнующими, я хочу и дальше наблюдать за тем, как они танцуют, как он обнимает её, и как они смотрят друг на друга.
«Давай, — говорит Ян, — выкурим по сигарете, у меня завалялась пачка Плейерс».
Солдат кружится как молния, подбрасывая каблуки так высоко, что они касаются его задницы. Он прижимает девушку к себе, держа руки на её ягодицах, в то время как она безвольно повисает на нём. Они кружатся среди других танцоров, исчезая из поля зрения и внезапно появляясь вновь, и когда солдат находит подходящее место, то подбрасывает девушку высоко вверх, то ловит её полулежащую между своих ног, быстро вращает своими бёдрами, словно смазанными маслом, и неожиданно делает несколько больших шагов вперёд, так что одна из его ног оказывается между ног девушки.
На углу спортплощадки у забора сидят несколько мальчиков. Когда Ян присаживается к ним, то и я приседаю на корточки рядышком. Они курят с дерзким выражением лица и, кажется, получают от этого удовольствие. Когда музыканты начинают новую мелодию, то они тихо подпевают так, чтобы окружающие ничего не услышали, и при этом хихикают.
«Не делай этого, не делай этого, мои папа и мама говорили мне: не делай этого…»[67]
Они падают со смеху, когда один из мальчишек зажимает сигарету между пальцами ноги и задирает её вверх.
Я смотрю в другую сторону, на Яна.
«Не смейся, — думаю я, — не бросай меня на произвол судьбы, не смейся».
Он широко улыбается и дружеским жестом предлагает мне сигарету. Я слабо улыбаюсь в ответ.
Медленно поднимаюсь по нашёй тёмной лестнице. Плейерс, Ну-кен-ду, буйные танцы — это чужеземный мир, мир солдат. И Волт не имеет с ним ничего общего, даже если он держал меня между своих голых ног и всунул свой член мне в рот.
Я слышу, как надо мной открывается дверь, и голос моей мамы, ожидающей меня, произносит:
«Не споткнись в темноте, иди на свет!»
Щелкает выключатель.
«С днём рождения, Йерун, тра-ла-ла-ла, с днём рождения, Йерун, тра-ла-ла-ла».
Моя мама поёт и при слове «Йерун» тычет ручкой Бобби в моём направлении.
Рядом с моей тарелкой лежит подарок, завёрнутый в толстую коричневую упаковочную бумагу, в которой я обнаруживаю четыре тетради, точилку и двухцветный ластик.
«Чёрным концом удобно стирать чернила, — объясняет мне отец, — а красный — для карандашей».
«Тетради мы купили для школы, хорошенько спрячь их от Бобби. Ты рад?»
Я киваю. Я не чувствую ни малейшего волнения при виде подарка, только смутное чувство разочарования и безразличие.
Ластик уже исчез во рту моего братика, он жуёт его и пускает длинные слюни, капли которых падают на его стульчик.
«Ба-ба-ба, — говорит моя мать, — ты маленький негодник, это не игрушка для маленьких мальчиков».
Он тут же его выплёвывает. Она кладёт мокрый ластик назад, на тетради.
