Стивен Гросс - Искусство жить. Реальные истории расставания с прошлым и счастливых перемен
Через четыре месяца после того, как она рассказала мне об этом сне, Люси вошла в мой кабинет и сообщила о своей беременности. Она села на кушетку и рассказала мне, как купила тест на беременность, окунула полоску в мочу и с изумлением увидела, что на ней проступает синяя линия. Она была счастлива до глубины души.
Они с бойфрендом не пользовались средствами контрацепции, потому что Люси, помня о нерегулярности своих месячных, была убеждена, что забеременеть просто не может.
– Как же это произошло? – со смехом гадала она. – Нет, я, конечно, знаю, что при слиянии мужской и женской гамет образуется зигота, но главный вопрос в том, откуда возможность забеременеть взялась у меня. Может, это из-за сна?
– Из-за сна? – спросил я.
– Того самого сна. Который приснился мне в ночь смерти отца.
Мы снова поговорили о последних днях жизни ее отца. Он уже не мог разговаривать. Люси регулярно меняла ему подгузники. Ему было очень страшно, и поэтому в иные ночи ей приходилось сидеть рядом с ним до самого рассвета. Тот сон мы так до сих пор еще и не обсудили, но Люси тем не менее сказала, что знает, что я о нем подумал.
– И что же я о нем подумал? – спросил я.
– Что, ухаживая за отцом, я увидела в себе способность ухаживать и за ребенком. Вы этого не сказали, но я ждала, что вы скажете: «В твоем сне нет матери. Этот сон о том, что ты можешь быть матерью. Ты можешь быть матерью, потому что обнаружила, что тебе не обязательно быть такой же матерью, как твоя мать». Я подумала, что поезд, на котором мы ехали, может символизировать новое направление моих мыслей. Одним словом, совсем незатейливый был сон.
Люси немного помолчала, а потом рассказала об одной из своих коллег, которой не удавалось забеременеть даже при помощи экстракорпорального оплодотворения. Она оформила документы на усыновление и вдруг забеременела сразу после того, как они были одобрены.
– Ей просто нужно было от кого-нибудь услышать, что она сможет стать хорошей матерью. Вот и с моим сном, наверно, то же самое. Я в нем давала самой себе разрешение забеременеть, вам так не кажется?
– В тот момент я воспринял его по-другому, – сказал я, – но теперь мне думается, что вы правы.
А еще мне подумалось, что Люси вдруг обрела голос, то есть научилась выражать свои чувства своими собственными словами… Не только с моей помощью, но и вопреки ей.
Оставшееся до конца сеанса время она рассказывала о планах, которые строили они с бойфрендом: из его кабинета они сделают детскую, а со временем, когда ему дадут прибавку к зарплате, смогут переехать в квартиру попросторнее.
Слушая Люси, я представлял ее с новорожденным ребенком. Я увидел, как она гуляет в парке с коляской, а потом, через несколько лет, ведет его в школу. Я почувствовал, что она права, она изменилась. И наша с ней работа вышла на финишную прямую.
Прощание с жизнью
О смысле молчания
Энтони М. посещал мои сеансы уже три месяца, и наконец, после долгих уговоров и споров, сходил сдать анализы на ВИЧ. Через несколько дней он сидел у меня на кушетке и плакал, закрыв лицо руками. Ему было двадцать девять, и он только что узнал, что анализ показал ВИЧ-положительный статус. Это было в 1989 году, и лечить от СПИДа еще не умели.
Его лондонский доктор не мог сказать, сколько Энтони осталось жить, и поэтому обратился с этим вопросом к своему старинному другу, врачу из Сан-Франциско. Учитывая состояние иммунной системы Энтони, сказал друг, он может «ожидать прожить еще два года и надеяться на четыре».
В последующие недели Энтони рассказал, что ему снится много снов. Например, ему снились падающие с небес самолеты и вгрызающиеся в землю торнадо. В одном сне он увидел, что СПИДом болеют все. Мы интерпретировали этот сон следующим образом: если СПИДом больны буквально все, то его просто не существует. Энтони был одинок, напуган и чувствовал себя полностью изолированным от мира.
Все это время Энтони продолжал рассказывать о своей жизни и о своих чувствах, но говорил все меньше, а потом в один день замолчал вообще. Время от времени, приходя ко мне, он разговаривал со мной о работе, семье, знакомых или визитах к врачам, а потом погружался в молчание. В другие дни Энтони просто ложился на кушетку и все пятьдесят минут не произносил ни слова.
– Мне просто очень печально, – сказал он мне в конце одного из таких сеансов.
Мне трудно передать атмосферу этих сеансов – гнетущую тяжесть и абсолютную тишину, царившую в моем кабинете. Но тишина эта не притупляла моих чувств, наоборот, я слушал внимательнее, чем обычно. Я сидел, подавшись вперед, на самом краешке своего стула.
Тишина бывает разного свойства. Когда пациент, сложив на груди руки и не закрывая глаз, просто отказывается говорить, наступает беспокойная тишина. Сразу за признаниями очень личного или, скажем, сексуального характера следует неловкое молчание.
Молчание Энтони было совершенно другим, потому что он не сопротивлялся и не чувствовал никакого стыда. В обычной ситуации я могу начать расспрашивать надолго замолчавшего пациента, о чем он в этот момент думает и что чувствует. Я пару раз попробовал задать такие вопросы Энтони, но скоро понял, что таким образом только вторгаюсь в его внутренний мир и вызываю у него лишнее беспокойство.
День за днем я сидел рядом с Энтони, а его молчание становилось все более и более глубоким. Он лежал практически без движения, дышал медленно и ритмично, и в один день я вдруг увидел, что он крепко уснул. Когда это случилось впервые, он проснулся в смущении.
– Я, наверно, просто слишком устал, – сказал он. – Сколько я проспал?
Но вскоре у него вошло в норму спать по десять-пятнадцать минут почти каждый сеанс, а раз или два в неделю не просыпаться до самого конца. Он сказал мне, что на сон это, по его ощущениям, было совсем не похоже. Скорее это было похоже на отключку под общим наркозом. И каждый раз он не имел никакого представления, сколько проспал.
Прежде всего я подумал, что он спит во время сеансов, потому что слишком напуган, чтобы спать по ночам дома. Со мной он чувствовал себя в безопасности, ведь я присматривал за ним, пока он спал.
Иногда ему снились сны. Однажды, где-то месяцев через девять с начала психоанализа, Энтони лежал на боку. Он посмотрел на книжный шкаф, стоящий у противоположной стены моего кабинета, закрыл глаза и погрузился в сон.
Проснувшись через двадцать минут, он рассказал мне, что во сне листал медицинский справочник и нашел в нем фотографию, на которой в разрезе было изображено тело матери с плодом в утробе. Иллюстрация, как ни странно, была «живая». Он мог видеть, как через пуповину, связывающую мать и дитя, циркулирует кровь. Подпись под картинкой гласила: «Ребенок инфицируется кровью ВИЧ-позитивной матери». Налетевший порыв ветра начал перелистывать страницы книги, «как в кино, когда ветер переворачивает странички календаря». И тут Энтони проснулся.
