Стивен Гросс - Искусство жить. Реальные истории расставания с прошлым и счастливых перемен
Алекс поставил на стол свою кружку.
– Там нет вообще ничего, но она видит все. А в случае вашего отца, все осталось на своих местах, но он ничего не видит. – Он посмотрел мне в глаза и добавил: – Все они воспринимают это по-разному.
В аэропорту отец заметил, как я вручил Алексу конверт.
– Ты ему заплатил сверху? – возмутился отец. – Ты просто псих! За что ему еще приплачивать?
Я почувствовал, как во мне закипает накопленное за последние дни раздражение.
– Он же все нашел, папа. Больше, чем он, для нас никто не смог бы сделать.
* * *Позднее, уже в Лондоне, вернувшись к своей психо-аналитической работе, я вдруг подумал, что отцовское «помню-не помню» было наглядным выражением одной простой психологической истины – места, в которых больше нет любимых нами людей, становятся для нас чужими и совершенно незнакомыми.
Больше того, я стал все сильнее беспокоиться, правильный ли подарок я сделал отцу на его юбилей. Я часто говорил со своими пациентами о том, что подарки могут быть достаточно жестокими попытками управлять людьми… Может быть, так было и в моем случае? Что я хотел от отца, когда приглашал его в это путешествие?
Кроме всего прочего, эта поездка помогла мне понять, что Холокост лишил моего отца возможности вспоминать о своем детстве. В детстве его все время куда-то отправляли из дома, сначала на дедову ферму, потом – в школу.
И я вдруг, как никогда раньше, ощутил его чувство заброшенности и понял, что Холокост затмил воспоминания о перенесенных в детстве тяготах. Избежав уничтожения, о своем детстве он мог сказать только одно: «Я был счастлив».
Потом, где-то через год после этого путешествия, я наткнулся на газетную статью о конных походах в Шотландии. Я вырезал эту заметку и послал ее сестре, сказав, что это может ее заинтересовать. Когда она была маленькая, отец каждые выходные водил ее кататься на лошадях в расположенный неподалеку конный клуб.
У меня даже где-то сохранилась сделанная мамой фотография: моя двенадцатилетняя сестренка с улыбкой наблюдает за тем, как отец седлает лошадь.
Мне помнится, я однажды спросил отца, где он научился так хорошо управляться с лошадьми. Он начал было рассказывать мне, что много занимался с лошадьми, когда был мальчишкой и жил на ферме у деда, но как только я спросил, была ли у него когда-нибудь своя собственная лошадь, он просто встал и ушел прочь… Приблизительно так же, как в первый вечер в Мукачеве.
Естественно, все эти воспоминания заставили меня задуматься о том, какую жизнь я выбрал для себя самого: часами сидеть наедине с другими людьми, думать, стараться быть рядом и не уходить в себя. И пациенты чаще всего продолжают сотрудничать со мной, только пока мне это удается.
Иногда я поступаю как Алекс, то есть веду пациентов к самому началу, используя еще существующие ориентиры. Я тоже помогаю им попасть в невидимый, но вполне осязаемый мир.
Временами я чувствую себя таким же гидом – отчасти детективом, отчасти переводчиком. И Алекс прав – все они воспринимают это по-разному.
* * *Но это еще не конец истории. Через восемь месяцев после поездки у нас родилась дочь Клара. Однажды, когда ей было пять лет, она подслушала мой телефонный разговор. Отец позвонил мне, чтобы сообщить, что умерла наша родственница – женщина, которую я знал всю свою жизнь.
Мы называли ее Тоби, но по-настоящему ее звали Тереза Гроц. Ее дед был братом деда моего отца. Родилась и выросла она на той ферме в Негрове. В 1940 году, когда мой отец эмигрировал в Америку, Тоби и ее семья остались.
В апреле 1944-го немцы собрали всех обитателей фермы и перевезли сначала на кирпичный завод в Мукачево, где им пришлось прожить несколько дней без еды и воды, а потом погрузили в вагоны для скота и отправили в Освенцим.
Сразу по прибытии Тоби ее сестре Хелене и Эугену, с которым мой отец делил комнату в школьные времена (все они на тот момент были подростками), обрили головы и накололи на руке номера. Их послали на принудительные работы, а всех остальных родственников отца (да и всех, кого он вообще знал) отправили в газовые камеры.
По телефону мы с отцом говорили о жизни и судьбе Тоби. Они часто играли вместе, когда он жил на ферме, и отец помнил, какой жизнерадостной и счастливой девочкой она была в те годы. «Но к жизни в Америке она приспособиться так и не смогла, – сказал он. – Она прожила здесь больше шестидесяти лет, но Америка так и не стала ей новым домом».
Я положил трубку, и в дверном проеме появилась моя дочь. Она начала расспрашивать меня о том, что услышала. Пытаясь ответить на ее вопросы об Освенциме и нацистах, я поймал себя на том, что с большим трудом подбираю правильные слова. И тогда я понял отца, потому что увидел в себе то же самое невольное стремление оградить своих детей от всех этих ужасов.
Как пережить смерть близких
Моя пациентка, молодой научный сотрудник Люси Н., положила свое пальто и шарфик на кушетку, а сама уселась в кресло напротив моего стола.
– Я сегодня не хочу ложиться, и сеанс сегодня не хочу проводить. – Она посмотрела мне прямо в глаза. – Не волнуйтесь, я не отказывалась от пищи. Я и вчера вечером поужинала, и сегодня с утра немного поела. Я просто хочу рассказать вам о том, что у меня произошло.
На дворе была пятница, на сеанс Люси пришла в девять утра. Прошлой ночью, сразу после полуночи, Люси уснула на диване в гостиной родительского дома. Ее мать задремала на втором диване. Медсестра находилась рядом с ее отцом в спальне родителей. Спустя несколько часов, приблизительно в половине пятого утра, Люси почувствовала, что над ней наклонилась мать. Она положила руку на ее подушку и тихонько прошептала: «Нам надо немедленно в спальню».
Сиделка уже включила в спальне свет. Мать села на стул, а Люси обошла кровать с другой стороны и присела рядом с отцом. Он лежал, еле дыша, с запрокинутой назад головой и широко раскрытым ртом. Люси приложила ладонь к его лбу, погладила по щеке, а потом взяла за руку. Когда с уст отца слетел странный сдавленный вздох, мать тоже вдруг издала звук.
– Таким звуком обычно выражают отвращение, – сказала Люси. – Возможно, она сделала это не от отвращения, а от удивления, но меня это все равно взбесило. Мне было неприятно даже видеть, как она держит его за руку. Она не держала его за руку, а легонько барабанила по ней кончиками пальцев и приговаривала: «Ничего-ничего, ничего-ничего». Я чуть было не приказала ей замолчать, но не сделала этого, потому что хотела полностью сосредоточиться на отце.
Прерывисто вздохнув, Люси продолжила:
– В этот момент сиделка сказала: «Он уходит». Тогда я легла рядом с ним на кровать. Голову положила на подушку рядом с его головой, руку – ему на грудь, а лбом уткнулась ему в щеку. Я чувствовала, как колется борода, и вспоминала, как он целовал меня по утрам, когда я была совсем маленькая. Я вспоминала все это и вдруг ощутила на своем плече руку матери. Она трясла меня и говорила встать с кровати. Я не хотела, но поднялась… сразу же. Я не хотела ссориться с ней при медсестре.
