Александр Житинский - Лестница. Плывун: Петербургские повести.
— Ты что, с ума спятила? Что ты такое несешь?
— Говорю, значит, знаю! — парировала Лариса Павловна, отмеряя положенную дядюшке порцию убийственного взгляда, под которым дядя Миша сник и, почуяв, что соседка действительно не с потолка взяла свое чудовищное утверждение, горестно махнул рукою и пошел, пошатываясь, к выходу.
Пирошников же, подошедший к Наденьке, положил руки ей на плечи и сострадательно проговорил:
— Наденька, ну, Наденька! Пойдем же отсюда, здесь нельзя больше… — и что-то еще такое же, что должно было показаться Ларисе Павловне верхом идиотской наивности или наивного идиотизма, уж и не знаю. Не могу подобрать нужного выражения.
И правда, читатель, почему так получается, ума не приложу, что человек, вдруг и внезапно открывающий на наших глазах душу, в особенности, если он при этом бормочет бог знает что (а именно так чаще всего и бывает), — такой человек вызывает у окружающих в лучшем случае чувство неловкости, когда хочется глаза спрятать от смущения за него, такого неумелого и беззащитного в данный момент, а в худшем случае, то есть у людей черствых, знающих, по их собственному выражению, толк в жизни, такие сцены вызывают усмешку и, вероятно, ощущение своего превосходства. Я говорю — вероятно, потому как сам, кажется, не принадлежу еще к последним, а следовательно, жизни не знаю.
И не желаю знать ее в таком случае, ежели это знание влечет за собою непременный цинический и практичный взгляд! Так мне хочется заявить и тут же вообще поговорить на эту тему, но герои торопят меня к концу моей повести, они уже устали от злоключений, а вы, читатель, тоже, вероятно, утомлены многословием автора.
Скандал, возникший так внезапно, уже прошел высшую точку, стороны определили свое отношение друг к другу, козыри были выложены, Лариса Павловна победила ввиду явного преимущества. Последним всплеском бури стало появление Наташи, которая вернулась в кухню с сухими, но несколько покрасневшими глазами и с видом донельзя решительным. Как видно, она совсем недавно кусала губы, чтобы остановить рыдания, потому что на бледном ее лице лишь они и были заметны. Наташа вступила в кухню и, как говорят, с места в карьер, голосом, вот-вот готовым сорваться, неровным каким-то и нервным, произнесла губительные слова, которые столь часто произносятся героинями в самых разных ситуациях, но, видит бог, не в таких:
— Володя, я люблю тебя. Люблю, люблю, люблю!
Она вновь закусила губу, которая уже было запрыгала, как мячик, и, круто повернувшись на каблуках, исчезла, оставив всех присутствовавших в кухне осмысливать произнесенное.
Подобные поступки молодых девушек приводят меня в замешательство. Ну скажите, зачем требовалось такое объявление? И без него все было ясно. Однако требовалось, должно быть, для Наташи, хотя, я уверен, что признание это не явилось, так сказать, плодом глубоких размышлений, а выскочило сгоряча, что, разумеется, никоим образом не ставит его под сомнение. У нашего героя оно вызвало почему-то лишь соболезнующую гримасу, которой, по счастью, Наташа уже не видела, а Наденька, испуганно взглянув на Пирошникова, который так и стоял, положив руки ей на плечи, отстранилась и отступила на шаг. Удивительно, но соседка никак не прокомментировала Наташиных слов, а лишь пожала плечами и выплыла из кухни, как дредноут. Покачиваясь на его волнах в виде маленьких шлюпок, потянулись следом наши молодые герои. Наступил штиль.
Вакханалия
О дайте мне силы описать то, что произошло далее! Перо мое, как говорили в старину, трепещет в страхе, реплики героев теснятся в голове в своем первозданном виде, то есть без слов, а место действия по-прежнему покрыто дымкой таинственности и неизвестности. Напоминаю читателю, что дело идет к субботнему вечеру, собственно. Он уже и наступил, поскольку в декабре вечер начинается утром, сразу же после завтрака.
Пирошников с Наденькой в целомудренном, я бы сказал, молчании удалились из кухни и первым делом заглянули в мастерскую, где обнаружили дядюшку и Наташу, которые о чем-то беседовали. По всей вероятности, дядюшка успел перехватить расстроенную девушку, порывавшуюся немедленно уйти после своего выступления в кухне, с тем чтобы никогда, никогда сюда не возвращаться. Житейски опытный дядя Миша теперь втолковывал ей, как мне кажется, что ничего страшного не произошло и не следует принимать близко к сердцу слова этой куклы Ларисы Павловны. Как бы там ни было, молодой человек и Наденька не стали тревожить гостей, а повернули назад, Их остановил звонок в квартиру, и Наденька открыла дверь. На пороге стоял Георгий Романович с шарфом, выпирающим из-под отворотов пальто до самого подбородка, и с каким-то продолговатым предметом в руке, завернутым в хрустящую белую бумагу, под которой опытный взгляд Пирошникова определил бутылку вина.
Георгий Романович сделал элегантный полупоклон и, не дожидаясь приглашения, вступил на территорию квартиры.
— Наденька, я думаю, надо отметить начало нового этапа нашей жизни, — сказал он, намекая, должно быть, на отбытие своих вещичек.
— Не обязательно, — холодно ответила Наденька, все еще стоя у раскрытой двери, словно ожидая немедленного ухода Георгия Романовича. Однако он, не смутившись подобным приемом, лишь печально покачал головой и посмотрел на Наденьку мудрым, всепонимающим взглядом.
— Как знаешь, — сказал бывший муж и повторил совсем уже мягко: — Как знаешь…
Он поставил завернутую бутылку на старухин комод и, заложив руки в перчатках за спину, прошелся туда-сюда по коридору. Наденька все стояла у двери и молчала. Молчал и Пирошников, тяготясь неопределенностью, как вдруг на пороге выросла компания из трех человек и с шумом завалилась в квартиру, отчего в прихожей сразу сделалось тесно.
— Жора, подержи мой макинтош! — крикнул один из вошедших, весьма дружески устремляясь к Георгию Романовичу, причем заметно было, что он, как говорится, выпивши и его приятели — парень с девушкой, в которых Пирошников начал уже узнавать ночных посетителей, тоже на взводе.
— Кирилл! Рад, очень рад, — проговорил Георгий Романович, радуясь, по-видимому, не столько Кириллу, сколько перемене разговора, которую он внес с собою. Итак, пришедший Кирилл уже обнимал Старицкого, нависая над ним, поскольку был гораздо выше ростом, а бывший муж снисходительно посмеивался и похлопывал его по спине рукою в перчатке.
— Наденька! Пламенный!.. — обратился Кирилл к Наденьке, оставив Старицкого. — Знакомьтесь, друзья! Это Владимир (при этих словах он огреб своего приятеля в шапке пирожком за шею и смачно поцеловал)… А это… Слушай, Вовтик, как ее зовут? Я забыл.
