Тони Магуайр - Только не говори маме. История одного предательства
– Я не буду молчать, – слабым голосом произнесла я, пытаясь противостоять ему. – Я не буду молчать, если ты еще раз ударишь меня.
Он рассмеялся мне в лицо, в его смехе не было и намека на страх, а потом очень спокойно произнес:
– Антуанетта, тебе никто не поверит. Стоит тебе раскрыть рот, моя девочка, и ты сама об этом пожалеешь. Все тебя осудят. Ты ведь будешь молчать, не так ли? Ты же молчала все эти годы.
Я ничего не ответила, и этого ему было достаточно, чтобы продолжить с торжествующими нотками в голосе:
– Выходит, ты виновата не меньше моего. Семья никогда больше не будет тебя любить. Если ты опозоришь наш дом, мать тебя выгонит. Тебя отправят в какой-нибудь приют, и ты уже никогда не увидишь свою мать. Ты отправишься к чужим людям, и они будут знать, какая ты плохая. Ты этого хочешь? Этого?
Перед моими глазами предстали злые люди, презирающие меня, и я поняла, что не смогу прожить без матери в этом чужом и холодном мире.
– Так что, если не хочешь повторения вчерашнего, просто веди себя как следует. А теперь убирайся с глаз моих. Иди к себе и сиди там, пока я не уйду. Я все сказал.
Я сделала так, как он велел.
– И не вздумай оставить свою комнату неубранной, ты слышишь меня, Антуанетта?
Его голос продолжал насмехаться надо мной, и я села на край своей кровати и долго сидела, пока его дыхание не подсказало мне, что он заснул.
Глава 21
После тех побоев наступила полная апатия: казалось, меня покинула внутренняя сила, – и я старалась по возможности избегать родителей. По субботам я работала, в другие дни навещала бабушку, чему он никак не мог воспротивиться. Но мои просьбы разрешить съездить к подругам к Портраш чаще всего встречали отказ, а прогулки на велосипеде, которые раньше меня так успокаивали, теперь были под строгим контролем. Странная атмосфера воцарилась в нашем доме, и непредсказуемый характер моего отца, который так часто проявлялся во вспышках ярости, теперь, казалось, трансформировался в нечто еще более мрачное. Все чаще я чувствовала на себе его пристальный взгляд, отчасти мне знакомый, но теперь в нем угадывалось иное выражение, вселявшее в меня страх.
Однажды летом, во время школьных каникул, мама собиралась утром на работу. Я знала, что отец уже вернулся с ночной смены и лег спать. Из своей комнаты, которую от родительской спальни отделяла лишь лестничная площадка, я слышала, как он зашел в туалет, помочился, не закрывая дверь, потом шумно протопал в постель. Когда внизу хлопнула дверь, возвестив об уходе матери, я тихонько спустилась по лестнице. Стараясь не шуметь, я зажгла плиту, чтобы вскипятить воду для утренней ванны и чая, потом включила гриль, чтобы поджарить себе тост. И тут сверху зарычал его голос:
– Антуанетта, поднимись ко мне.
Меня охватила паника, когда я безмолвно встала в дверях.
– Приготовь мне чай и принеси.
Я развернулась, чтобы уйти.
– Я еще не закончил, детка.
К горлу подступил ком, и стало трудно дышать, когда я встретила его насмешливый взгляд. Он улыбался, но без намека на юмор.
– Можешь принести мне и тост.
Словно робот, я приготовила для него чай с тостом и понесла поднос наверх. Отодвинув переполненную пепельницу и пачку сигарет, я поставила поднос на ночной столик и мысленно помолилась, чтобы он отстал от меня, хотя и знала, что этого не будет.
Краем глаза я увидела его бледную веснушчатую грудь, поросшую теперь уже седыми волосами, и уловила кислый запах его тела, смешанный с затхлым прокуренным воздухом спальни. Потом до меня дошло, что он возбужден.
– Сними одежду, Антуанетта. У меня есть подарок для тебя. Снимай с себя все, только медленно.
Я посмотрела на него. Никогда прежде он не просил об этом. Его смеющиеся глаза издевались надо мной.
– Антуанетта, я к тебе обращаюсь, раздевайся, – повторил он, шумно прихлебывая чай.
И вдруг он соскочил с кровати, в одной пижамной куртке, и под складкой дряблого живота я заметила его эрекцию. Видя, что я не выполняю его просьбу, он улыбнулся, подошел ко мне вплотную и хлестко ударил меня по ягодицам.
– Поторопись, – процедил он.
В ловушке его пристального взгляда я была, словно кролик, пойманный вспышкой яркого света. Стоя нагишом, я испытывала непреодолимое желание бежать, но не было ни силы воли, ни места, куда бежать, а он тем временем схватил свою куртку и достал из кармана маленький пакетик, ничем не отличавшийся от тех, что я уже видела. Он раскрыл его, достал какой-то предмет, похожий на воздушный шарик, и натянул его на свой набухший член. Потом взял меня за руку и заставил мои негнущиеся пальцы двигать презерватив взад-вперед, пока тот не сел на место.
Внезапно он отпустил мою руку, крепко схватил за плечи и толкнул меня на кровать с такой силой, что подпрыгнул матрас и заскрипели старые пружины. Он раздвинул мои ноги, высоко поднял их и вошел в меня так грубо, что едва не порвал мое тело, и без того пронзенное дикой болью. Мышцы моей промежности растягивались, по мере того как он снова и снова погружался в меня. Его заскорузлые руки хватали мои груди, которые в последнее время стали очень чувствительными, крутили соски со злостью, подпитывающей его возбуждение, слюнявый рот блуждал по моему лицу и шее. Я чувствовала, как небритый подбородок царапает мою кожу. Я закусила губу, чтобы не кричать и не доставлять ему полного удовлетворения. Мое тело сотрясалось под его резкими толчками, я сжала кулаки и крепко зажмурилась, чтобы не расплакаться. Он содрогнулся и, замычав от удовольствия, скатился с меня.
Я быстро села. Нагнувшись, чтобы взять с пола одежду, я увидела его сморщенный пенис; с его кончика свисал маленький серо-белый резиновый шарик. Резкой волной подступила тошнота, и я бросилась в туалет, извергнув в унитаз горячую рвоту, которая обожгла мое горло. Почувствовав, что внутри ничего не осталось, я, не дожидаясь, пока закипит кастрюля, налила в ванну холодной воды.
Взглянув на себя в зеркало, я увидела бледное лицо, мокрые от слез глаза и красные пятна на подбородке и шее. Я долго мылась, но его запах, казалось, насквозь пропитал мою кожу, и я решила, что он останется вечным пятном на моем теле.
Счастливый храп доносился из родительской спальни, когда я спускалась по лестнице. Это означало, что у меня будет возможность смыться из дома.
Открыв дверь и глотнув свежего воздуха, я выпустила Джуди. Сев на траву, я обняла ее за шею, прижалась щекой к ее голове и дала волю слезам. Джуди, чувствуя мое отчаяние, облизывала мне лицо теплым языком, выказывая свою любовь. Это было так не похоже на слюнявые поцелуи отца.