Дмитрий Бавильский - Сделано в ССССР Роман с китайцем
"Барышней-крестьянкой" в руках…
– Впрочем, я не об этом, – перебил Кипарисов сам себя, – в СССР ведь были и положительные стороны, и я без труда назову их. Как то: бесплатное медицинское обслуживание, всеобщая, поголовная грамотность, а главное, дружба народов, о которой сегодня, спустя всего какие-то несколько лет, мы окончательно забыли… Мы теперь превратились в машины для зарабатывания денег, всеобщая духовность оскудела, страшно пройтись по улицам наших городов, превратившихся в джунгли, в которых уютно только малолетним преступникам и скинхедам.
– Тут Митя потер невидимый миру синяк на бедре. – Нынешнее время я тоже не отрицаю – по качеству и количеству отпущенных нам свобод…
– А как же кровавая гебня? – ехидно встрял г-н С-в, но его зашикали.
А Митя, сглотнув слюну, продолжил, не обращая внимания на посторонние реплики.
79.
– Нужно просто взять все хорошее, что было в советской цивилизации, и отринуть все плохое, что мы накопили в нынешней ситуации бесконечного переходного периода, этого, можно сказать, бесконечного тупика…
– Господа, – поддержала патриотически настроенного юношу глубоко православная со стразами, – у меня конкретное предложение – нужно что-то делать.
И даже непримиримый полемист С-в сменил гнев на милость.
– А про бесконечный тупик, это ты, Митя, хорошо придумал, – похвалил он Митю. – Тоже ведь метафора, но на этот раз – точно в цель, работает-с.
– Правильно, – ощутив всеобщую поддержку, Кипарисов воскрес, – нужно вернуться к тому, что мы быстро забыли, не забыв взять с собой в дорогу все то, что накопили! Чтобы мы смогли вернуться к обществу взаимной любви и взаимного уважения, которых теперь нам так сильно не хватает.
Все начинают галдеть, как на большой перемене, сыплются разнобойные реплики и рекомендации, каждый говорит о своем и тянет одеяло на себя. Шум, гам, крики, еще чуть-чуть, и мордобой начнется. Но – чу, люди-то собрались высокообразованные и не просто так, а элита!
– А про глобализацию ты, Митя, верно завернул, – неожиданно для себя встревает в разговор Олег Евгеньевич Гагарин, когда обмен мнениями, казалось бы, иссякает.
Олегу надоела вся эта болтологическая кадриль, и он решил немного поиздеваться над окружающими, замаскировавшись под принятый здесь полемически заостренный тон. Однако же количество выпитого сыграло с ним нелепую шутку: начав с иронического замечания, Гагарин не смог вовремя остановиться. Он слишком долго молчал в сторонке (можно сказать, всю сознательную жизнь), и теперь его понесло, словно бы с горы на санках, едет-едет, скользит по гладкому снегу и не может остановиться.
80.
– Я же смотрю, что происходит у нас в больнице, – начал Олег издалека, – как вот, для примера скажем, обходятся с больными.
Здоровье пациентов никого не волнует, главное же бабки заколотить, понимаете? Совершенно не важно, поправиться больной или нет, зарплата настолько нищенская, невзрачная, можно сказать, что все заняты собственным выживанием, а не выживанием больных – уж простите меня за этот неловкий каламбур, я не такой мастак в речах, как вы
(легкий поклон в сторону Мити, разворот в сторону г-на С-ва, С-дзе и
Ирины Мицуоновны), но, несмотря на свой убогий ум, скажу: глобализация несет нам один только вред. И я это, врач-реаниматолог, вам ответственно заявляю. Раньше каждый врач подходил к своему пациенту с чувством, толком и расстановкой, используя не только свои знания, но и интуицию, а что мы видим теперь?
И Олег обвел глазами всех собравшихся. Он чувствовал себя на подъеме, никакого волнения (было чуток, да сплыло). Выискивая глазами сочувствующие лица, словно бы говорящие – кто же, кто же этот прекрасно воспитанный и столь чувственно и умно говорящий человек, почему мы раньше никогда его не видели и ничего о нем не знали?! Возможно, именно так ощущают себя нобелевские лауреаты, городу и миру докладывающие собственное credo.
– И что мы видим теперь? – продолжил Гагарин после паузы. -
Штамповка и единые алгоритмы, никто не отступает, уже просто не способен отступить от схемы, уж лучше больной погибнет, но я сделаю так, как надо по схеме, а не так, как меня учили представители старой школы…
– Старая школа, – Олег вновь почувствовал себя медиком и оттого горестно улыбнулся, – да от нее же почти ничего не осталось… Вы знаете, что во всей больнице только один я все еще продолжаю работать с умирающими больными без перчаток! Только я один, а это и есть старая школа. Все же теперь боятся. Боятся рисковать, боятся вкладываться, работают по стандарту. Именно это я и называю глобализацией.
– Но с другой стороны, – робко попыталась возразить Гагарину нечесаная поклонница прогресса, – есть ведь и новейшее медицинское оборудование, способное спасать людей в самых сложных ситуациях, поэтому невозможно однозначно говорить, что глобализация (а под ней, разумеется, мы понимаем социальный и экономический прогресс, который невозможен без прогресса культурного и научного тоже) сугубо вредна, есть в ней и положительные стороны.
– Вы знаете, процесс врачевания принципиально уже давно не меняется.
Все, что могли, мы уже придумали и внедрили, все остальное от лукавого… все эти навороты, – Гагарина не собьешь: про медицину он знает все. – А главное, никакими изобретениями невозможно заменить душу врачевателя, его опыт и интуицию…
Тут Гагарин обратил внимание, что вновь появившийся Самохин делает ему разные знаки. Мол, сворачивай выступление, Склифосовский. Рядом с Самохиным стоит Татьяна со скучающим видом, мол, она никого из присутствующих не знает и ей все равно, о чем раскричался этот подвыпивший купчик.
– Так что на самом деле я не знаю, нужен ли особенный путь России или же нам нужно идти вслед за сверхдержавами по пути дальнейшей глобализации, – говорит Олег и тушуется, так как замечает Дану.
Та стоит в стороне и внимательно слушает выступление оратора. Когда она пришла и с кем… На ее лице написано изумление, скрыть которое она не в состоянии. Видно, что она внимательно выслушала все, что
Олег сказал, но вот какие выводы она сделала из всего вышесказанного
– одному богу известно.
Глава девятая
О сокровенном сказании про Беловодье
81.
И вот он снова тут, в родных выселках, рядом с церковью и гастрономом. Стоит со стаканом виски возле раскрытого блокнота.
Вытащил новогодние и рождественские свечи, весь запас, накопленный за долгие годы, устроил печальную иллюминацию.
Напившись, Гагарин превращался в другого человека, мягкого, сентиментального, даже слезливого. Его начинало умилять все и всё, что вокруг, также обострялись мысли о дальних странах, путешествиях на яхте под белым парусом (он физически ощущал соленые брызги океана и палящие солнечные лучи, покой и негу анонимной прибрежной местности). Вот и сейчас легкомысленные видения увлекли его на другой край земли, он стал засыпать, мотнул головой, проснулся, пришел в себя, осознавая, что дома, на выселках, в пыльном углу
(комнатные растения давно засохли, превратившись в собственные скелеты), свечи таинственно, как на похоронах или поминках, мерцают
(блики по стенам), а перед ним блокнот.
И тогда Гагарин, единым порывом, решает сжечь непонятную вещь, в которой вся его сила и вся его слабость. Денег ему все равно хватит.
И надолго. А если не хватит – заработает еще. Дана его любит. А если не любит, то и хрен с ней. Олег берет блокнот и подносит его к свече, истончающей удушливый ванильный запах. Почему-то корешком, нижним уголком.
И терпеливо держит, ощущая дрожь в руке и во всем теле. Переплет покрывается копотью, чернеет, а потом первый язычок пламени пробегает по нему, словно стараясь ужалить Олега за пальцы. И тогда
Гагарин мгновенно трезвеет. Он отдергивает руку, холодный пот выступает у него на лбу и между лопаток. Уже другими, тверезыми глазами Гагарин смотрит на причиненный талисману ущерб. Минимальный.
Могло бы быть и хуже.
Олег замечает, как бешено колотится его сердце. Он идет на кухню и достает из белого шкафчика аптечку с валокардином, ругая себя последними словами.
– Ну и дурак же вы, Олег Евгеньевич, неудачник, поп-расстрига, мудило кемеровское…
"Неудачник" – до сих пор самое страшное для него ругательство с тех пор, как покойный отец пригвоздил, предвидя долгое, горделиво-горбатое одиночество, отсутствие угла, детей, тепла… Вот откуда огонь, который сам зажег и сам же испугался.
А счастье было так возможно…
82.
Забыл, кем был, а новым человеком не стал. Еще не стал или не дано уже? Тайное знание навалилось свинцовой тяжестью, припечатало к земле. Олег стал тяготиться талисманом, бояться его возможностей.
Он дважды пытался избавиться от блокнота. Первый раз после бессонной ночи (под глазами темные круги, сивушный перегар) вскочил в красный свой автомобиль и помчался за город, выкопал в перелеске ямку и похоронил искушение, предварительно упаковав его в целлофановый пакет. Потому что знал, что вернется, потому что сам себе не доверял
