Кирстен Торуп - Бонсай
Врач откашливается и просит прощения, что не смог найти более подходящего места для столь важного разговора. Ее визит как будто взбодрил его. Голод по абсолютной правде о смерти своего пациента-гуру. Она пока не решила, узнает ли он эту правду. Непонятно, можно ли на него положиться. А может, у него под столом включенный магнитофон. Не сохранит ли он ее слова в центре памяти тренированного мозга? Чтобы потом обвинить в соучастии в убийстве. Сможет ли отделить свои чувства к Стефану от профессионального долга? Он нарушает тишину первых мгновений:
— Прошлая наша встреча прошла при менее благоприятных обстоятельствах, чтобы не сказать сумбурных.
Нина не отреагировала на осторожное приглашение. Не собирается ли он умыть руки?
— Экстраординарное течение болезни. Не вписывающееся в рамки обычного.
— Под конец он и не был нормален. С шизофреническим упорством отрицал болезнь.
— Скорее, наверно, возводил болезнь в ранг мифа.
— О нет. В соответствии с его логикой болезнь следовало отрицать, она являлась продолжением сексуальности такого рода, на которую он смотрел сверху вниз, не желая с этим смириться. — Нина уже еле сдерживается.
— Как бы то ни было, я его никогда не забуду. — Врач снял халат. Хочет быть человеком. Это все усложняет. Он ставит ей мат.
Нина решила немного прояснить ситуацию.
— Дело не только в нем. И мать, и брат страдают от фиксации на идее самоубийства. Их ответ болезни — смерть. Как можно скорее избавиться от жизни, если не все получается так, как им хочется. В этой семье в чудеса не верят. — Она выпрямляется. Насколько это возможно в узком платье-чехле.
Зачем она приплела этих двух бедняг, покинутых, как и она сама? Что они ей такого сделали, что дает ей право спихнуть на них свою вину? Надо сохранять голову холодной и сосредоточиться на том, ради чего пришла.
— Это примета времени. Брать судьбу в собственные руки.
— No man is an island[20]. — Она слышит, насколько высокомерен ее тон. Надо быть помягче, дружелюбней, любезней. Подавить злость и обуздать свой темперамент. Надо, чтобы он стал ей другом. Но она пришла с мечом. С мечом? Почему с мечом? Откуда это?
— Он опережал свое время. Более или менее серьезная дискуссия об эвтаназии только началась. Через несколько лет она приведет к массовому движению. Мы догоним голландцев. — Он прищуривается с менторским видом.
— А как же клятва Гиппократа?
— Не осталось ничего святого. Все разваливается. Меняются старые этические императивы. Абсолютные истины не в моде. В будущем каждый получит право самому распоряжаться своей жизнью. Врачи станут своего рода подрядчиками.
Она усмехается. Кем он себя вообразил? Сократом? Или его устами говорит жизненная философия Стефана? Его позиция собственника по отношению к Стефану ранит ее. Заполучив преимущественное право на его душу, он отодвигает ее во второй ряд.
Будучи профаном, она проигрывает в неравной борьбе. Необходимо снова нанести удар.
— Почему вы позволили Стефану пребывать в заблуждении относительно того, что он может покончить с собой в больнице? Он был абсолютно в этом уверен, он был просто потрясен, когда до него дошло, что это не так.
— Я ничего ему не обещал.
— Но вы ничего и не сделали, чтобы развеять его иллюзии. Боялись потерять пациента, если не будете ему потакать?
— Я не ждал такой поспешности. У него оставалось еще полгода или даже больше.
— Вы должны были поговорить с ним, вместо того чтобы поддерживать в этом намерении.
— Я даже не представлял… Он же был на химии.
— И таблетки. Почему вы не объяснили ему, что таблетки пролонгированного действия? И почему заведующий их одобрил? — Она — великий инквизитор перед маленьким преступником.
— Ни я, ни заведующий отделением не утверждали, что таблетки идеальны. — Врач потирает подбородок.
— Значит, Стефан мне врал, когда ссылался на ваш положительный отзыв?
— В силу естественных причин на этот вопрос я ответить не могу. — Врач нервничает, ему не по себе.
— Но вы не можете отрицать, что обещали ему дать возможность сделать это в больнице.
— Вероятно, это какое-то недоразумение. У него была слишком богатая фантазия. — Снова застегнул халат на долговязом теле. В один миг ученик превратился в опекуна.
— В воскресенье вечером вы нарушили обещание.
— Его же положили.
— Вы посулили то, чего не могло быть.
— Он умел убеждать.
Глаза у него мокрые. Крадет ее слезы. Завладел скорбью, вампир, кровопийца. Злости не осталось, только вялость. Тело как желе. Он сверху. Она не может обвинять человека, только бездушный авторитет. Сдается перед его хитростью и позволяет выиграть первый раунд. Такая маленькая, слабая, сидит в своем садомазохистском коктейльном платье. Был бы на ней хоть толстый свитер, прикрыть декольте.
— Я хотела бы знать, что случилось в квартире в день смерти Стефана. — Она говорит примирительным тоном. Как бы апеллируя к сообщнику.
— Брат, который оказался не управдомом, вел себя странно. Подозрительно. — У врача зазвонил пейджер, и он, извинившись, ответил: — Пациенту придется подождать. У меня важная встреча, и я никак не могу ее прервать. — Он отложил пейджер.
Ее тронуло, что он предпочел ее пациенту, а не просто предложил зайти в другой раз. Смахнув слезу, она чуть ли не готова броситься ему на шею. Наверняка он хороший отец и супруг.
— О чем мы говорили? Ах да, я боялся, что брат потребует реанимации. Я не знал, в курсе ли он планов Стефана.
Врач надел профессиональную маску. Осторожен. Таис, очевидно, ничем не выдал себя. Конечно же из страха перед последствиями, если обнаружится, что он помог брату отправиться на тот свет. Она не станет говорить об этом. Не хочет ставить его в неприятное положение. Наверняка ему и так досталось.
— А его можно было реанимировать?
— С очень серьезными «но», и все же, откровенно говоря, полагаю, что нет. Он находился в глубокой коме. Я не смог добиться контакта. Зрачки были сужены, на свет не реагировали. Однако брат, казалось, был настроен на то, что он выживет. Жаловался, что «скорая» приехала не сразу и что Стефан может не дождаться ее.
— А разве он не имел права требовать, чтобы его брата реанимировали? — сказала она, предоставив врачу выпутываться самостоятельно. Непонятно, разыгрывал ли Таис комедию, чтобы спасти свою шкуру, или действительно верил в возможность спасения.
— Я обещал Стефану, что этого не случится. Что его ни при каких обстоятельствах не станут реанимировать. Поэтому мы и договорились положить его к себе, а не в ближайшую больницу. Кроме того, он доверил мне выписать свидетельство о смерти, чтобы не делали вскрытия.
Прямо герой дня. Так самоотверженно рисковать своим добрым именем! Вот и его Стефан околдовал.
— Разве законно заключать такие договоренности с пациентами?
В кабинет за какими-то бумагами заходит коллега. «Дылда» просит его забрать бумаги с собой и посидеть в другом кабинете. Коллега понимающе кивает и, бросив беглый взгляд на Нину, торопливо исчезает. Еще один знак того, что врач считает их встречу важной.
— Врач имеет право вести больного как частного пациента. — Уголок рта у него немного дергается. Нина не собирается заводить с ним дискуссию о медицинском праве.
И разве она не радовалась возможности позвонить врачу тем утром, когда они должны были найти Стефана мертвым? Не чувствовала своей принадлежности к привилегированному классу, который может обратиться напрямую к высококвалифицированному специалисту? — говорит в ней внутренний голос. Перестань разыгрывать негодование. Во всем этом ты сама принимала участие. Однако на душе у нее по-прежнему скребут кошки.
— Вы не любите родственников как таковых?
— Не понял.
— Возможно, причиной подозрительного поведения его брата был искренний страх потерять родного человека.
— А почему этот брат вообще оказался в квартире?
— Он должен был поддержать нас с Элин в трудную минуту.
— А я, кстати сказать, удивлялся, как вы собираетесь пережить всю эту ужасную процедуру самоубийства. — Тон сухой, обвинительный, осуждающий. А может, это говорит ее нечистая совесть?
На его обвинение она отвечает контробвинением:
— Вполне естественно поехать с братом в больницу.
— А у меня сложилось впечатление, что он был рад этого не делать.
— Но как же Стефан, один-одинешенек?
— Он был не один. С ним в машине сидела медсестра. Я ехал в своей машине. — Есть в нем какая-то уверенность в своей правоте, больно бьющая в цель. — Стефан стопроцентно на меня полагался, — упорствует он, — доверял мне. Он держался особняком от других голубых, которые лежали в нашем отделении. От их разгульной жизни. Много раз повторял, что не такой.
