Ник Хоакин - Пещера и тени
— Отец, это просто ваше…
— Нет! Почему бы тебе не спросить твою мать?
— Я не настолько глуп!
— Или ты боишься?
— Боюсь?
— Боишься того, что может всплыть. Но ведь это так легко, мальчик. Задай ей простой вопрос: правда это или нет?
— Хватит, па. Я и так запутался. Мама, прости меня, пожалуйста, но ты…
— Не спрашивай свою мать, — сказал вдруг дон Андонг, высвобождая из объятий сноху и внука. — Она ни в чем не виновата. Она только делала то, о чем я ее просил.
Юноша уставился на него:
— Так мошенничество было?
— Да. Но ни твоя мать, ни я — мы не имеем к этому никакого отношения.
— Да, не имеете! — возликовал Алекс. — Но ведь вы и не сделали ничего, чтобы положить ему конец!
— Это ложь, — сказал старец. — Я прекратил это, как только узнал, в чем дело.
— Но вы не выступили с разоблачением, ни тогда, ни позже. Значит, вы все еще дурачите людей, которые и сейчас верят, что жульничество было чудом. Андре, в прежние времена, до обращения, твой дед не колеблясь разоблачил бы мошенничество. Потому что тогда он верил, что народ нельзя обманывать ни при каких обстоятельствах. Но теперь, кажется, он стал менее честен. Раз это жульничество с дождем из розовых лепестков укрепляло веру, значит, разоблачать его нельзя. Цель оправдывает средства.
— Андре, — сказал дон Андонг, — я признаю, что не нашел в себе сил разоблачать то, что требовало разоблачения. Кстати, Алекс, как ты узнал об этом?
— Кто-то прислал мне анонимное письмо, я и проверил.
— Понятно. Что ж, Андре, говорят, понять — значит простить. Так что позволь мне объяснить тебе, что произошло. Там в деревне есть начальная школа, и, когда пещера стала местом паломничества, я решил помочь этой школе частными пожертвованиями в честь Эрманы. Твоя мать присоединилась ко мне, но мы не распространялись об этом. Раз в месяц мы заезжали туда — я с некоторой суммой денег и школьными принадлежностями, она — с продуктами и одеждой для детей. Директриса там некая миссис Крус, особа весьма разумная и заслуживающая доверия. И вот в конце ноября прошлого года, когда мы, как обычно, встретились в деревенской часовне, она показала нам нечто весьма любопытное, что сама обнаружила утром того же дня: большую корзину розовых лепестков, спрятанную под алтарем. Поскольку как раз в то время происходили все эти чудеса, я сразу же почуял, что корзина здесь не случайно. Посоветовался с церковными властями. Они об этом ничего не знали, и мы сошлись на том, что отцу Грегги Вираю придется прекратить богослужения в пещере. Вот почему в декабре отца Вирая перевели, а пещеру закрыли, хотя до сего дня я не верю, чтобы отец Вирай был замешан в мошенничестве — если оно там вообще было, — и до сего дня не знаю, как это делалось. Но поскольку в его ведении были и пещера и часовня, он нес ответственность и должен был уйти. И службы тоже пришлось прекратить. Да, ужасно, что их использовали для такого обмана. Но я положил этому конец. Ты можешь спросить: почему не было проведено расследование, чтобы разоблачить мошенничество? Но ведь это ударило бы по невинным людям — всем, кто верил в чудо. Я просто не мог допустить скандала. И твоя мать тоже согласилась со мной. Если сокрытие жульничества превращает нас в мошенников, как выразился твой отец, то по меньшей мере наши намерения были чисты.
— И вся дорога в ад вымощена такими намерениями! — захохотал Алекс.
— Уж тебе-то это известно лучше, чем кому-нибудь другому.
— А я и не отрицаю, что достаточно хорошо знаю эту дорогу, — сказал он. — Но каково Андре увидеть на ней мамочку и дедушку!
— Я никогда не выдавала себя за святую, — сказала Чеденг, — и если я…
— Замолчите! — неожиданно воскликнул Андре. — Не будете ли вы все так любезны замолчать!
Воцарилась тишина. Потом заговорил дон Андонг:
— Андре, мальчик мой, мы все уважаем твои…
— Ну а я вас не уважаю! Отныне — нет! Так что замолчите! Вы все просто лжецы!
— Послушай, дурачок, — начала Чеденг, — если ты думаешь, что разбиваешь мне сердце, изображая обманутую невинность…
— Помолчи, Мерседес, — остановил ее дон Андонг. — Андре, поди сюда!
— Нет! — воскликнул юноша. — С меня хватит вашей лжи!
— Андре, я никогда не лгал тебе, — сказал его дед.
— О нет, вы лгали! Вы называли ту пещеру святой! И продолжали так называть ее, хотя знали, что это чушь! Неужели вы не видите, сколь себялюбивы, сколь безнравственны вы были, потому что не пускали туда других, потому что утверждали, будто она — для божьего дела, а в действительности использовали ее только для того, чтобы дурачить публику? Ну так вот — теперь надо все исправить. Пещера должна принадлежать людям, которым был запрещен доступ в нее. И я об этом позабочусь. Я намерен открыть пещеру, сегодня же. Я поведу демонстрацию к ней.
— Андре, ты сошел с ума! — воскликнул старец. — Я запрещаю тебе покидать этот дом!
— Попробуйте остановить меня!
— Ради бога, Андре, это же мой день рождения, ты хоть немного подумай обо мне! Поди сюда!
— Нет! Нет! Идите вы к черту! — И юноша выбежал из зала.
— Все будет хорошо, — сказал Почоло, — все будет хорошо. Я поговорю с ним. — Он выскочил вслед за Андре.
Моника шепотом распекала Алекса.
Чеденг взяла дона Андонга под руку:
— Я провожу вас наверх, папа.
Он послушно пошел было с ней, но вдруг вырвался, неверным шагом подбежал ко все еще ругавшимся Алексу и Монике и упал на колени перед сыном. Тот смотрел на Монику, но, увидев ужас на ее лице, оглянулся. Коленопреклоненный старец клонился вперед, стараясь достать пол лбом.
— Пошел прочь отсюда, старый пьяный дурак! — заорал Алекс, отпихивая его ногой.
Моника обхватила руками Алекса, прижав его локти к телу. Старик упал навзничь. Чеденг и Джек бросились его поднимать. Алекс с яростным воплем высвободился из объятий сестры и убежал.
Вернулся запыхавшийся Почоло.
— Что произошло? — спросил он. Они с Алексом столкнулись в дверях.
Чеденг и Моника уже уводили старца, но он остановился и спросил:
— Где мой внук Андре?
— Я не смог удержать его, — сказал Почоло. — Он говорит, что должен открыть пещеру.
Хотя его с двух сторон поддерживали под мышки, старец поник, сложившись вдвое и сотрясаясь от громких рыданий. Обе женщины тщетно пытались поднять его. Бармен и еще несколько человек, стоявшие неподалеку, бросились на помощь.
Дона Андонга унесли на руках, как на носилках. Перепуганная Моника шла сзади.
Чеденг повернулась к Джеку и Почоло.
— Андре взял свою машину? — спросила она.
— Не беспокойся, Чеденг, — сказал Почоло. — Мы с Джеком его разыщем и привезем сюда.
Но тут лицо ее потемнело — из-за окон донесся наконец шум проливного дождя, и потоки воды хлынули на землю.
Тайфун обрушился на город.
4Штаб молодежной группы, которая грозиласьсегодня же взять пещеру штурмом, располагался на четвертом этаже жилого дома в Киапо. На каждом из трех первых этажей вдоль коридора тянулся двойной ряд каморок, в них ютилось до дюжины семей — по одной на каморку с узким окном, с общей кухней и уборной. Четвертый этаж был спланирован по-иному, потому что там не было водопровода и канализации. Пол кое-где сгнил и провалился. Сегодня в этих провалах стояли консервные банки и ведра, улавливая потоки с потолка, который вместе со стенами и закрытыми окнами содрогался под скрежет и хлопанье железной крыши, трепетавшей на ветру.
Здесь было пристанище группы экстремистов, известной под названием «Кабатаанг Каюманги», или просто «КК».
У лестничной площадки (куда, впрочем, вела обыкновенная приставная лестница, заменившая давно рухнувшие ступеньки) стоял длинный стол, окруженный скамьями и стульями. Позади стола мимеограф и два книжных шкафа, забитых кипами бумаг, отделяли собственно штаб «КК» от спального помещения, где пол постоянно был покрыт циновками, а сейчас еще и беспорядочно наваленными подушками, одеялами и противомоскитными сетками. Здесь никого не было — те, кто из-за тайфуна улегся пораньше, уже опять вскочили и разбежались, в спешке разбросав свои постели.
Было восемь часов вечера.
Слишком промокшие и продрогшие, чтобы, усевшись, чувствовать себя удобно, Почоло и Джек, оба в одолженных у полицейских дождевиках, с которых стекала вода, стояли посреди штаба «КК», а в это время девушка-дежурная спорила с разъяренной матерью какого-то беглого активиста, и обе они, узнав Почоло, апеллировали к нему как к судье.
— Но, господин мэр, — говорила, стоя за столом, девушка в большой темной мужской ветровке с закатанными рукавами, — как я могу сказать ей, где ее сын, если я не знаю, где все наши ребята? Они ужинали, когда я ушла в пять часов раздавать листовки на Лунете. Вернулась в половине седьмого — а никого уже нет.
