Ник Хоакин - Пещера и тени
Разговор вернулся к кошмарной ночи, выпавшей Джеку накануне («Три кошмарные ночи подряд», — усмехнулась Моника), о которой он поведал с большими подробностями, но промолчал о белой машине.
— Алекс, — сказал он, — когда я первый раз встретил эту девушку, она сообщила, что знает тебя.
— Ах вот как? Очень может быть. Весь мир — мой кабинет. Бедняжка. Полицейские знают, кто убил ее или приказал убить. Заправилы уголовного бизнеса. Но кто донес на нее — вот в чем вопрос.
— У меня двое на подозрении, — сказал Джек. — Один — парень по имени Исагани Сеговия.
— Так это же приятель отца Грегги Вирая, — вставил Андре. — Мы его знаем.
— Да, он был с нами в пещере, — добавил дон Андонг.
— А теперь он с язычниками, — сказал Почоло. — А кто твой второй подозреваемый, Джек?
— Некий молодой человек по имени Томас Милан, официант в моем отеле.
— Томас Милан? — переспросил Алекс. — Имя вроде бы знакомо… И я знаю почему — потому что ты упомянул Сеговию. Томас Милан и Исагани Сеговия были в одной молодежной группе — «Кабатаанг Каюманги»[98]. Мне пришлось как-то вносить за них залог, когда их арестовали во время демонстрации у американской табачной фирмы. Это я устроил его на место официанта в твоем отеле, Джек.
— О Джек Энсон, а ты хитер! — воскликнула Моника. — Почему ты не сказал мне, что этого Томаса Милана рекомендовал…
— А почему ты держишь его на подозрении? — спросил Алекс.
— Он и эта девушка, Иветта, вместе работали в одном притоне, — ответил Джек, — и он же, кажется, был связан с этим типом, Сеговией.
— Томми и Гани оба отошли от молодежного активизма, — сказал Алекс, — так что я не знаю, что у них сейчас на уме.
— Как раз сейчас, — сказал Джек, — они уже за пределами города, причем оба покинули его чрезвычайно поспешно сегодня утром. И я почему-то связываю это с убийством Иветты прошлой ночью.
— Почоло, — сказал дон Андонг, — разыщи семью этой девушки. Хочу сделать пожертвование.
— Уже разыскали, дон Андонг. У нее только сумасшедшая мать. Я хороню ее за свой счет.
— Столько шума из-за уличной девки, — хмыкнула Моника.
— Но, дорогая, она же умерла, пытаясь помочь Джеку, — возразил дон Андонг. — Если она и не жила по-христиански, умерла-то она по-христиански. Почоло, напомни — я выпишу чек.
Андре, сделай мне еще виски с содовой… Чеденг, дитя мое, почему ты молчишь?
— С днем рождения, папа́! — сказала она, поднимая бокал.
— Спасибо, дитя мое. Так вчера ты танцевала с Алексом?
— О нет, папа́. С Джеком Энсоном. С Алексом мы занимались куда более серьезным делом.
— Услышать это — самый приятный подарок на мой день рождения. А, Андре, спасибо, мальчик. Сейчас мы с тобой выпьем за твоих маму и папу и за то, что они делали вчера вечером. До дна, мальчик. В чем дело?
— Я думаю, — сказал Андре, — мама хочет что-то сказать.
— Нет, Андре, говори ты.
— Но, мамочка, это же ты должна сделать.
— О чем это вы? — спросил Алекс, склоняясь к своему семейству.
— Подними бокал, Алекс, дорогой, — улыбнулась Чеденг, — и пожелай нам счастливого пути.
— О чем ты?
— О том, Алекс, что я получила американские визы, и на следующей неделе мы с Андре улетаем.
— Но ведь вчера…
— Что вчера? И вообще, зачем об этом так громко, при людях? О’кей, я переспала с тобой вчера — ну и что? Послушайте, люди, Алекс столь высокого мнения о своих мужских достоинствах, что не может поверить, как это я, переспав с ним, все-таки не решила вернуться к нему очарованной и обожающей женой.
— Я ведь понял так, что…
— Значит, неправильно понял, Алекс. Во всяком случае, все уже устроено. У нас с Андре билеты, и мы улетаем в следующую среду. Хоть кто-нибудь произнесет тост за наш отъезд?
Над столом нависло молчание.
— Это что же такое? — воскликнула Чеденг, поднимаясь на ноги. — Вы все на его стороне?
— Сядь, дитя мое, — сказал дон Андонг. — Ты не думаешь, что надо было посоветоваться с нами, прежде чем заказывать билеты?
— Но, папа́, ведь вы же знали — я только ждала виз. Разве вы или хоть кто-нибудь возражал?
— Я возражаю сейчас! — воскликнул Алекс, тоже поднимаясь на ноги. — Ты не имеешь права отнимать у меня сына. Андре, и ты согласился на все это?
— Но, отец, не могу же я отпустить ее одну!
— А меня оставить одного можно, так получается?
— Алекс, дорогой, люди же смотрят, — пробормотала Моника.
— Пусть смотрят! Чеденг, если ты думаешь…
— Перестань кричать, сынок, и сядь, — потребовал дон Андонг. — Пожалуйста!
— А вы на ее стороне или на моей? — огрызнулся Алекс, так и оставшись стоять.
— Послушай, сынок, я могу только сожалеть о том, что Чеденг решила эмигрировать, но я признаю ее право на такое решение.
— Ах вот как, признаете? Моя жена решает бросить меня, лишить сына, а вы это одобряете?
— Но ведь уже сколько времени прошло с тех пор, как она ушла из-под твоей крыши? Ты протестовал? Нет. А почему нет? Потому что чувствовал себя виноватым. Потому что знал, что она права.
— Так вот в какую веру она вас обратила, вас, старого соглашателя…
— Па, ради бога! — воскликнул Андре, схватив отца за руку. — Это же день рождения дедушки!
Алекс вырвал руку и повернулся к Чеденг, которая все еще стояла, не глядя на него.
— Чеденг, я долго терпел это. Теперь я категорически возражаю против такого поведения и даю тебе двадцать четыре часа, чтобы вернуться в мой дом. И пусть все будут свидетелями: я требую, чтобы эта женщина вновь приступила к своим супружеским обязанностям.
Она молчала.
Андре встал, подошел к отцу и положил руки ему на плечи.
— Па, давайте вы, мама и я поднимемся наверх и обсудим все между собой, втроем.
Алекс оттолкнул сына и шагнул к жене — теперь он стоял позади кресла своего отца.
— Мы все выясним здесь и сейчас. Предупреждаю тебя, Чеденг: если ты попытаешься покинуть страну, я ведь могу и остановить тебя. Твоя контора — это мои деньги. Юридически мы не разведены, ты все еще моя жена и подчиняешься мне. Андре несовершеннолетний и тоже подчиняется мне. Любые бумаги, которые ты заставила меня подписать, я могу опротестовать. И если ты…
Тут он неожиданно отлетел в сторону, потому что дон Андонг резко оттолкнул кресло и встал спиной к столу, лицом к лицу с сыном.
— Чеденг, поди сюда, — сказал старик, отодвигая кресло, чтобы дать ей пройти. — И ты, Андре, стань здесь, рядом со мной.
Когда они подошли к нему, он обнял сноху левой рукой, внука — правой. Так они стояли все трое, глядя на Алекса.
Старец улыбнулся:
— Когда ты, говоришь, уезжаешь, Чеденг? В среду? Тогда позволь мне заверить тебя, что ты и Андре можете спокойно лететь в среду или когда вам заблагорассудится. Пусть тебя не пугают угрозы моего сына. Он ничего не сможет сделать, я обещаю. У меня еще есть кое-какая власть, и я сумею остановить его даже раньше, чем он попробует помешать вам. А теперь мы выпьем за это — в добрый путь!
— Минутку! — воскликнул Алекс и, шагнув вперед, стал напротив сына. — Андре, ты действительно хочешь уехать вместе с матерью?
— Отец, ну пожалуйста! Дедушка же только…
— И ты слушаешь своего деда?
— Но я люблю его. И маму.
— А если я докажу тебе, что твоя мать и твой дед — оба мошенники?
Остальные трое — Почоло, Моника и Джек — вскочили на ноги и бросились к Алексу.
— Спокойно, Алекс, старина, — сказал Почоло.
— Кончай это, — попросил Джек.
— Ты совсем сошел с ума, Алекс? — вскричала Моника.
— А вы, черт вас побери, не лезьте не в свое дело! — крикнул Алекс. — Андре, ты слышал, что я сказал? Твой дед — мошенник, и твоя мать — тоже. Помнишь чудо в пещере — дождь из розовых лепестков? Так вот это жульничество, и оба они знали, что это жульничество, но тем не менее они…
— Простите, па, — сказал Андре, еще теснее прижимаясь к деду, — но я думаю, вы со злости возводите на них напраслину.
— Ты не веришь, что чудо было жульничеством?
— Я не знаю, да мне и все равно. Моя вера не сводится к чудесам. Я только знаю, что дедушка и мама не способны на такой подлог.
— Этого я не говорил. Я сказал, что им было известно о жульничестве и они не разоблачили его, позволили дурачить людей. Разве от этого они меньше жулики, чем те, кто устроил этот обман?
— Отец, это просто ваше…
— Нет! Почему бы тебе не спросить твою мать?
— Я не настолько глуп!
— Или ты боишься?
— Боюсь?
— Боишься того, что может всплыть. Но ведь это так легко, мальчик. Задай ей простой вопрос: правда это или нет?
— Хватит, па. Я и так запутался. Мама, прости меня, пожалуйста, но ты…
— Не спрашивай свою мать, — сказал вдруг дон Андонг, высвобождая из объятий сноху и внука. — Она ни в чем не виновата. Она только делала то, о чем я ее просил.
