Мередит Милети - Послевкусие: Роман в пяти блюдах
Я киваю.
— Да. Мне очень жаль вашу жену.
Нил кивает и сжимает губы.
— Спасибо, — говорит он. — Вам мама рассказала? Она завела свой блог и переписывается с другими еврейскими мамами. Уверен, что она пишет статью для «Джуиш кроникл», в которой будет превозносить мои таланты и рекламировать меня как перспективного мужа. Наверное, мне нужно просто не обращать внимания. Эту машину не остановить.
Нил криво усмехается, затем откидывает голову и прислоняется затылком к планкам «шведской стенки». Некоторое время мы молча наблюдаем, как наши дети играют с мячиками.
— Я уверена, что Сара была прекрасной женщиной.
— Спасибо, — говорит Нил и испытующе смотрит на меня.
Наверное, он не ожидал, что я вот так произнесу ее имя. Не знаю, как это получилось, но оно просто сорвалось у меня с языка, и сейчас я об этом жалею. Я грубо вторглась в чужой мир, в чужую личную жизнь, но с тех пор, как Рут рассказала мне о Саре, я только о ней и думаю.
— Спасибо, что произнесли ее имя, — говорит Нил. — Обычно люди предпочитают этого не делать. Наверное, им неудобно, но мне приятно его слышать.
И он слегка пожимает мне руку.
Как только начинается Песня мыльных пузырей, Эли, Хлоя, Нил и я присоединяемся к другим мамам и детишкам, которые уже расселись вокруг парашюта. Хотя Нил ничем меня не упрекнул, я по-прежнему чувствую смущение оттого, что невольно вторглась в его мир, поэтому не сажусь рядом с ним. Мы с Хлоей садимся напротив Нила и Эли. В зале тепло, а от колышущихся складок ткани веет прохладой. Дети заползают в круг и выползают обратно, в воздухе летают пузыри, взрослые поднимают и опускают шелковые складки парашюта, и на наши лица ложатся красные, золотые и голубые отблески.
В раздевалке Нил вновь подходит к нам:
— Мы с Эли идем в «Кофейное дерево», хотим выпить латте. Может быть, леди присоединятся к нам?
— Э-э… я… нет, мы с удовольствием… Хлоя просто жить не может без латте. — (Нил широко улыбается.) — Но, понимаете, я обещала Рут, что мы к ней зайдем.
При упоминании имени Рут до меня внезапно доходит, что я зря потратила пятьдесят семь минут драгоценного времени, вместо того чтобы воспользоваться возможностью и повысить ее шансы на успех.
— Я просто подумал, что раз уж наши дети так подружились, так почему бы им не побыть вместе подольше? — говорит Нил.
— А… вы помните Рут? Она была здесь пару недель назад? У нее маленький мальчик, Карлос.
Возможно, все еще можно исправить.
Нил рассеянно кивает. Затем мы молча собираем наши вещи, сумки, варежки и сапожки.
Мы уже выходим из зала, когда к нам подходит Рона Зильберман, которая направляется к дамской раздевалке. На ней стильное черно-коричневое парео, повязанное поверх купальника, и купальная шапочка, которую она снимает на ходу и встряхивает седыми волосами.
— Мира, Нил, и вы здесь? — говорит Рона, завидев нас.
— Добрый день, миссис Зильберман, — хором отвечаем мы.
— Не знаю, что бы я отдала за такие кудри, — говорит Рона, проводя ухоженной рукой по волосам Эли. Мальчик отворачивается и утыкается в шею отца.
Рона гладит лысую головку Хлои.
— Не волнуйся, дорогая, у нее еще вырастут волосики, — мурлычет она. — Кажется, Эли намного старше, да, Нил? Сколько ему, три?
— Да, в июне будет три, — отвечает Нил.
— Насколько я помню, у него всегда были пышные волосы, с самого рождения. Правда, Нил? — (Тот не успевает ответить.) — Мне нужно бежать, — говорит Рона, взглянув на часы на своей загорелой руке. — Через полчаса у меня партия в бридж.
Она уже собирается уходить, но вдруг останавливается и оборачивается к нам. Бросив холодный и внимательный взгляд на нас с Нилом, она говорит:
— Да, Мира, передай, пожалуйста, своей подруге Рут, что завтра мы ждем ее на маджонг.
— Ладно, давай еще раз. Что будет, если ты объявляешь маджонг по ошибке?
— С открытой рукой или нет? — спрашивает Рут, подозрительно глядя на меня, словно ожидает подвоха.
— С закрытой.
— Это легко. Если игрок объявляет маджонг по ошибке и не открывает свою руку и если другие игроки тоже не открывают, то игра продолжается без штрафа, — говорит Рут.
— Отлично. Ну, если ты такая умница, тогда скажи: что будет, если игрок откроет всю руку или отдельный сет?
— Это как посмотреть. О ком идет речь, об игроке, который объявил ошибочный маджонг, или о другом игроке?
Я пытаюсь разобрать крошечные буковки, которыми написаны правила игры.
— Ладно, не мучайся, я знаю ответ. Если игрок объявил маджонг по ошибке и открыл руку, он объявляется Мертвой рукой и игра продолжается, если только остальные игроки не раскрывались. Но если они раскрыли свои руки, то игра не может продолжаться, и тот, кто маджонулся по ошибке, платит всем в двойном размере.
— С каких это пор слово «маджонг» стало глаголом?
— С этих. Ладно, а теперь спроси меня о завершении комбинаций.
— Может, хватит? Я до смерти умаджонилась, — со стоном говорю я, но Рут меня даже не слушает.
— Если на кость претендуют несколько игроков, они обязаны уступить ее тому игроку, который объявляет маджонг.
— Господи, какая нелепая игра! — говорю я.
— Вовсе нет. Очень даже интересная.
— Слишком все сложно. Мы уже два часа сидим, а я до сих пор не знаю, что такое панг, хотя в правилах это слово упоминается то и дело!
Рут закатывает глаза.
— Панг — это «три», а конг — это «четыре», дурочка.
— Никогда не приглашай меня сыграть в эту игру, хорошо?
— Хорошо, обещаю, — говорит Рут. — Еще вина?
— Нет, спасибо.
Дети спят, мы с Рут заказали пиццу и приканчиваем бутылку вина. Я не привыкла пить вино днем, поэтому у меня болит голова. Я бы отказалась, но Рут так распсиховалась из-за завтрашней игры, что мне пришлось ее успокаивать. Рут допивает остатки вина и забирается с ногами на диван.
— Спасибо тебе, — говорит она. — Мне уже лучше.
— Вот и хорошо, — говорю я, массируя виски.
Рут тянется к шкафчику.
— Вот, — говорит она, протягивая мне пузырек с таблетками. — Похоже, у тебя голова болит.
— Спасибо, — говорю я и беру две таблетки.
— Эй, а я ведь даже не спросила, что было сегодня в классе «Джимбори».
— Все было отлично, просто отлично. У них там «водный центр», попросту бассейн с игрушками, но малыши от него в восторге.
«Пожалуйста, только не спрашивай, видела ли я Нила». Я все еще помню прикосновение его пальцев и тот вихрь чувств, который меня охватил, и мне становится совсем нехорошо: у меня болит голова, и я пила вино днем, и съела большой кусок пиццы «Пепперони», и меня гложет совесть, потому что Нил, кажется, неправильно меня понял.
Чтобы не встретиться глазами с Рут, я отвожу взгляд.
— Бассейн? Интересно, — говорит она и зевает.
— Да, очень, — говорю я, вспомнив про Манифест малышей и насмешливый взгляд Нила.
Я отворачиваюсь, чтобы не видеть Рут, и смотрю на пустую коробку из-под пиццы, на детей, уснувших прямо на полу и завернутых нами в одеяльца. В их жизни нет больших сложностей. Ее правила четки и просты. Мне тоже хотелось бы жить такой простой и ясной жизнью.
Глава 21
Я погружаю ручку Хлои в формочку для кексов, наполненную бирюзовой краской. Хлоя пытается вырвать руку, поскольку ей явно не нравится макать пальцы в хлюпающую жидкость, и поднимает на меня вопрошающий взгляд. Тогда я прикладываю ее руку к чистому листу бумаги. Увидев отпечаток своей ладони, Хлоя замирает и уже не обращает внимания на то, что я вновь погружаю ее руку в краску.
В воскресенье ей исполняется год. Гостей будет немного, поэтому можно не рассылать приглашения, но в журнале «Счастливые родители» я вычитала одну идею, которая мне понравилась. Я все-таки пришлю приглашения: Рут, Карлосу, Фионе, папе, Ричарду и Бену, «написанные» от руки Хлои. Мы делаем еще два — потом их можно будет вложить в ее личный альбом.
Я осторожно тру ладошки Хлои, держа их под струей теплой воды, чтобы смыть краску. Хлоя сидит на краю раковины и внимательно за мной наблюдает, в ее глазах — ласка и доверие. Она спокойный и уверенный в себе ребенок, и вместе с тем в ней чувствуется какая-то внутренняя сила, ясный ум. Иногда у меня появляется ощущение, что если бы Хлоя могла говорить, то с самым серьезным видом делала бы глубокие, продуманные комментарии по поводу состояния дел в современном мире.
Хлоя уже может стоять, но еще не ходит. У нее есть любимая книжка, сладкому картофелю она предпочитает тыкву и с самого младенчества спит в одной позе: на спине, вскинув над головой руки, словно сдается. Когда она станет взрослой, то, конечно, забудет все это. Наступит день — до которого осталось не так уж много времени, — и она спросит меня, какой была в детстве, и, как все дети, будет смеяться над моими воспоминаниями, и ей будет все равно, выдумала я их или нет. И тогда я спрашиваю себя, смогу ли все это ей рассказать, или же мои воспоминания исчезнут, как эта бирюзовая краска, уходящая в отверстие фаянсовой раковины?
