Виктор Левашов - Третья половина жизни
– Опять вы, Валерий, разрушаете вечную мерзлоту. Не понимаете главного. Да, молодой рабочий, который почувствует себя обманутым, уедет через полгода. Но за эти полгода он сделает столько неквалифицированной работы, что окупит все затраты.
– Но это же браконьерство, – возразил Леонтьев. – Врём и знаем, что врём. Как будет чувствовать себя человек, которого обманули? Чего от него ждать?
– Никто ничего и не ждёт. Вы идеалист, Валерий. Помните, что сказал Хрущев? «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». Вы верите, что будете жить при коммунизме?
– Нет.
– Я тем более не верю. Но без веры в то, что будет лучше, нельзя. Вы называете это враньём. А я считаю иллюзией, которая помогает жить. На этой иллюзии, как на вечной мерзлоте, стоит Норильск. На ней держится вся наша жизнь. Всегда держалась и всегда будет держаться. Помните об этом. И не разрушайте вечную мерзлоту. Это плохо кончится. Прежде всего для вас.
Леонтьев только пожал плечами. Пожилой человек с трудной судьбой, он имеет право на свои убеждения. Не ему переубеждать Венгерова. Но и не Венгерову указывать Леонтьеву, как ему жить и во что верить.
Сюжеты для передач «Контура» подсказывала сама жизнь. Игорь Шадхан предложил цикл публицистических программ, которые состояли бы из двух частей – из драматической композиции на местную тему и обсуждения ситуации юристами, педагогами и психологами. Первая передача была посвящена нашумевшей в городе истории. Пятнадцатилетний мальчишка, учащийся ПТУ, влюбился в сверстницу. Она отвечала ему взаимностью, но ее отец, директор одного из норильских заводов, был резко против дружбы дочери с пэтэушником, держал ее под замком, даже бил. Однажды, защищая подружку от рукоприкладства отца, парень пырнул его самодельным ножом и угодил за решетку.
Эту историю, разыгранную актерами городского театра, и обсуждали за круглым столом. Эксперты встали на сторону парня: он, конечно, неправ, но и отцу не хватило педагогического такта. Леонтьев вел передачу, и уже в начале обсуждения обратил внимание на отчаянные знаки, которые подавала ему помреж из-за спины телеоператора. Но живой эфир не позволяет ни на что отвлекаться. Наконец она вошла в кадр и положила перед ним записку. В ней было: «Все спрашивают, откуда такой нож?» В конце передачи Леонтьев вслух прочитал записку и процитировал уголовное дело: «Нанес легкое телесное повреждение самодельным ножом, изготовленным обвиняемым в мастерской ПТУ».
Передача закончилась. Едва погасли софиты, на него обрушился начальственный гнев. Карпов был вне себя:
– Вы куда смотрели? Все телефоны разрываются от возмущенных звонков! Мы защищаем бандита!
Леонтьев всё еще не понимал, в чем дело. Ему показали нож. Он посмотрел, и ему стало плохо. На репетициях актер вертел в руках отвертку, а на передачу принесли устрашающего вида финяру. Леонтьев не обратил на нее внимания, было не до того. Не отреагировали и участники обсуждения, все их мысли были заняты предстоящим выступлением. Прокол. Ну, бывает. Досадно, конечно, тем более что очень сложная постановочная передача прошла гладко.
Создатели передачи спустились с горы в кафе «Солнышко» и после всех треволнений нарезались «Плиски» так, что Леонтьев не помнил, как оказался дома. Разбудил его грохот в дверь. Лизы не было, она работала воспитательницей в детском саду и уходила к восьми. С трудом разодрав глаза, Леонтьев открыл. Вошел молодой водитель директора студии Валентин.
– Ну и спать вы горазды! Одевайтесь. Карпов вызывает. Срочно.
– Валентин, посмотри на меня, – попросил Леонтьев.
– Ну?
– Могу я куда-то ехать?
Водитель посмотрел на его помятое лицо.
– Понял. Так и скажу?
– Так и скажи.
Он ушел. А через десять минут в дверь снова загрохотали. Но это Леонтьеву показалось, что через десять минут, прошло уже часа два. Валентин смотрел на него с сочувствием.
– Придётся ехать. Карпова вызывали в горком к первому. Скандал жуткий. Дмитрий Кузьмич приказал доставить вас в любом виде.
Директор студии сразу перешёл к делу:
– Город бурлит. Звонят всем. Савчук вне себя. Поразительная безответственность!
– Это вы мне говорите? – поинтересовался Леонтьев.
– Это он говорил мне! С вами я потом поговорю. Нет, это надо! Мало того, что выгораживаем бандита, так ещё и опозорили отца. А он, между прочим, директор завода, член бюро горкома!
– Мы не назвали его фамилию.
– А толку? Все и так знают. Сейчас нужно выпутываться. Сегодня после новостей устроим продолжение передачи. Выгородка вчерашняя, круглый стол. За столом вы один. Текст такой: да, отец не во всём прав, но мы не выгораживаем бандита, бандит должен сидеть в тюрьме.
– Мальчишку посадят, – предупредил Леонтьев.
– Посадят значит посадят. Я не хочу из-за него положить партбилет! И из-за вас!
– Что, так серьёзно?
– Вы даже не представляете, как серьёзно! Идите пишите текст. И мне на визу.
Никогда ещё Леонтьев не писал с дичайшего похмелья идеологически выверенный текст. Когда в голове ни одной мысли, а перо вываливается рук. Но пришлось. Один Бог знает, чего ему это стоило. Карпов внес правку и текст завизировал. До передачи оставалось часа три. За это время Леонтьев слегка оклемался, ассистентка отпаивала его кофе. Перед эфиром он еще раз прочитал текст и понял, что не сможет его произнести. Велел помрежу принести финку и отвертку, с которой артист репетировал.
– Это зачем? – испугалась она.
– Для антуража.
Началась передача. Вступительные фразы Леонтьев прочитал с листа, потом отложил текст и проговорил на камеру севшим голосом и обливаясь похмельным потом:
– Хотите спросить, почему так получилось? Попробую объяснить.
Он рассказал всё, как было. Закончил так:
– Мы не оправдываем бандитов. Но герой нашей передачи не бандит. В том, что сложилось такое впечатление, вина только на мне.
Передача закончилась, в павильоне погасли софиты. Леонтьев вышел в коридор. Двери редакций были открыты. Все телефоны молчали. Директор студии стоял на пороге своей приёмной. Кивнул:
– Зайдите.
В кабинете зачем-то запер дверь на ключ, достал из тумбы письменного стола початую бутылку польской «Выборовой» и два граненых стакана. Леонтьеву налил на три четверти, себе на два пальца.
– Будем здоровы! Кажется, пронесло. Не понимаю, Леонтьев, почему я вас терплю. Вы знаете?
– Знаю. Потому что вы хотите делать хорошее телевидение.
– Да, хочу. И что?
– Ещё никому не удавалось на ёлку влезть и жопу не ободрать.
Пронесло. Парень получил год условно. Карпову на бюро горкома поставили на вид. Леонтьеву хотели объявить выговор, но не смогли этого сделать, так как он, к недоумению членов бюро, был беспартийным.
Позже, вспоминая историю «Контура», Леонтьев понял, что уже тогда они подошли к опасной черте. Но и мысли об этом не возникало. Была трудная, но азартная работа со спорами и взаимной руганью, в постоянном цейтноте, не дававшем возможности оценить то, что происходит. А между тем гроза надвигалась с той стороны, откуда её совсем не ждали.
VIII
Было так. Фамилия у него была Пеньков. Для своих – Пенек. При этом никакого оскорбительного смысла в прозвище не вкладывалось, человек он был добродушный, немного тюфяк, окончил, как и большинство молодых инженеров, Московский цветмет, работал старшим экономистом в плановом отделе Норильского комбината.
Его жена Анфиса была полной противоположностью мужу, баба энергичная, вздорная, амбициозная. Она была старшим редактором на городском радио, выходившим в эфир с пятнадцатиминутными утренними выпусками, которые всегда начинались одинаково и вгоняли Леонтьева в тоску: «Московское время два часа ночи. С добрым утром, товарищи. Наш аэропорт закрыт. Из Красноярска самолет не вылетел, московский борт сидит в Хатанге». В подчинении у нее были только дикторша и звукооператор, но считалась она в городе фигурой влиятельной, потому что была дочерью заведующего отделом агитации и пропаганды горкома партии, а тот в свою очередь приходился свояком первому секретарю горкома Ивану Александровичу Савчуку.
Из турпоездки в Венгрию Анфиса привезла автомобильные краги за 180 форинтов, чтобы подарить мужу на день рождения. Но перед днем рождения шумно поругалась с Пеньком, что в их отношениях было делом самым обычным, и в сердцах подарила краги Илье Каминскому, приятелю Пенька, заместителю главного инженера Норильской железной дороги, который случайно оказался у них дома. Каминский слегка удивился, но подарок принял.
Потом Анфиса помирилась с мужем и потребовала краги обратно. Возможно, если бы это была вежливая просьба, Каминский бы краги вернул. Но не такова была Анфиса, чтобы просить вежливо. Тон ее был хамский, требовательный, и Каминский возмутился:
– С какой стати, мать? Подарок есть подарок, я тебя за язык не тянул.
