Виктор Левашов - Третья половина жизни
Из турпоездки в Венгрию Анфиса привезла автомобильные краги за 180 форинтов, чтобы подарить мужу на день рождения. Но перед днем рождения шумно поругалась с Пеньком, что в их отношениях было делом самым обычным, и в сердцах подарила краги Илье Каминскому, приятелю Пенька, заместителю главного инженера Норильской железной дороги, который случайно оказался у них дома. Каминский слегка удивился, но подарок принял.
Потом Анфиса помирилась с мужем и потребовала краги обратно. Возможно, если бы это была вежливая просьба, Каминский бы краги вернул. Но не такова была Анфиса, чтобы просить вежливо. Тон ее был хамский, требовательный, и Каминский возмутился:
– С какой стати, мать? Подарок есть подарок, я тебя за язык не тянул.
– Не отдашь?
– А «пожалуйста»?
– Перебьешься!
Разговор происходил летом, часа в два ночи, на Ленинском проспекте, насквозь простреливаемым незаходящим солнцем полярного дня. В каменных дворах общежитий играли в волейбол, зеленел овес на газонах, по проспекту прогуливались парами и группками. Свидетелями разговора стали несколько общих знакомых, в их числе и Леонтьев, стычка всех позабавила, а Анфису привела в бешенство.
– Последний раз говорю: отдай по-хорошему! – ледяным тоном предупредила она.
– И не подумаю.
– Смотри, хуже будет!
– Иди ты, мать, в жопу! – вежливо ответил Каминский.
На том и разошлись. А вскоре по городу пошли слухи, что Каминский нечист на руку, вот – украл в квартире Пеньковых краги за 180 форинтов. Слухи активно распространяла Анфиса. Каминский встретился с Пеньком и потребовал унять жену. Слухи не прекратились. При следующей встрече Каминский слегка набил Пеньку морду и пообещал делать это регулярно, если эта сука не заткнется. В ответ Анфиса обратилась в суд и потребовала привлечь Каминского к уголовной ответственности за кражу венгерских автомобильных краг ценой в 180 форинтов. Заявление принял судья Вячеслав Николаевич Ганшин, человек светский, расторгавший брак у многих в Норильске. Прежде чем решить вопрос о возбуждении уголовного дела, он, как это положено по закону, послал запрос о личности Каминского в Управление Норильской железной дороги. Там к запросу отнеслись со всей серьезностью и в отведенный правилами срок прислали характеристику, подписанную треугольником. В ней говорилось, что инженер Каминский прошел путь от сцепщика до заместителя главного инженера, является добросовестным грамотным специалистом и ранее в краже автомобильных краг замечен не был.
История о крагах превратилась в анекдот, какие так любят в небольших городах вроде Норильска.
Однажды в конце лета Леонтьев сидел с Ганшиным в его кабинете в городском суде, они пили пиво из полиэтиленового пакета, обычная для Норильска тара, и обсуждали городские новости. Секретарша сообщила:
– К вам корреспондент из «Заполярной правды». Пустить?
Всех ребят из «Заполярки» они хорошо знали, но вошел незнакомый молодой парень в стройотрядовской куртке. Как оказалось, стажер из МГУ. Он прослышал про историю с крагами и загорелся написать про нее фельетон. Героем фельетона должна была стать Анфиса. Ганшин на эту тему говорить отказался:
– Дело не закончено, не имею права. Может быть, Валерий Николаевич расскажет, он лицо неофициальное.
Леонтьев сгонял стажера за новым пакетом пива и посвятил его в детали истории. Честно предупредил:
– О фельетоне и думать забудь. Шахиня не пропустит.
«Шахиня» – такое прозвище было у редактора «Заполярной правды» Мартыновой, женщины осторожной, прекрасно ориентирующейся во всех тонкостях отношений между начальственными лицами.
– Не пропустит? – удивился стажер. – Но она одобрила тему.
Леонтьев и Ганшин переглянулись.
В городе главенствовал горком, но существовала и слабая оппозиция, из комбинатских. Она осталась со времен новой экономической политики, которую в середине 60-х годов пытался проводить Косыгин. Но поскольку при системе Косыгина реальная власть переходила к хозяйственным руководителям, а партия оказывалась как бы и не у дел, косыгинские реформы быстро свернули. Но остались люди, помнившие о них, желающие их вернуть. Таким было все руководство комбината во главе с директором Владимиром Ивановичем Долгих.
Шахиня была близка к этой группе, но допустить, что она рискнет выставить на посмешище дочь заведующего отделом агитации и пропаганды, свояка Савчука, и скомпрометирует тем самым самого Савчука – нет, на это она никогда не пойдет.
Стажер все-таки написал фельетон. Не очень смешной, но резкий. Он назывался «Как поссорились Илья Иванович и Анфиса Григорьевна». Фельетон разошелся по городу в списках, как самиздат. Все решили: на том дело и кончится. Но нет. Однажды стало известно, что он подписан к печати и выйдет в субботнем номере.
Часов в десять вечера об этом сообщили Анфисе. Она кинулась к отцу. Он позвонил Шахине. Она говорила с ним холодно: вы не можете мне приказывать, я член бюро горкома, газета в подчинении первого секретаря горкома партии, только его распоряжения я обязана выполнять. Пришлось идти к Савчуку. Тот обматерил свояка и его дурищу-дочь и сказал, что дело уладит.
Но уладить оказалось не просто. Ночь, в редакции никого нет, редактор в типографии. Телефоны в типографии не отвечают. Наконец, ответил вахтер. Сходил узнал: Шахиня в наборном цехе, подойти к телефону не может. Пришлось Савчуку вызывать машину и ехать в типографию.
Шахиня встретила его невинным удивлением:
– Фельетон? Какой фельетон? С чего вы взяли? Нет в номере никакого фельетона.
Показала подписанные в печать полосы: фельетона не было. Не было его и в номере.
Назавтра над первым секретарем горкома, который вынужден был ночью бегать по городу, как мальчишка, смеялся весь Норильск.
Взбешенный Савчук приказал уволить Анфису с радио. Одновременно с ней подал заявление об увольнении и Пенек.
Они вернулись в Москву, а через три месяца в Совет Министров СССР, копия в Комитет партийного контроля, поступила докладная записка от бывшего старшего экономиста планового отдела Норильского горно-металлургического комбината Пенькова. В ней на полутора десятках страниц, с подробными цифровыми выкладками, доводилось до сведения руководства о приписках на десятки миллионов рублей, которые совершаются на Норильском комбинате по прямому указанию директора комбината Долгих.
Это было уже совсем не похоже на анекдот.
Причина, по которой возникла эта ситуация, была та же, что и все беды норильских заводов после того, как талнахские рудники вышли на проектную мощность и план комбинату начали спускать по руде. Было и особенность. Она заключалась в том, что в рудах «Норильска-1» и «Норильска-2» соотношение меди к никелю было один к одному, а в талнахской руде три к одному. Старый Медный завод не мог справиться с такой нагрузкой. А план нужно было выполнять любой ценой. И тогда Долгих решается на авантюру: бросает все силы на строительство нового медного завода, а медь, как бы выплавленную из талнахской руды, приписывает. Расчет простой: всю зиму медь все равно лежит без движения в пакгаузах Дудинки, а к весне завод пустят и к началу навигации покроют недостачу.
И все бы получилось, если бы не история с автомобильными крагами за 180 форинтов.
Долгих попал. И на помощь со стороны было рассчитывать нечего. Никто не мог ему помочь. И менее всех – начальник главка Дроздов.
Очень причудливо складывались их отношения. Еще в бытность директором Дроздов сделал Долгих главным инженером комбината. Но почему-то сразу его невзлюбил, обращался как с мальчишкой, материл при всех по малейшему поводу и без повода. Долгих не прекословил, вникал в производство, в сложную структуру комбината. Когда Дроздов вернулся в Москву, а директором комбината стал Долгих, потому что некому больше было передать дела, травля не прекратилась. На селекторных совещаниях все сидели, опустив глаза, и старательно делали вид, что не слышат густого начальственного мата.
Потом произошел один случай. У Дроздова в Норильске остался сын, Гоша, работал на телестудии оператором. Однажды с приятелем и двумя девушками он поехал на Валёк, в пригород Норильска, где рядом с профилакторием стояли балки норильчан, типа утепленных вагончиков – туда приезжали на шашлыки, на рыбалку. Напились, сожгли балок, девушка погибла. Гоше светила тюрьма. Дроздов прилетел в Норильск и, как говорили, стоял на коленях перед Долгих, просил за сына. Дело замяли. После этого Дроздов возненавидел Долгих уже прямо-таки лютой ненавистью. И докладная Пенькова была для него царским подарком.
Из Москвы прилетела комиссия человек из пятнадцати во главе с заместителем председателя Совета Министров. Проверка сигнала не заняла много времени. Все изложенное в докладной Пенька подтверждалось до запятой. Комиссия съездила в Дудинку, посмотрела на пустые пакгаузы, в которым никакой медью и не пахло, и вернулась в город. В горкоме партии состоялось расширенное бюро с присутствием членов комиссии. На повестке дня был только один вопрос: персональное дело коммуниста Долгих.
