Эм Вельк - Рассказы (сборник)
А тут еще его дочь Мария вдруг произнесла жестко и безучастно:
— И что ему там понадобилось, в чужой стране? — И так как все промолчали, она сама ответила на свой вопрос: — Он хотел убивать людей, которые ничего ему не сделали. Ради Франции, в которой он за убийство французов получил Железный крест первой степени, хотел убивать китайцев или кого там еще! Фридрих Грауманн — немецкий солдат! — Она язвительно рассмеялась, и смех этот ножом полоснул старика по сердцу.
Он возмущенно поднял голову, но тут же опять опустил ее, Мария без помех продолжала:
— Убивать, убивать, убивать других людей! Не будь у них к этому охоты, они бы этого не делали. Меня вот никто не одурачит фразами о национальной чести и так далее. А Фридрих еще в мирное время подался в солдаты к Гитлеру, и все потому, что не любил работать по-настоящему. Как и вся их братия!
С тех пор как Людвиг обзавелся своим хозяйством, она возненавидела Фридриха, отцова любимчика. Если бы Людвиг стал хозяином на отцовском дворе, все было бы в порядке — он ведь старший сын, но после его отказа хозяйство до возвращения Фридриха перешло к ней и вот уже сколько лет сжирало без остатка ее силы, и все для этого бродяги, который в чужих странах убивал людей? Но потом лицо ее разгладилось, взгляд прояснился, она подумала о Юргене Бинерте, молодом батраке, уже три года работавшем у них, и вышла, чтобы поскорее обсудить с ним новое положение вещей.
Генрих Грауманн словно читал мысли старшей дочери и сам себе дивился, как это он не вспылил. А ведь многое из того, что она говорила и думала, было правдой. А потому он только предупредил младшую дочь, Бригитту:
— Не нужно, чтобы в деревне знали про иностранный легион.
Но люди все узнали, об этом позаботился почтальон, поскольку на почтамте в окружном городе были свои соображения по поводу этого письма. Таким образом, Генрих Грауманн лишился даже такого слабого утешения, как соболезнования односельчан, на которые он надеялся, если бы смог пустить слух о смерти Фридриха Грауманна во французском плену. Но иностранный легион… Старик знал своих односельчан и не мог заблуждаться на их счет: французский иностранный легион для них еще с давних пор означал прибежище дезертиров и преступников. И там кончил свои дни младший Грауманн. «Да у него и так уж давно рыло в пуху», — судачили в деревне.
Когда старик об этом узнал, он сделался еще мрачнее и совсем замкнулся: не отвечал больше на приветствия и перестал ходить в трактир. Зато работал он теперь от зари до зари и раньше срока выполнил все обязательства по поставкам. На просьбу Бригитты хоть немножко себя поберечь он ответил ворчанием:
— Только мне еще не хватало доставить господину бургомистру такое удовольствие — распекать меня за опоздание.
Бургомистром был его сын Людвиг.
IX
— Кажется, твой отец вылечился от своего помешательства на солдатах, — сказал как-то учитель Кнооп своей возлюбленной, когда она сидела у него в классе. Юные пионеры только что вышли, учитель читал им доклад об империализме, колониальной политике и об иностранном легионе, опять объяснял причины империалистических войн и рассказывал о том, как часто употребляют во зло патриотические чувства простых людей. И еще — что такое иностранный легион!
Бригитта Грауманн покачала головой.
— Вылечился? Из-за смерти Фридриха? Нет! Отец считает, что это семейное дело. Но его как будто громом поразило, — сказала она, — и мне кажется, в самое сердце. И теперь сердце у него болит. Если это пройдет, он будет по-прежнему старым другом всех солдат. Его необходимо заставлять думать, а не пытаться переубеждать. Этого он на дух не переносит. Тогда еще может быть какая-то надежда.
Взгляд учителя упал на доску, на которой он прикрепил карту для своего доклада; с этой картой он уже выступал на собраниях в округе и везде имел успех. На карте изображались Европа и прилегающие к ней территории, от Северной Африки до Шпицбергена и от Атлантического океана далеко за Урал. Границы государств и большие города были очень четко обозначены. Слева, вверху карты, был изображен мальчик, играющий оловянными солдатиками, в центре — юноши, играющие в солдат, а справа — пехотинец, гусар и артиллерист в формах мирного времени. Они стоят и поют, взявшись за руки. А над ними как главнокомандующие — карикатурные изображения индустриального магната и юнкера. Служка Кнооп умел здорово рисовать, ничего не скажешь. И как красиво он все раскрасил, ярко и весело, так и хочется запеть: «Кто собирается в солдаты…»
Но еще примечательнее красивых картинок с солдатами была на этой карте странная серо-черная дорога, проходившая по середине. Что бы это могло значить? Эта мрачная дорога брала начало у города Триполи в Северной Африке, шла через Средиземное море к Риму и дальше, в Вену, в Берлин, затем в Варшаву, в Москву, потом тянулась к Уралу и кончалась только в Сибири. Если Вглядеться пристально, дорога была вся изрыта ямами, а если вглядеться еще пристальнее, то увидишь, что вся эта дорога — сплошная братская могила, по мере приближения к середине карты все отчетливее и отчетливее проступали очертания трупов, один мертвый человек впритирку к другому, бок о бок, бесконечно длинная дорога ужаса, боли, бед и человеческого безумия. Это же было написано крупными буквами в левом углу карты, над текстом, который гласил:
Гитлеровская война обошлась Германии
В десять миллионов человеческих жизней!
А вы знаете, сколько это?
Если всех этих мертвых
Уложить в могилу одни к другому
И каждому отвести лишь по шестьдесят сантиметров,
То при десяти миллионах убитых
Получится братская могила
В шесть тысяч километров длиною!
Это дорога мертвых,
Убитый впритирку к убитому,
От Триполи в Северной Африке
Через Средиземное море
К Сицилии,
Через всю Италию,
Через Австрию И Чехословакию,
Через всю Германию
И Берлин к Варшаве
И далее через Польшу к Москве,
Через всю европейскую часть России
В Азию, далеко за Урал
И до глубин Сибири.
Один немецкий покойник
Бок о бок с другим немецким покойником!
Мертвый отец или сын
Ридом с другим мертвым отцом или сыном!
Борьба с поджигателями войны
Начинается в каждом доме!
Учитель и Бригитта оторвали взгляды от карты и посмотрели друг на друга. Потом Бригитта Гpayманн встала, сняла с доски прикрепленную кнопками карту, легко свернула ее в рулон и, уже на ходу пожелав учителю доброй ночи, исчезла.
На другой день, войдя в чистую горницу, куда он заходил только по вечерам, Генрих Грауманн увидел карту. Она висела над диваном, там, где прежде красовалась большая рама с солдатскими фотографиями «Воспоминание о днях моей службы»— молодой солдат Генрих Грауманн в трех видах: в мундире и с фуражкой; в парадной форме с кирасой и в шлеме с орлом; и, наконец, на лошади, с копьем наперевес. Рама с этими фотографиями стояла на диване, прямо под картой, висящей на стене.
Старый крестьянин в удивлении подошел поближе, а разглядев, что там изображено, в гневе поднял руку, чтобы сорвать карту. Но рука так и осталась поднятой, точно приклеилась к стене. Старик прочитал текст и долго смотрел на страшную дорогу. Потом стал считать, может ли быть правдой та чудовищная цифра, что приводится здесь; поняв, что это правда, он задумался. Поначалу он не столько думал о числе убитых, сколько о том, как уменьшилась Германия со времен его службы. А вот армия все увеличивалась и увеличивалась.
Бригитта, видевшая, что отец входил в чистую горницу, потом, когда он ушел в поле, очень удивилась: карта все еще висела на стене, а рама с солдатскими фотографиями по-прежнему стояла на диване, хотя крюк она предусмотрительно оставила в стене.
Три дня все шло без перемен, и ни отец, ни дочь ни словом об этом не обмолвились. Воскресным утром «Воспоминание о днях моей службы» исчезло из чистой горницы; Бригитта нашла раму на чердаке, повернутую лицом к стене. Теперь она хотела убрать и карту, но пришел отец и запретил ей это.
Тут уж появилась возможность высказаться. Правда, очень краткая возможность. Генрих Грауманн проговорил:
— Убери лапу! Служка может себе новую картинку намалевать.
— Но ведь это же некрасиво, что она просто на кнопках держится, — ответила озадаченная девушка.
На секунду Генрих Грауманн задумался, потом кивнул.
— Тут ты права. Мы еще не такие бедные. Сними ее, а я закажу к ней раму. Но если вы думаете… — Он говорил это, стоя лицом к карте, и не видел, что обе дочери за его спиной ничего такого и не думают, а просто удивляются.
