Зоя Воскресенская - ДЕВОЧКА В БУРНОМ МОРЕ
— Имей в виду, — сказал Алексей Антонович, выкладывая из чемодана пачку книг по географии и истории африканских стран, — у нас в будущем месяце семинар по международному положению, и эти книжицы мы должны с тобой одолеть.
Алексей Антонович определил точный распорядок дня. Спать будут по очереди: один спит, другой работает. Время, когда оба бодрствуют, для свободного творчества: игра в шахматы, чтение «для души»; оба не прочь были сыграть в подкидного дурака.
Дипкурьеры переоделись в шерстяные спортивные костюмы, проверили обоймы револьверов и засунули оружие в карманы. Спать будут не раздеваясь. Единственное, что могут позволить себе, — это снять башмаки и поставить их широко расшнурованными у койки, чтобы, в случае чего, сразу сунуть в них ноги.
Караван снимался с якорей на рассвете. Никто не провожал пароходы и военные корабли, уходящие в далекий и опасный рейс, никто не махал платочком, не кричал «счастливого плавания»; пароходы не оглашали прибрежные скалы прощальным гудком. Только чайки, разбуженные шумом винтов, тревожно заголосили и понеслись следом, исполняя свою вековечную службу, провожая каждый корабль.
Миноносец уже резал волны, и за иллюминатором вскипала белой пеной вода.
— Давай-ка закрепляться, — предложил Алексей Антонович.
— Одну минуту, я только посажу свою Ленку на кровать, — попросил Василий Сергеевич, доставая из чемодана коробку. — Вы не можете себе представить, до чего эта кукла похожа на мою дочку. Вот уж действительно вылитый портрет.
Алексей Антонович с чувством хорошей зависти смотрел, как Василий Сергеевич усаживал куклу на койку, расправлял на ней платье, предвкушая, очевидно, радость своей дочки. Корабль покачивало, и кукла моргала длинными ресницами, удивленно глядя круглыми голубыми глазами.
— Я готов, — протянул Василий Сергеевич левую руку.
Алексей Антонович пододвинул табуретку, водрузил на нее тяжеленный портфель и широким ремешком, похожим на ошейник, обхватил запястье своего помощника, продернул ремень под ручку портфеля и тщательно застегнул.
— Выдержит? — спросил Василий Сергеевич.
— Ремень выдержит, выдержит ли рука? — Алексей Антонович стал прикреплять второй портфель к своей левой руке.
Василий Сергеевич сидел в кресле; его прикованная левая рука светлым пятном выделялась на темной коже портфеля.
— Это вы хорошо придумали, — сказал он, — во всяком случае, чувствуешь себя уверенным.
Действительно, мало ли что может случиться в длительном и опасном пути в море!.. Так уж если погибать, то погибать вместе с почтой, зная, что она не досталась врагу.
Никакими инструкциями такой порядок предусмотрен не был. В инструкции указывалось, что дипкурьер должен охранять почту и не допустить, чтобы она попала во вражеские руки. Но идет война. Фашисты охотятся за почтой, они не считаются ни с какими международными законами…
Каюта сверкала чистотой. Мягкие, привинченные к полу кресла были удобны и располагали к дремоте, под ногами пушистый ковер, в термосах и пакетах достаточно всякой еды, на столе книги, шахматы, карты. Душистый запах табака смешался с запахом мужского одеколона, тоже пахнущего табаком, лавандой и морской свежестью. На койке златокудрая кукла чуть испуганно вздрагивала густыми ресницами.
— Что у нас сейчас по плану? — спросил Василий Сергеевич.
— А ничего, — улыбнулся Алексей Антонович. — Поболтаем. Расскажи мне про свою Ленку.
************Антошка с мамой вышли на палубу. Караван двигался между островов, скалистых, обрывистых. Справа на горизонте возвышались гряды гор.
За кормой летела туча хлопотливых чаек. Антошка следила за птицами. Неужели летят все одни и те же и не устают? Как долго они могут лететь? Девочка облюбовала одну птицу и следила за ней. Вот она плывет в воздухе над самой кормой. Вдруг с тревожным криком взмыла вверх, камнем падает вниз, снова вверх, повисла в воздухе, словно задумалась о чем-то, нагоняет корабль и кричит, кричит, кричит. Сложила крылья и пикирует вниз на воду, что-то поймала и села отдохнуть на волну. Покачалась, покачалась и снова поднялась, догнала пароход, пролетела совсем близко, и Антошка увидела, что чайка вовсе не белая, а грязная, что все эти птицы не праздничные, а работящие, усталые, хлопотливые.
Пикквик рвался к чайкам, похрипывал, ворчал. Антошка прицепила к ошейнику поводок.
— Не пытайся никогда ловить птиц: они полетят вверх, а ты бултыхнешься вниз, и будет очень конфузно.
Но Пикквику очень хотелось поймать чайку. Он присел на задние лапы, поднял нос и тявкнул; поставил правое ухо фунтиком, прислушался, снова тявкнул; осел на четыре лапы и помотал головой; сам удивился и испугался этого нового звука, вырвавшегося изнутри.
— Да ты уже лаять умеешь, — погладила его Антошка по голове, — только ты не тявкай на этих птиц; они хорошие, трудовые птицы, не то что ты, бездельник.
Пикквик уселся поудобнее и стал лаять с хрипотцой, то вдруг заливисто-звонко, а потом, остывая, урчал от радости.
— Теперь я вижу, что ты настоящий сторожевой пес.
За ленчем Елизавета Карловна и Антошка отметили, что на пароходе наступила суровая рабочая пора. Исчезли белые рубашки с галстуками, их сменили плотные вязаные свитеры и теплые меховые куртки. У всех был подтянутый и деловой вид.
— Когда мы придем в Мурманск? — спросила Антошка доктора, когда они выходили из кают-компании на прогулку.
Доктор считал, что после еды человек должен сделать не меньше тысячи шагов.
— Таких вопросов на корабле не задают, мисс. Когда бросим якорь в Кольском заливе и сойдем на берег, тогда скажем: ну, вот мы и пришли.
— Вы сейчас заняты? — спросила Антошка.
— Нет.
— Можете вы мне рассказать, как называются предметы на корабле, чтобы я не путала и не вызывала насмешек? Одним словом, я хочу изучить морской язык.
— Это невозможно, мисс.
— Почему?
— Я двадцать три года хожу по морям и до сих пор не могу и не хочу разбираться во всех этих премудростях, так же как капитан мистер Эндрю не пытается постигнуть тайну рецептов моих лекарств. Это не мешает нашей дружбе. Каждому свое. И будь я членом парламента, я внес бы законопроект, запрещающий людям без специального образования читать книги по медицине, и под страхом тюремного наказания запретил бы ставить себе и другим диагнозы.
ОДНА МИНУТА
Караван собрался воедино в водах Северной Атлантики, у западных берегов Англии. Теперь это был большой отряд кораблей, растянувшийся на много миль по морю. Даже в ясную погоду не видно было его конца и края. Сорок американских и английских транспортов, груженных танками, самолетами, станками, боеприпасами и продовольствием, шли строем фронта восьми кильватерных колонн, по пять в колонне, строго соблюдая дистанции, шли, как караван неторопливых верблюдов, равнодушно переваливаясь во холмистой степи моря.
Вокруг каравана сновали быстрые миноносцы, готовые поразить вражескую подводную лодку глубинными бомбами; сторожевые корабли словно вглядывались в глубину моря своими наклонными мачтами; авианосец, как на раскрытой ладони, нес на себе двенадцать самолетов, готовых каждую минуту катапультироваться; эсминец — эта плавучая крепость с многочисленными, различного калибра пушками и пулеметами — походил на старинный шотландский замок с причудливыми башнями. Транспортные пароходы и охраняющие их военные корабли — все вместе и называлось конвоем.
На флагманском корабле помещался командный пункт с адмиралом — командиром конвоя во главе; на одном из транспортов располагался командный пункт командора — начальника транс-портных кораблей. Сигнальщики на высоких мачтах с биноклями и свистками в руках просматривали море.
Конвой шел противолодочным зигзагом: по команде с флагманского корабля весь конвой резко менял курс каждые пятнадцать — тридцать минут, чтобы обмануть вражескую разведку, сорвать атаки подводных лодок. Антошке с верхней палубы были видно только два-три корабля, остальные скрывались в туманной дымке. Порой налетал мокрый снег, или, как называют его моряки, снежный заряд, и тогда с кормы не было видно носа даже своего корабля.
На пароходе шла размеренная напряженная жизнь. В любую минуту могли затрещать во всех помещениях звонки — ударить колокола громкого боя, объявляющие тревогу, опасность подвод-ной или воздушной атаки.
Рядом с Антошкой стоял доктор Чарльз. Он держал сигарету, повернутую горящим концом внутрь ладони, чтобы ее не разметал ветер, и время от времени подносил сигарету ко рту. С губ доктора срывалось дымное облачко и уносилось в океан.
Снежный заряд миновал, и среди серого нагромождения облаков, низко опустившихся над морем, вдруг показался кусочек яркого синего неба, как горное озеро среди скал.
